Метод 15/33 - Шеннон Керк

Риверсайд был спланирован тем же джентльменом, который создал Центральный парк, — Фредериком Лоу Олмстедом. Олмстед мечтал создать город, в котором из каждого дома открывался бы вид на парк. Таким образом, приехав туда, вы увидите, что улицы Риверсайда проложены по кругу, заплетаются в узлы и прерываются крохотными газонами и великолепными парками, такими как Тертл-парк[15] с выкрашенной в зеленый цвет бетонной черепахой в центре.

Во времена моего детства планировка Риверсайда позволяла агентам по недвижимости утверждать, что там очень низкий уровень преступности. По раскручивающейся спирали улиц грабителям было крайне сложно скрыться от правоохранителей. Риверсайдским грабителям было необходимо отлично ориентироваться в его планировке: завитушках улочек и постоянно меняющих направление аллеях парков. Такая задача была по плечу только местному жителю.

Тертл-парк находился посреди наслоений узловатых улиц и напоминал центр венка из виноградных лоз. Именно здесь одно трагически важное происшествие обнаружило мою необычайную зоркость. Под словом «важное» я подразумеваю событие настолько глубокое, что оно полностью меняет прежнее течение жизни, направляя его в абсолютно новое русло. Оно собирает воедино все эмоции и тайные опасения, выворачивает их наизнанку и создает совершенно новые страхи, о существовании которых вы прежде даже не догадывались. В дальнейшем эти страхи продолжают свое существование в качестве постоянного фона вашей жизни, лейтмотивом сопровождая каждую секунду вашего бодрствования.

Данное событие также подсадило в души моих родителей жучка, от которого им уже не удалось избавиться, — желание, чтобы я посвятил себя борьбе с преступностью. На протяжении всех последующих лет моего детства, отрочества и юности я отбивался от них, отодвигая исполнение этого желания написанием комедий, созданием комиксов и участием в драматических пьесах.

Тем не менее на последнем курсе колледжа (иезуитский колледж Святого Иоанна) священник, с которым я регулярно играл в шахматы, убедил меня взглянуть в лицо своим страхам. Решив, что его устами со мной говорит Бог, я в точности последовал его совету и пошел дальше. Я посвятил себя тому, мысли о чем долгие годы преследовали меня днем и ночью, — похищениям.

Итак, знакомьтесь — тринадцатилетний я, мои родители и мой восьмилетний брат Риз, которого мы никогда не называли Ризом. Мы называли его Мози. Стоял безоблачный и безветренный жаркий июльский день. Родители повели нас угощать мороженым в «Ворчунов», до которых было около восьми кварталов. На обратном пути мы зашли в Тертл-парк.

Мы с Мози уже раз двадцать обежали и объехали весь город на велосипедах. Иногда мы делали это вместе с нашим бебиситтером. С моей назойливой автобиографической памятью я мысленно воссоздавал каждый квадратный дюйм в трехмерной проекции. Я знал, что похожий на четырехугольную звезду особняк, построенный по проекту Фрэнка Ллойда на углу Тертл-парка, находится в полумиле от нашего дома. Я знал, что у начала подъездной дорожки к особняку лежит камень размером с баскетбольный мяч, на котором имеется десять насечек. Я знал, что Тертл-парк окружают пять викторианских особняков и три каменных, а также два современных мегасооружения, дом с мансардой и заброшенное ранчо. Расстояние между домами позволяло нам с Мози бегать наперегонки. Разумеется, я с легкостью его обгонял, но порой специально уступал, жалея младшего брата. Он был невысоким и носил очки с толстыми линзами. Я любил Мози. Он был таким легким. «Глупыш», — называла его мама. Он всех смешил. Все пророчили ему будущее великого комедийного актера.

Я никогда не смог бы стать таким, как Мози, а ему никогда не удалось бы стать похожим на меня. О, как же я пытался смоделировать его детство, возродить для нас всех этого давно утраченного мальчугана, такого милого и смешливого.

Забрав с собой мороженое, капающее из стаканчиков прямо нам на руки, мы, как семейство крякающих уток, уселись вокруг озера. Только нашим озером была бетонная черепаха из Тертл-парка. Бросив свой отсыревший и раскисший стаканчик в урну, Мози заявил:

— Играем в прятки. Пап, ты водишь.

И он бросился бежать. Мама тоже вскочила и покачнулась, но удержалась на ногах. Отец швырнул в урну свой собственный стаканчик и, закрывая глаза рукавами, воскликнул:

— Время пошло!

Между Тертл-парком и следующим парком с бейсбольным полем посередине проходила окаймленная дубами и соснами подковообразная дорога. Тяжело топая, Мози перебежал через подкову дороги и заспешил в дальний конец следующего парка. Я остался в Тертл-парке, взобравшись на дерево и устроившись на ветке в его густой кроне. Мне было отлично видно Мози, который втиснулся в куст ярдах в двухстах от меня.

По самой кромке второго парка змеилась еще одна дорога, черной лентой приклеившаяся к зелени заросшего травой поля. Мози прятался всего в двух футах от этой второй дороги, видимый водителями, но невидимый для отца, который считал с закрытыми глазами, и для мамы, которая спряталась на спортивной площадке под детской горкой и вообще смотрела в другую сторону. Но даже если бы они смотрели в сторону Мози, я сомневаюсь, что их зрение позволило бы им его разглядеть. Но у меня с моим зрением проблем не было. Тогда я еще не знал, как сильно от всех отличаюсь. Я думал, что вижу то же самое, что и остальные.

Коричневый «датсун», припаркованный в десяти ярдах от Мози, медленно прокатился вдоль парка до куста, в котором прятался Мози. Я отчетливо видел его номера, которые мгновенно заставили меня насторожиться: Айдахо XXY56790. Я узнал этот номер. Окулист, которого пригласили на судебное разбирательство, чтобы подкрепить мое свидетельство, сказал, что большинство людей способны различить номера на автомобиле, расположенном на удалении трех или четырех корпусов. И хотя дерево, на котором я сидел, находилось на удалении приблизительно сорока корпусов, острота моего зрения является «лучше когда-либо зарегистрированной и практически беспредельной». Это опровергало заявления адвокатов, которые утверждали, что я не мог разглядеть номера с такого расстояния. «Он, вне всякого сомнения, заучил свое заявление», — доказывали они. Они также требовали не принимать во внимание мое утверждение относительно того, что я прочитал по губам водителя «датсуна».

Когда машина подъехала к Мози, водительская и пассажирская дверцы распахнулись. Из машины вышли двое мужчин в спортивных костюмах — красном и черном. Водитель остался возле открытой дверцы, следя за тем, чтобы их никто не заметил, хотя поблизости никого не было, не считая невидимого меня на дереве. Второй мужчина — тот, который был в черном костюме, подошел к Мози, выдернул его из куста и бегом вернулся к машине, держа его под мышкой и плотно зажимая ему рот ладонью. Бросив его на заднее сиденье «датсуна», он сел рядом с братом, продолжая заглушать его крики. Водитель произнес: «Полночь». Я прочел это по его губам. После этого они умчались.

Я спрыгнул с дерева, неудачно приземлился, и колени подломились подо мной. Я бросился бежать, спотыкаясь и крича оставшимся сзади и ничего не понимающим родителям:

— Они забрали Мози! Они забрали Мози!

У меня не было времени останавливаться и объяснять, что я уже видел «датсун», в котором увезли брата, раньше, и что я даже могу описать количество окон и дверей в доме, возле которого обычно парковалась эта совершенно неприметная машина.

Я абсолютно уверен, что все четыре квартала до нашего дома даже не дышал. Отперев замок ключом, который мои родители прятали под ковриком, я распахнул боковую дверь, слетел по лестнице в подвал, схватил свой пневматический пистолет и коробку с дробью и выскочил наружу. Я перебросил пистолет и коробку через забор в школьный двор, расположенный рядом с нашим домом, а затем перепрыгнул через него сам. Я слышал, как зовут меня родители, которые тоже бежали к дому и которым оставалось преодолеть еще один квартал или около того. Они не могли видеть, как я прыгаю через забор, а я не стал их дожидаться.

Обогнув школу, я пересек игровую площадку и бросился бежать кругами, вниз по обсаженным деревьями улицам, пока не очутился на окраине города, где уютные домики сменились небольшими ранчо и разноуровневыми зданиями. Мы три раза бывали здесь с нашей няней, потому что именно здесь жил ее парень.

Я оказался в тупике с тремя домами, выстроившимися вокруг газона в виде полумесяца. Их в свою очередь огибала идеально круглая дорога, по которой из тупика выезжали машины и носились на роликах и велосипедах дети. Квартира парня нашей няни находилась двумя дорогами выше. С учетом извилистых улиц и раскидистых крон дубов и платанов, дом, за которым я должен был наблюдать, оттуда не был виден. Вокруг самого тупика, как ни странно, не было ничего, не считая заброшенной стройплощадки. Место, куда я прибежал, очень отличалось от скоплений домов на остальных улицах города. Три дома в этом тупике были как две капли воды похожи друг на друга, явно являясь плодом фантазии одного и того же архитектора. Один из домов — белое разноуровневое строение — казалось, пустовал, на что указывали скопившиеся на крыльце газеты. Другой — белый низ, коричневый верх — явно был нежилым, о чем свидетельствовали лишенные штор окна, позволяющие заглянуть в пустую гостиную, и неподстриженная трава перед крыльцом. Желтая лента, предостерегающая о недостающей ступеньке, также подтверждала предположение о заброшенности данного жилища. Третье здание — с облупленной ярко-синей краской на стенах и белыми ставнями — также выглядело бы нежилым, если бы не коричневый «датсун» на подъездной дорожке. Именно там, где я его и видел во время одной из наших прогулок. Те же номера: Айдахо XXY56790. Я услышал глухой стук. Это буквально перед моим носом захлопнулась дверь ярко-синего дома. Кто-то только что вошел в здание.