Демократы - Янко Есенский

— У нее на лбу не написано, что она бездарна… Пока эта копна сена тут, у меня всегда будет запор. Во мне скапливаются всякие бациллы… Вот ангина начинается.

— Против нее хорошо помогает алукол.

— Сода лучше… Но попробую минеральную воду, цыгелку или лугачовицкую… Иногда у меня и голова кружится. Где тот рецепт?

— Юптон?

Он достал блокнот, совсем так, как когда-то Милка изображала это у Ландика.

— Юптон, говоришь? От чего это?

— От высокого давления.

— У меня тут йодолоза.

Записав юптон, он опять завел разговор о Гане:

— Когда она была тут, я чувствовал себя вполне прилично. Она уже знала, что мне можно и чего нельзя… А все этот глупый комиссар. Как его фамилия?

Чего легче? Розвалид, как и Дубец когда-то, решил поговорить об этом чиновнике с окружным начальником. Ведь из-за него, собственно, он лишился хорошей кухарки. Пусть этого типа переведут куда-нибудь из Старого Места, тогда можно написать Ганке, чтоб она вернулась.

Прежде всего он навел справки в банке.

— Доктор Ландик должен нам?

— Пятьсот крон, — доложил практикант, танцевавший с пани Клемой в тот злополучный вечер.

— Вексель?

— Вексель.

— Кто поручитель?

— Штефан Ландик.

— Наш вкладчик?

Практикант опять порылся в книге вкладов.

— Нет, — констатировал он.

— Не отсрочивать.

Это значило, что, когда наступит срок, доктору Ландику придется немедленно оплатить вексель.

— Если не заплатит, опротестовать! — добавил директор, заранее радуясь тому, как удивится Ландик, когда ему вдруг объявят: «Просим наличными… Кризис, знаете… Мы вынуждены…»

Мстительный человек был этот пан директор. Ему показалось мало того, что бедняге придется юлить и выкручиваться. Он повидался-таки с окружным начальником и пожаловался на Ландика. Выслушав его и ударив по столу красным карандашом, начальник излил ему свою душу.

— Вы бы, пан директор, лучше постучали в лоб более влиятельного лица, чем я. Я ведь уже дважды требовал перевода Ландика. Если я и в третий раз напишу, того и гляди переведут меня, а не Ландика. Самое влиятельное лицо — наш президент. Обратитесь к нему, — посоветовал начальник. — Знаете, как это делается: если один человек не в силах раскачать столб, его начинают раскачивать двое, трое, шестеро. Не помогло одно письмо — надо послать второе, третье, четвертое. Между нами говоря, сегодня доступны и самые высокие вершины. Каждый может отнести свой камешек на высокое место и толкнуть его. С одной вершины камешек скатится на другую, пониже, оттуда в долину, и вы даже чихнуть не успеете, пан директор, как голова ваша будет пробита и окровавлена. Я знаю это по опыту.

Начальник понизил голос и шепотом добавил:

— Напишите письмо президенту. Обрисуйте положение вещей: так и так, необходимо, мол, в интересах народа, общества, морали перевести Ландика. Я буду вам очень признателен. Я этот столбик уже давно расшатываю…

— Хорошо. Кстати, я ведь хорошо знаю пана президента, еще с той поры, когда он был жупаном.

— Тем лучше. Так всегда бывает: как только человек становится влиятельным лицом, у него сразу же появляются родственники, приятели, знакомые. Люди липнут к сильным мира сего, как мухи к меду… Это, конечно, не относится к вам, пан директор. Вы действуете бескорыстно, в интересах общества, службы… Обязательно напишите. Возможно, что-нибудь выйдет; попробуем вырвать кол общими усилиями.

— Попробую. Спасибо за совет.

Вечером пан директор почувствовал тяжесть в правом боку. Пани Клема вынуждена была делать ему согревающий компресс.

— Не иначе как от старой брынзы, которую подали с лапшой, — охал он. — А вам и дела мало. Я не для того плачу кухарке, чтобы самому нюхать брынзу, не испортилась ли… А все этот комиссар!

Когда ему полегчало, директор стал сочинять письмо:

«Глубокоуважаемый пан президент!.. Надеюсь, Вы милостиво простите мне, что я обращаюсь прямо к Вашей милости и тем самым краду у Вас драгоценное время, которое Вы отдаете на благо нашей страны… Вы вряд ли помните, но я никогда не забуду, что, когда Вы еще были жупаном и посетили нашу городскую больницу, я имел счастье быть на обеде, который Вы почтили своим присутствием. Я сидел четвертым справа от Вас и произнес тост в честь Вашей энергии и справедливости. Вы, пан президент, удостоили меня потом продолжительной беседы о ненужности городских сберегательных касс, в чем я, как банкир, полностью с Вами согласился. Мы с Вами увлеклись разговором, и в спешке Вы, глубокоуважаемый пан президент, даже изволили захватить мою трость вместо своей. Это придает мне смелости обратиться к Вам… как к человеку высоких моральных достоинств…»

И так далее.

Письмо было написано и послано заказным.

Бригантик был прав, говоря: «Если не можешь раскачать столб, возьми в помощь двоих, троих, десятерых, и вы выдернете его».

Президенту письмо понравилось: не только лестные выражения, такие, как «энергичный», «справедливый», «благо страны», «человек высоких моральных качеств», но особенно упоминание о трости (он об этом помнил) и о совпадении взглядов на городские сберегательные кассы, которых он придерживался до сих пор, расположило его к автору письма. Все это доказывало, что он когда-то действительно разговаривал с этим человеком и тот действительно произнес тост в его честь. Значит, директор не врет. Поэтому Розвалид сразу стал ему симпатичен, а Ландик неприятен, видимо, он и впрямь недостойный человек. Тем более что это было уже пятое письмо с требованием о переводе Ландика. Президент вышел из себя:

— Что за неуживчивый мальчишка!.. Смотрите, какой Казанова!{67} Я тебе дам повесничать… Сопляк!

Он снял телефонную трубку и закричал:

— Где вы? К черту!.. Вы там завтракаете, а мне некогда… Соедините меня с главным советником Грнчариком… Алло!.. Да не нужно мне четырнадцатое отделение… Кто у телефона?.. Говорит президент… Дайте мне главного советника Грнчарика… Где он, опять слоняется? Это вы, пан главный советник? — Он немного понизил голос: — Я опять получил письмо о Ландике… знаете, тот, что ухаживал за служанкой. Зайдите на минуту, с письмами… Все-таки его надо куда-нибудь перевести. Неприятный индивид… Кого туда?.. Я уж не знаю… Посоветуемся. Захватите с собой чиновника из отдела экономии.

Подумав, президент снова взял трубку:

— Пана доктора Чистого… Пан доктор? Из Старого Места мы переводим доктора Ландика. Я все объясню. Приходите, подумаем, кем его заменить.

Немного спустя у президента сошлись три чиновника: Грнчарик, референт кадрового отделения доктор Чистый и комиссар отдела экономии доктор Зимак. Грнчарик и на этот раз взял Ландика под защиту:

— Справедливо было бы сначала расследовать дело на месте, и если будут доказательства его вины, то потом…

— Разве перевод сюда — наказание?

— Нет, скорее наоборот.

— Ну так что же огород городить? Здесь по крайней мере он не будет валять дурака. Что ты скажешь на это? — обратился президент к комиссару отдела экономии. — Раз уж ты экономишь… Это не обременит государственную кассу?

Комиссар по делам экономии не возражал, потому что перевод холостяка не сопряжен со значительными расходами, но выдвинул требование, чтобы в Старе Место тоже послали холостого.

Вызвали и референта по жилищным вопросам Нештястного, чтоб выяснить, найдется ли для Ландика квартира. Референт разъяснил, что о холостяках краевое управление не заботится. И добавил:

— Совсем.

Выслушав всех, президент решил:

— Перевести этого шалопая!

Спустя три недели после отъезда Ганы и Милки третий виновник тоже шагал с чемоданом на вокзал. С тех пор как Гана уехала и даже не простилась с ним, Ландик часто сетовал на нее. Какая это любовь, думал он. Если бы Гана действительно любила, она пришла бы к нему, а если не пришла бы, то по крайней мере написала бы, где она, что с ней, и давно уже послала бы хоть какой-нибудь привет. Он сменил и песню: раньше он пел: «Аничка, душечка, не кашляй, чтобы меня у тебя не нашли», а последние три недели грустно напевал: «Любовь проходит, как высыхает роса на розмарине».

Ландик медленно плелся за носильщиком, который вез на тележке его вещи.

Вчера он читал какие-то стихи, из них ему запомнились две строчки. Теперь, шагая за тележкой, он про себя скандировал в такт шагам:

Где разные дороги, трудно там сойтись,как берегам, что пилит быстрая река…{68}

Потом ему вспомнился Бригантик — как холодно Ландик ему доложил, что отправляется в Братиславу. («Он это почувствовал», — понял Ландик.) А потом Толкош… «Гнусные люди, — ругался он, — слава богу, что я их больше не увижу!»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