Второстепенный (СИ) - Потапов Андрей

По бокам от ступеней красовались грандиозные золотые урны для мусора и ливневые стоки, выводящие всю воду вниз, к домам рабов, а на самом верху торчал памятник Алуфтию. Если быть точным, его полное имя звучало, как Марк Алуфтиан Апрелий Первый, и приходился он дедушкой тому Алуфтию, к которому направлялись бывшие сидельцы. Он был первым гробовщиком, который обнаружил виноградную лозу у поддельных тел.

За монументом простиралась ухоженная площадь, где стояли невиданной красы поместья. Если вся вода стекала оттуда, то бюджет – наоборот, туда.

Возле каждого строения торчало по флагштоку с поднятыми фиолетово-черными знаменами – символом города, где фиолетовый цвет символизировал философов, а черный – рабов. Дуалистическая природа общества накладывала отпечаток на городскую атрибутику.

– Как у вас красиво, – удивленно шепнула Астролябия стражнику. Серетун закатил глаза. Две минуты назад девушка выдала диаметрально противоположное мнение.

– Я иногда ночую здесь, – похвастался "фиолетовый".

– Правда? – глаза красавицы округлились. – Где?

– Видишь вон ту лавочку? Если смена моя, то я могу и вздремнуть под яблонькой.

– Ну-ну, – лаконично заметил Натахтал под неловкий смешок Астролябии.

Компания в сопровождении стражника дошла до самого роскошного имения, стоявшего напротив памятника Алуфтию-деду. Массивные колонны поддерживали балкон на втором этаже. Оттуда внук первого философа еженедельно читал затаившей дыхание публике свои новые сочинения, каждый раз срывая овации.

– Стучите нежно, – попросил стражник, прежде, чем покинуть троицу диссидентов.

Серетун сначала взялся за специальное кольцо, но быстро передумал и забарабанил кулаками в дверь, прикрикивая:

– Алуфти-и-ий! Открыва-а-ай!

Вскоре появилась небольшая щель, в которой показалась голова одного из ведущих авторов современности, голоса поколения, гордости всех крепководцев и кавалера дамы с ожирением второй степени Алуфтия.

Глава 32

Несколько следующих дней ничего не писалось. Книжка замерла в ожидании, когда же я придумаю, что за философ такой сидит в Крепководске. Алуфтий виделся мне вальяжным дядечкой в античных одеждах, но за внешним образом скрывалась пустота. Хотелось наполнить его содержанием, придать рыхлому телу жизни, а не только рассказывать об изнеженности и любви к горячим баням. Искать вдохновение стоило в том, что меня окружает, в людях, поступках, ситуациях.

По пути в Сингапур судно попало в шторм. Если бы мы были размером с рыбацкую лодку, волны разнесли бы корпус в щепки, не оставив даже мокрого места. Пароход имел достаточно крупные размеры, чтобы противостоять стихии, но избежать качки все равно не вышло.

Максим, сдавая мне вахту, провел небольшой инструктаж по просьбе капитана:

– Смотри, Дима, как дела обстоят. Если начнет сильно кидать с борта на борт, ненадолго уходи в любую сторону, а потом возвращайся на курс. Мастер час долбил мне мозги, пока не выбрал удачное, как ему показалось, направление. Так что, следуй ему и отклоняйся только временно, чтобы сбить волну.

Заполнив журнал, старпом ушел спать, а я остался один на один со стихией. Судно спокойно переваливалось со стороны на сторону, заставляя стрелку кренометра совершать небольшое путешествие по шкале. Пенных барашков я не видел, но при этом мог представить, как они бьются о стальные изгибы контейнеровоза, обдавая брызгами борта, иногда доставая до верхней палубы. Нос очерчивал знак бесконечности, намекая на то, как ощущалось время под началом Василия Петровича. Расслаивающиеся звуки воды нагоняли дремоту, но постоянные наклоны из стороны в сторону тут же сбивали эффект.

Постепенно качка становилась сильнее.

Гордое шествие Pacific Star по Южно-Китайскому морю принимало все более жалкий вид. Среди бурлящего водоема судно словно утратило уверенность в правильности пути и начало постоянно озираться по сторонам в поисках других маршрутов. Свист ветра стал заметнее даже через задраенные иллюминаторы.

