Врангель - Борис Соколов

— Полковник! А где Вы заказывали свою черкеску?

И по боевой обстановке, и по существу вопроса это было очень странно.

— Да еще в Тифлисе, Ваше превосходительство! — козырнув ему, отвечает Бабиев, стоя перед ним в положении „смирно“.

— Не беспокойтесь… держите себя свободно, полковник. Я так люблю кавказскую форму одежды, но в ней мало что понимаю, почему и присматриваюсь к другим — кто и как одет? Я ведь приписан в казаки станицы Петропавловской. Станица подарила мне коня с седлом. Теперь я хочу одеть себя в черкеску. Но чтобы не быть смешным в ней — вот я присматриваюсь, чтобы скопировать с кого. Вы так стильно одеты… — говорит он, ощупывает качество „дачкового“ сукна черкески и „щупает“ глазами его оружие. Бабиев на его комплименты вновь откозырнул.

Разговор хотя и был неуместным по боевой обстановке, но он нам обоим понравился. Мы поняли, что у Врангеля „есть душа“, что с ним можно запросто говорить. Что он „живой человек“ со всеми человеческими страстями и недостатками, но не сухой формалист — генерал, начальник, к которому „не подступиться“».

Врангель переоделся в казачий костюм, чтобы быть ближе к казакам, чтобы они считали его своим. Но в бароне жил щеголь-гвардеец. И даже в боевых условиях он хотел добиться того, чтобы выглядеть в черкеске как можно элегантнее, потому-то и допытывался у полковника Н. Г. Бабиева об особенностях казачьей моды.

Этот вопрос волновал Врангеля и в дальнейшем. В конце 1918 года поправлявшийся после ранения Елисеев встретил барона в Кубанском войсковом офицерском собрании в Екатеринодаре:

«Вижу генерала Врангеля в папахе и серой черкеске. По записной книжке он перечислял какому-то генералу в штатском костюме количество трофеев, захваченных его казаками. Имея костыль под правой мышкой, левой рукой отдал ему честь. Врангель знал меня лично и коротким поклоном головы с улыбкой ответил мне на приветствие.

От нечего делать, опираясь на один уже костыль, тихо иду по Красной улице. Вдруг кто-то длинной рукой охватывает меня за талию. Оборачиваюсь и вижу генерала Врангеля.

— Как здоровье, подъесаул? — очень ласково спрашивает он и добавляет немедленно же: — У Вас очень красивый покрой черкески… где Вы ее шили? Я очень люблю казачью форму и всё присматриваюсь, на ком и как сидит черкеска, чтобы одеваться соответственно. Я еще очень мало понимаю в черкеске».

Елисеев считал, что Петр Николаевич по-особому относился к казачеству: «Не касаясь политики, надо сказать, что генерал Врангель был человек не злой, общительный. Он очень любит кубанских казаков как воинов и смотрел на них похвально только с этой стороны, мало зная их станичную жизнь, их семейственность, их психологию как земледельцев. Он очень любил полки своей 1-й конной дивизии, и, не хвалясь, Корниловский полк под командованием молодецкого, храброго, всегда веселого и воински отчетливого полковника Бабиева радовал его душу больше, чем другие полки. Ценность каждой строевой части, да и всякого дела, зависит исключительно от личности, которая это дело возглавляет».

Однако Врангель хотя и командовал кубанскими казаками, не считал их вполне надежными для Белого дела. Его не оставляла мысль о формировании регулярных кавалерийских полков, не связанных с казацкими вольностями и обычаями, с их традиционной «самостийностью». В мемуарах Петр Николаевич писал:

«В одну из… комиссий по изучению организации конницы попал и я. Созданию мощной конницы в условиях настоящей войны, где маневр играл первенствующую роль, я придавал огромное значение. Зная казаков, я в полной мере учитывал, что, по освобождении казачьих земель, они неохотно примут участие в дальнейшей нашей борьбе, и считал необходимым безотлагательно озаботиться восстановлением частей регулярной конницы. Большое число офицеров-кавалеристов оставались без дела или служили в пехотных частях сплошь и рядом рядовыми. Ценнейшие кадры лучшей в мире конницы таяли. Между тем оттого ли, что среди лиц штаба, начиная с Главнокомандующего, за немногими исключениями, большинство было пехотными офицерами, к мысли о необходимости создания регулярных кавалерийских частей верхи армии относились не только безразлично, но явно отрицательно.

Я подал отдельную докладную записку, в коей, настаивая на необходимости безотлагательно приступить к воссозданию регулярных кавалерийских частей, указывал в видах успешного проведения этой мысли в жизнь создать особый орган — инспекцию конницы. Внесенная в комиссию моя записка была поддержана всеми членами комиссии единогласно. Записка была передана генералу Романовскому, однако и по этому вопросу определенного ответа получить не удалось».

Тогда Врангель стал формировать регулярную кавалерию самостоятельно в своей 1-й конной дивизии. Он вспоминал: «В двадцатых числах сентября прибыла ко мне группа офицеров-кавалеристов, большей частью бывших офицеров Ингерманландского гусарского полка. Из офицеров-кавалеристов я сформировал при дивизии ординарческий взвод. Впоследствии мне удалось его развернуть и он послужил ядром к восстановлению Ингерманландского гусарского полка».

В принципе, идея Врангеля была здравой. Не являлось секретом, что казаки не слишком охотно воюют за пределами своих областей, а другой кавалерии в Добровольческой армии почти не было. Формирование регулярной кавалерии казалось выходом из этого положения. Наконец-то у командования появится мощная подвижная сила, которую смело можно будет двинуть хоть на Москву.

Но для формирования регулярных кавалерийских полков требовались кавалеристы, притом не только офицеры. А таких, за исключением казаков, в распоряжении командования Добровольческой армии практически не было. В царской армии основу регулярной кавалерии — драгунских, гусарских и уланских полков — составляли иногородние казачьих областей, сызмальства привычные к лошадям. Однако практически все иногородние в Гражданской войне оказались на стороне красных. Немало их было в противостоявшей дивизии Врангеля Таманской армии. Но и прочие кадры царской регулярной кавалерии — украинские крестьяне и русские крестьяне центральных губерний и Поволжья — также были либо на стороне красных, либо в отрядах многочисленных атаманов анархической ориентации. Интеллигентная молодежь, служившая в Добровольческой армии, в большинстве с лошадьми дела никогда не имела. Поэтому так называемую регулярную кавалерию приходилось пополнять главным образом теми же донскими, кубанскими и терскими казаками, хотя офицеры в ней зачастую действительно были из старых конных полков императорской армии.

На практике формирование регулярной кавалерии иногда выливалось в почти анекдотические случаи. Один из них рассказывает Елисеев: