Моя жизнь - Айседора Дункан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, мы покинули Элладу и утром прибыли в Вену с хором греческих мальчиков и их византийским учителем-семинаристом.
Глава 14
Наше стремление возродить к жизни греческое хоровое пение и античный трагический танец представляло собой попытку, заслуживающую всяческих похвал, но, к сожалению, невыполнимую. После финансового успеха в Будапеште и Берлине у меня не возникло желания совершить мировое турне, я просто использовала заработанные деньги на строительство греческого храма и возрождение греческого хора. Теперь я оглядываюсь на наши юношеские мечты как на какой-то любопытный феномен.
Итак, однажды утром мы прибыли в Вену и продемонстрировали изумленной австрийской публике хоры из «Умоляющих» Эсхила, исполненные речитативом нашими греческими мальчиками, в то время как я танцевала. Поскольку у Даная было пятьдесят дочерей, мне было трудно выразить посредством своего хрупкого тела чувства пятидесяти дев одновременно, но у меня возникло ощущение множественного единства, и я старалась изо всех сил.
Вена находится всего в четырех часах езды от Будапешта, однако хоть это и чрезвычайно странно, но год, проведенный около Парфенона, так отдалил меня от Будапешта, что я нисколько не удивилась, что Ромео ни разу не преодолел это четырехчасовое расстояние и не приехал повидаться со мной. Мне даже в голову не приходило, что ему следовало это сделать. Я была настолько увлечена греческим хором, что преданность ему поглощала все мои чувства и силы. По правде говоря, я даже не думала о Ромео. Напротив, все мое существо было поглощено интеллектуальными вопросами, и все они сконцентрировались в дружбе, возникшей у меня тогда с Германом Баром, человеком незаурядного интеллекта.
Герман Бар видел, как я танцевала пару лет назад в венском Кюнстлер-Хаус перед художниками. Когда я вернулась в Вену с хором греческих мальчиков, его это чрезвычайно заинтересовало, и он написал замечательную критическую статью в венской «Нойе прессе».
Герману Бару было тогда, вероятно, лет тридцать, он обладал великолепной головой с роскошными темными волосами и такой же бородой. Хотя он часто приходил ко мне после спектаклей в отель «Бристоль», и мы разговаривали до зари; при этом я нередко поднималась и принималась танцевать строфу за строфой песни греческого хора, чтобы проиллюстрировать свои высказывания, тем не менее в наших отношениях не было ни малейшего намека на сентиментальность или чувственность. Возможно, скептики с трудом в это поверят, но это истинная правда: после моего будапештского опыта на многие годы вперед все мои эмоциональные реакции претерпели такие изменения, что я действительно поверила, будто с этой фазой покончено и в будущем я стану отдавать себя лишь своему искусству. Теперь, учитывая тот факт, что я была сложена почти как Венера Милосская, мне и самой это кажется удивительным. Странно, но после столь жестокого пробуждения мои чувства спали, а я от них ничего не желала. Вся моя жизнь сосредоточилась на моем искусстве.
Мои выступления в «Карлстеатре» снова прошли с успехом. Зрители, поначалу довольно холодно встретившие хор греческих мальчиков, исполнявших «Умоляющих», впали в состояние исступленного восторга, когда я исполнила в конце программы «Голубой Дунай». После представления я произнесла речь, объясняя, что это отнюдь не то, чего я добивалась, и что я желала передать дух греческой трагедии. «Мы должны возродить красоту хора», – сказала я. Но зрители продолжали кричать: «Nein! Mach nicht! Tanzе! Tanze die Schone Blaue Donau. Tanze noch einmal!»[65] И снова и снова аплодировали.
Итак, груженные новым запасом золота, мы покинули Вену и снова отправились в Мюнхен. Приезд моего греческого хора вызвал большое волнение в профессиональных и интеллектуальных кругах Мюнхена. Профессор Фуртванглер прочел лекцию о греческих гимнах, положенных на музыку византийским преподавателем греческой церкви.
Студенты университета были сильно aufgeregt[66]. Наши прекрасные греческие мальчики имели огромный успех. Только я, танцуя пятьдесят данаид, ощущала некоторую несообразность и часто по окончании представления произносила речь, объясняя, что на моем месте должны были находиться пятьдесят девушек, что я была furchtbahr traurig[67], оттого что была одна, но терпение, Geduld[68], я скоро открою школу и преобразуюсь в пятьдесят kleine Madchen[69].
Берлин проявил меньше энтузиазма по поводу нашего греческого хора; и хотя выдающийся мюнхенский профессор Корнелиус приехал, чтобы предварить выступление хора, Берлин, подобно Вене, кричал: «О, танцуй «schone blaue» Дунай и брось восстанавливать эти греческие хоры!»
В то же время маленькие греки тоже ощущали воздействие на себя непривычной окружающей среды. Мне стали поступать жалобы от достопочтенного владельца нашего отеля на их плохие манеры и необузданность темперамента. Они постоянно требовали черный хлеб, черные спелые маслины и сырой лук, и, если эти приправы не входили в их ежедневное меню, они впадали в ярость, которую обрушивали на официантов, и доходили до того, что бросали им в головы бифштексы и нападали с ножами. После того как их выставили из нескольких первоклассных отелей, я оказалась вынуждена поставить десять коек в гостиные комнаты своих апартаментов в Берлине и поселить их вместе с нами.
Поскольку мы считали их детьми, обычно каждое утро торжественно выводили, одетых в сандалии и древнегреческие одеяния, на прогулку в Тиргартен.
Однажды утром мы с Элизабет, выступая во главе этой странной процессии, встретили ехавшую верхом жену кайзера, она была настолько изумлена и потрясена, что на следующем повороте упала с лошади, поскольку превосходный прусский конь тоже никогда не видел ничего подобного и стал нервничать и шарахаться.
Эти очаровательные греческие дети прожили с нами шесть месяцев. Затем мы стали замечать, что их божественные голоса становятся
