Граненое время - Борис Бурлак

А Наталья спит, наверное. Вдовы рано ложатся спать.

Он еще раз посмотрел в ту сторону, на горячий ободок степного горизонта, и вернулся в дом, включил радио, передававшее легкую музыку для беззаботных полуночников.

Однако ему помешал уснуть телефонный звонок. Звонили непрерывно и тревожно. Павел Фомич понял, что это из области, и приготовился к разговору с секретарем обкома. Каково же было его удивление, когда он услышал наигранно бодрый голос Осинкова, который с прошлой осени не прекращал «холодной войны» против Вострикова.

— Я так и знал, что не спите! — обрадовался Осинков. — Армейская привычка.

— Сразу видно, что вы не служили в армии. Как раз военные-то рано ложатся спать.

— Поймали, поймали меня на слове, рядового, необученного!

— В чем дело, что вы хотели мне сказать? — сухо спросил Витковский, не имея ни малейшего желания болтать с ним о пустяках.

— Мы послали вам разнарядку на трактористов...

— Есть разнарядка, только нет порядка.

— Выслушайте меня, Павел Фомич, не перебивайте. — И Осинков издалека — с нехватки квалифицированных рабочих в городах — подошел к тому, что трактористов во все совхозы области будет послано меньше, чем намечалось.

— На сколько меньше?

— Ваш совхоз недополучит сорок-пятьдесят человек. Мобилизуйте собственные силы. У вас много женщин, бывших трактористок, которые вышли замуж и бросили работу.

— Знаете что, я вам не заведующий женской консультацией! И не воспитатель детского сада.

— Надо было раньше побеспокоиться о кадрах, Павел Фомич, побольше пропустить людей через курсы механизаторов.

— А, бросьте вы это, товарищ Осинков! Я сделал все, что возможно. Но за одну зиму наверстать упущенное нельзя. Не сваливайте с больной головы на здоровую. Это вы завели такие порядки в совхозах, когда сеют командированные, а убирают уполномоченные. Пеняйте на себя. От уполномоченных я отказываюсь, какой бы они ни были квалификации, а вот приезжие трактористы мне пока нужны. Но скоро и от них откажусь.

— Все это хорошо, но...

— Но сорок трактористов ищите, мол, сами? Понятно. Желаю здоровья, Порфирий Григорьевич!.. — Витковский бросил трубку, постоял у телефона и снова вышел на крыльцо.

Огненный шов, наглухо по всему горизонту соединивший землю с небом, остывал, темнел, подернутый окалиной. Только в одном месте еще вскидывались веером искры, словно кто бил по шву молотом, проверяя прочность сварки.

И Павел Фомич постепенно остывал от этого разговора с Осинковым. Он представил его сейчас в служебном кабинете, за массивным столом: по левую руку сгрудились аппараты всех линий связи, прямо перед ним — топографическая карта области, справа — оперативные сводки о ходе полевых работ. С виду настоящий начальник штаба, дьявольски уставший, с воспаленными глазами, каждую минуту хватающийся за телефоны. Когда Павел Фомич наблюдал его таким, ожидая приема у первого секретаря, Порфирий Григорьевич даже понравился ему: он любил таких, не жалеющих ни себя, ни подчиненных.

Но с каким бы удовольствием он скомандовал сейчас товарищу Осинкову: кру-гом! И этот рядовой, необученный, всю войну просидевший за бумажной «бронью», только щелкнул бы коваными каблуками неразношенных ботинок. А еще пытается налетать на Вострикова. Да Востриков — золото против него! Востриковы и на фронте были разведчиками. Это уж такая порода: что их ни заставь делать, всюду лезут под огонь, не боятся никаких чертей.

Витковский был убежден теперь, что если не из-за главного агронома, то из-за кого-нибудь другого или из-за чего-нибудь другого, но он обязательно схватился бы с Порфирием Осинковым, и не на жизнь, а на смерть.

А вообще-то они с ним были людьми одной складки...

18

Никто не знает, где ждет геолога удача.

Случается, что он годами кружит в тех местах, которые, судя по всему, таят богатства. Сотни шурфов, десятки скважин позади, а все впустую. Разочаруется, наконец, геолог, махнет рукой на приглянувшееся местечко и пойдет дальше, без всякой надежды поглядывая по сторонам. Не то, совсем не то. И вдруг остановится, поднимет редкий камень в каком-нибудь овраге или на берегу пересохшей речки, повертит в руках, поднесет к глазам: руда, да такая, что дороже золотого самородка!

Не так ли и с женским счастьем?

