Древняя Греция. От Геракла до Перикла - Савельев Андрей Антонович

Фактически налицо фаллический символ в образе человека, приближенного к богам. Кстати, его характеристики в древних текстах – «чернокожий» и чужестранец.

У циклопаунарность сохраняется только на один глаз. В остальном он – просто непостижимый дикарь, который живет в одиночестве. И даже непонятно, где его родители, жена, дети, есть ли они вообще.

Циклопу приписаны отсутствие каких-либо законов (по крайней мере – законов гостеприимства, которые были так очевидно нарушены в отношении спутников Одиссея, даже несмотря на напоминание, что чужестранцам покровительствует Зевс), отсутствие земледелия (вот уж дикость!), отсутствие каких-либо признаков мореплавания (дикое для морских разбойников, коими являлись греки). Разумеется, циклопу с эллинами и разговаривать нечего; может быть, он даже не понимает, что ему говорят эти двуногие скоты, забредшие в его пещеру. Все это определяется как ущербность. В сочетании с властью над пленниками это выглядит ужасным нарушением привычных норм жизни. При этом, согласно Гомеру, лишенный зрения циклоп Полифем – «богоравный». Такую оценку в поэме дает ужасному людоеду сам Зевс, отвечая на просьбы Афины войти в положения Одиссея, тщетно стремящегося на Итаку.

Отметим, что предания о циклопах, о которых пишет Павсаний, представляют их как строителей крепостных стен и как авторов искусного изображения Медузы Горгоны.

Не вполне понятно, зачем циклопу было открывать вход в пещеру, если там должна быть почти полная темнота, а его ослепление никак не прибавляло ему контроля над действительностью снаружи пещеры – он все равно ничего не видел. Еще менее понятно, откуда вообще взялся циклоп, если ему надлежит вместе со сторукими охранять Тартар, чтобы оттуда не сбежали заключенные – титаны, низвергнутые олимпийскими богами. Циклоп оказывается двойственным – с одной стороны, участником телегонии, с другой – просто кривым гигантом. Кстати, Одиссей сотоварищи его сородичей не видели, а потому все рассказы о том, что в округе живут другие циклопы (то есть, тоже одноглазые) – просто домысел.

Известным способом выскользнув из пещеры циклопа, Одиссей, тем не менее, вовсе не избегает «страны забвения». По сути дела, его дальнейшие странствия – это освоение всех возможных форм забвения, поскольку Посейдон решает: не бывать Одиссею дома, не достигнуть родных берегов. Уж если это и случается, то через многие годы и в результате покровительства многих богов. А вот спутникам Одиссея повезло меньше – все они погибли. По сути дела, рассказ Одиссея именно об этом. Он отвечает на расспросы родственников его друзей: «Ну а мой-то как сгинул?»

Заметим, что фантастическая история с уловкой, побудившей Одиссея затеряться среди овец циклопа, как две капли воды похожа на уловку Менелая, когда он застрял на острове Фарос близ Египта, куда его отнесла буря, и команда помирала от голода, дожидаясь ветра. Тогда к нему явилась богиня Эйдофея и рассказала, как схватить морского бога Протея, ее отца, подвластного лишь Посейдону. Этот старец, как оказалось, имеет странную привычку отдыхать иногда на острове среди тюленей. Так вот в тюленей и должны были обрядиться Менелай и три его верных спутника, чтобы схватить бессмертного и добиться от него нужного им ветра. При этом так замаскировавшись, чтобы Протей, пересчитывая тюленей, не смог обнаружить охотников. Когда Протей был изловлен, он дал Менелаю очевидный совет: не ждать ветра в сторону Пелопоннеса, а использовать ветер в сторону Египта, где принести жертву богам. А там уж все разрешится.

Третья остановка – и снова шанс забвения для всех. Одиссею в стране лестригонов интуиция подсказала, что в бухту с узким проходом заплывать не надо. Она ему, может быть, напомнила пещеру циклопа. И он пристал к неудобному побережью. А вот все, кто решил заплыть в водную «утробу» – в бухту, пошли на корм дикарям. Поскольку кое-кто из тех, кто решил поискать гостеприимства у аборигенов, все же выжил и добежал до единственного спасшегося корабля, мы знаем, что представляли из себя лестригоны. И они оказываются подобны циклопам: пашен у них нет, но они постоянно заготовляют дрова и дым вьется над их поселением. Здесь прямое взаимодействие с несколькими лестригонами может быть источником для описания их жизни – придуманной, но все же на какой-то реалистической основе.

Несчастных спутников Одиссея встречает крупная девушка, которая ведет их в селение, где навстречу выходит мать – «величиной с гору». Потом появляется ее муж – что-то еще более ужасно-крупное. И уж он-то ведет себя как циклоп: одного из посланцев Одиссея просто сразу съедает. Двое других убежали, но лестригоны потом выловили всех, кто высадился в бухте, и унесли готовить себе жуткий ужин. Забвение выражается в безвестной кончине от рук людоедов. И это снова самая примитивная форма забвения – бесследная.

Впрочем, до лестригонов была еще остановка на плавающем острове Эола, где все процессы замкнуты на себя, и помощь от «отдыхающего бога» – это лишь замкнутый цикл: Эол может дать попутный ветер, но с ним навязывает еще и мешок с ветрами, который никак нельзя открывать, но все же его по закону жанра открывают, когда родная Итака совсем близко. И Одиссей, унесенный ветрами, вновь оказывается у Эола. Цикл замыкается, приводя мореплавателей к исходному пункту. Одиссею этот глупый мешок не был нужен, и он мог бы внушить своим спутникам, что его развязывать нельзя. Но обстоятельства таковы, то без этого мешка с острова Эола не отплыть, а внушить, что мешок следует оставить в покое, тоже, как оказалось, никак невозможно. И даже выкинуть мешок в море – тоже не вышло, и даже мысли такой не возникло. Весь сюжет запрограммирован «отдыхающим богом», который сам есть воплощение забвения: его сыновья и дочери женятся меж собой, и им нет нужды в контактах с внешним миром. Возможно, это модель идеальной Атлантиды, которую создает Посейдон в «унарном» варианте – когда женщин как будто нет вовсе или же их присутствие не принимается во внимание. Такое государство неизбежно должно стать образом забвения – исчезнуть в реальном мире и стать миражом в мире сказаний и мифов.

Наконец, с приключения на острове Айайе (Ээе) открываются новые формы забвения – в присутствии богини. Опять дымок над лесом… Бежать бы Одиссею, но надо попытаться узнать, как добраться домой. И «через не могу» разведка отправляется к отдаленному жилью. Немудрено, что командир отряда Еврилох, вспоминая любезных людоедок, предпочел сбежать, а не принять приглашение войти в дом. И он был прав: кто воспользовался приглашением, получил угощения, а с ними – добавленное в вино снадобье забвения (привет от лотофагов), которое обращает людей в животных. Дальше Одиссей внимает рассказу вернувшегося Еврилоха и бросается к жилищу Кирки, обнажив меч. Меч – на бессмертную богиню? Как и во многих других случаях это выглядит несколько потешным.

Здесь смешивается бытовой и божественный сюжет. В божественном Гермес дает Одиссею противоядие, он является к Кирке подготовленным к ее хитрости, зелье его не берет, и он добивается возвращения своих спутников из скотского состояния в человеческое. В бытовом сюжете пленники, впавшие в бессознательное состояние, спрятаны, а герою Кирка ответствует: да вот они – в образе свиней, жующих желуди. Как же еще должны выглядеть люди, утратившие память? Наивный Одиссей верит и признает невероятное за реальное, а с этим – и божественный статус Кирки. Наутро проспавшиеся спутники вылезают из укромных мест, и подтверждают, что ничего не помнят, лишь смутно чувствуя, что были в скотском состоянии.

Но нас интересует феномен забвения, который существует только в божественном сюжете, принятым как данность в греческой культуре. Забвение – от снадобья богини, действие которого можно снять только специальным ритуалом с участием героя. По русской сказке: «Накормила, напоила, спать уложила», да еще, быть может, перед сном «баньку истопила». Правда такая последовательность могла возникнуть не только от доброжелательного правителя, но и от Бабы-Яги – людоедки.