Я положил пароход на другой курс, прогоняя волну куда подальше. Возвращаться на прежнее значение не хотелось – там же волна бьет в борт! – и поэтому я стал искать, куда еще можно нацелить носовую мачту. Несколько раз я поворачивал то в одну, то в другую сторону, стараясь отыскать правильное положение корпуса относительно волны. В конце концов, мои изыски привели к тому, что судно осталось всего на один градус восточнее курса, на котором я принял вахту.

– Что ты творишь? – раздался голос Василия из темноты.

– Курс подбираю, – я пожал плечами, но капитан не мог этого увидеть.

– Отойди от панели, – призвал меня начальник и принял позу “ноги на двойной ширине плеч”, склонившись прямо над крутилкой авторулевого. – Говорил же, возвращайтесь на тот же курс, что я подобрал. Я же спал, вообще-то.

– Да? – тупо спросил я.

– Да, – с нажимом ответил Василий. – Спал, пока не почувствовал, как голова бьется об переборку.

– Вот я и отвернул, когда закачало, а потом вернулся почти на ваш же курс.

– Заканчивай свои эксперименты, – махнул капитан рукой и выдал три противоречащие друг другу фразы. – Тут каждый градус решает – корпус может сломаться на волне. Если отворачивать, то уже не на один градус, а хотя бы на пятнадцать. Но лучше вообще ничего не трогать и идти, как сказал капитан.

– Но вы сказали подворачивать, чтобы отбиваться от волн.

– И возвращаться обратно, – заметил Василий.

– Так я и вернулся.

Капитан посмотрел на меня, спустив очки на переносицу, но промолчал. Трудно ему было признать поражение. Особенно, когда он явно был неправ.

– Передай по вахте, чтобы никто не сворачивал с курса, – предупредил Василий и ушел, громко хлопнув дверью.

Самоуверенность Василия заставила его забыть об очевидном факте: ветру свойственно меняться, и делать это внезапно. Спокойный курс, найденный самым опытным на свете навигатором, может уже через час потерять актуальность, потому что раньше дуло с запада, а теперь вот с юга. Но слово мастера – приказ, и никто не осмелился его нарушить, чтобы не злить Василия почем зря за пару дней до вожделенного отъезда.

Качка разбушевалась еще пуще прежнего, но я был уверен, что капитан из принципа не поднимался на мостик, чтобы сделать замечание второму или старпому. Так изъездить мозг нотациями он был способен только мне.

Ночь пришлось провести на диване.

Не понимаю я конструкторов, которые в любой точке мира, независимо от политических убеждений, вероисповедания, ориентации и бинарности пола посчитали, что удобную мягкую кровать обязательно располагать вдоль длины судна, а тоненький жесткий диван – поперек. Стоит пароходу попасть в область пониженного давления, по-простому именуемую циклоном, как мирно посапывающего человека начинает швырять из стороны в сторону, лишая шанса спокойно досмотреть сон. Когда это происходит, мореман вынужден встать, оторвать подушку и одеяло от кровати и перенести на неудобный диван, который превращает бортовую качку тела в килевую. Так гораздо приятнее спится, будто в коляске.

Проблема только в том, что диван действительно узкий и не подходит большинству взрослых по росту. Мелким филиппинцам он как раз, но среднему европейцу, не говоря уже про голландцев, простора будет катастрофически мало.

Само собой, поспал я очень плохо. Утренняя вахта прошла в муках, и в голове пульсировала только одна мысль: побыстрее лечь снова. После обеда мечта почти сбылась, но кое-что этому помешало.

Заняв належанное положение на диване, я закрыл глаза и приготовился к отплытию. В коридоре послышались громкие голоса. Электромеханик со своим ассистентом полезли работать в комнатку для обслуживания кондиционера, которая находилась аккурат напротив моей двери.

– ...сейчас остановим механизм, – донесся до меня обрывок слов дяди Коли.

Раздался хлопок. Парочка электриков зашла внутрь.

Я начинал злиться, потому что громкие переговоры вторгались в мое сонное царство, будоража его и выдирая веки из свинцового оцепенения. А потом я услышал вскрик и озабоченные возгласы.