Никто не знает, где оно ждет тебя. Ты надеялась встретиться с ним на людных перекрестках, а оно в далеком необжитом краю. И ты, не зная этого, идешь к нему через сомнения, ошибки, разочарования: отличить пустую породу от руды еще труднее в человеке. «Не то, совсем не то», — говоришь ты в раздумье над мимолетным увлечением. И тоже вдруг остановишься где-нибудь в пути, подивишься случайной встрече. Вот когда и твое прошлое поможет тебе разобраться в новых чувствах. Но, привыкнув к одиночеству, ты не скоро еще решишься на, что-нибудь, потому что тебе не восемнадцать, когда не замечаются чужие беды. Однако и колебания — примета близкой старости с ее чрезмерно объективной рассудительностью. Верь же своим чувствам: они не подведут, они бескорыстные твои советчики.

С приходом весны Наталья все чаще пропадала на буровых, разбросанных вокруг строительной площадки, и на полях совхозов. Вчера она, возвращаясь на базу экспедиции, заехала по пути к Витковскому договориться о разведочных работах на отделениях совхоза. Но не застала его дома.

Ранней весной у всех дел полно: и у землепашцев, и у строителей, и у геологов.

А тут еще отчитывайся за квартал. Начальник экспедиции хотел послать ее с отчетом в геологическое управление: раньше бы она с удовольствием поехала в область, но сейчас отказалась: шутка ли, потерять две недели в такую пору. Начальник не настаивал, поняв ее по-своему, по-мужски, и улыбнулся этак загадочно. Мужчины, мужчины, всегда они себе на уме, вечно на их лицах улыбочки провидцев: мы-де все отлично понимаем, только помалкиваем, как люди деликатные.

Но и женщины, будто сговорившись, перестали интересоваться ее житьем-бытьем. Встретятся на улице или в магазине, учтиво поздороваются, бросят короткий взгляд и пройдут мимо. Даже Надя с Ольгой Яновной давненько не навещали ее с наступлением весны.

Так и образовывается вокруг тебя искусственная пустота, в которой остаешься наедине со своими мыслями. Никто не хочет помешать тебе неосторожным словом, нечаянным советом.

...Витковский застал Наталью Сергеевну врасплох: она только что закончила мыть полы. В ситцевой юбчонке, в старых туфлях на босу ногу, она растерянно кивнула ему непричесанной головой и вышла в другую комнату переодеться.

Как не вовремя заявился! Ничего не поделаешь — ты уже сама себе не хозяйка.

Павел Фомич был в прекрасном настроении. Весь вечер рассказывал о поездках по совхозу, который вот-вот должен начать сев. Высок, прям, собран, он будто помолодел за последние недели. Морщины под глазами и на лбу сделались помягче, и все его крупное лицо, с этим синеватым следом порошинок на подбородке, было добрым.

— Вы ко мне заезжали, не отпирайтесь! — сказал он и, взяв ее за руку, легонько притянул к себе. — Моя тетя Паша по достоинству оценила ваш наряд.

— Я была в тот день в райкоме.

— Понятно, туда не ездят в комбинезонах. Но откуда Пелагее Романовне знать такие тонкости!..

Он говорил теперь о пустяках, несвязно, сбивчиво. Наталья с некоторым испугом и удивлением посмотрела на него. И тогда он близко заглянул в ее глаза, повременил и, вдруг решившись, одним движением руки обнял ее за плечи и тут же цепко, сильно перехватил в самом извиве талии.

— Павел. Фомич!..

Но он уже не слушался ее, — и она поняла, что не в силах противиться ни ему, ни самой себе. (Ах, что бы там ни говорили о руководящем начале разума, но именно чувства правят женскими судьбами.)

— Павел, Павел... — мягко упрекала его Наталья.

Когда, наконец, она уловила мерное тиканье будильника, за окном белым светом сияла полная луна. Наталья приподнялась на локте и стыдливо затаилась: он лежал рядом, слабо улыбаясь. Она хотела было поправить плечико сорочки, но он не дал. Он вообще не дал ей опомниться. И вот опять отдалился, пропал звонкий перестук часов. Время старалось обойти Наталью стороной. Да неужели все это наяву?

Потом немного привыкнув к этой яви, она уже сама отвечала ему той доброй, застенчивой лаской, на которую способна лишь жена и которой достоин только муж.

Потом она уснула и не слышала, как он собрался и как уехал. Проснулась на рассвете. По всему поселку наперебой кричали петухи, по улице прошел грузовик, за ним второй — оконные стекла вызванивали тревогу. Наталья вскочила, зажгла настольную лампу и зажмурилась от света. Из сеней струился холодок — дверь была приоткрытой: заходи, кто хочет, теперь некого бояться, теперь все определилось окончательно.