Око силы. Четвертая трилогия (СИ) - Андрей Валентинов

– Не слишком хорошо, Леонид Семенович?

Голос археолога был спокоен, словно тот из синематографа пришел, над фильмой комедийной вволю насмеявшись.

– Не слишком.

Леонид нехотя привстал, повернулся. Замер.

– Господи! За что же так?

Редко Пантёлкин поминал Творца, а вот сорвалось-таки с губ. Было лицо у Александра Александровича Артоболевского, не стало лица. На левой скуле швы, грубые, кое-как наметанные, справа сплошное синее пятно, на верхней губе – запекшаяся кровь. Умывался, видать, да не отмылся.

Не одному Фартовому кукушка куковала.

– Ничего! – археолог дотронулся до рассеченной скулы, поморщился. – Выглядит страшнее, чем на самом деле. Между прочим, тот господин, что мне метки оставил, вас изволил помянуть. Покажитесь, мол, Пантёлкину, пусть и ему намек будет. Может, знаете? Крепкий такой, черноволосый, глаза темные…

– …И нос из Одессы-города.

Леонид отвернулся, в окошко, что под самым потоком, поглядел. Ничего не увидел, кирпич да решетки. О кукушке, что раскуковалась сегодня, подумал. Сказать? Не говорить?

– Александр Александрович! Тот человек… Я его хорошо знаю. Считайте меня кем угодно, хоть «наседкой», хоть провокатором, только выслушайте. Если от вас требуют чью-то жизнь, я не советчик, такое каждый для себя решать должен. Но если дело в другом… Деньги, оружие, карты секретные, рецепты какие-нибудь – отдайте! Пугать не стану, но – отдайте!..

А самому подумалось: не для того ли к седому подсадили? Ведь от души советует, не по долгу службы, такое в их деле дорогого стоит.

Археолог присел на нары, приложил жестяную кружку к тому, что было лицом, подержал, поставил на место.

– Требуют отдать жизнь… Возможно, и нет, но… Во время путешествия с господином Корниловым случалось всякое. Однажды мы заплутали в горах на юго-западе Кашгарии, чуть не погибли, а в результате попали в долину, которой не было на картах. Там оказался буддийский монастырь, очень старый и почти пустой. Четверть века назад в нем было пять монахов, все – глубокие старики. К нам отнеслись очень хорошо, помогли, показали окрестности, вывели на дорогу, что вела через горы прямо в Янги-Шар. С настоятелем мы даже подружились, очень умный, интеллигентный человек. Сразу скажу: никаких чудес, входов в загробный мир, светящихся статуй и блуждающих в ночи мертвецов-варда там не было и нет. Потом я заезжал в монастырь еще трижды, в последний раз в нем оставался лишь один монах. Наш друг настоятель, увы, скончался почти сразу после отъезда экспедиции. А теперь ваши чекисты требуют от меня указать дорогу. Зачем? Чтобы разрыть старые могилы? Как ведут себя эти господа в православных храмах, я уже видел. Нет, не хочу!.. Вот, собственно, и все.

– Чушь! – вполне искренне рассудил Леонид. – Какой-то монастырь, да еще в Китае? Они что, с ума посходили? Может, там все же чего-то важное есть?

Артоболевский попытался улыбнуться разбитыми губами.

– Имя. Монастырю и его обителям не слишком повезло.

– Это как? – не удержавшись, хмыкнул Пантёлкин. – Золотая обитель?

– Агартха.

Глава 7. Высокое Небо

1

В эту ночь красному командиру приснилась степь. Еще ничего не видя и не слыша, он глубоко вдохнул знакомый теплый воздух, пахнущий ковылем и конским потом. Издали, из самых глубин Памяти, донесся легкий, еле слышный стук колес рессорной таврической брички-тачанки. Ковыль внезапно запах ружейным маслом, тишина рухнула, взорвалась близкими разрывами гаубичных снарядов.

Яркий свет дня. Отблеск черного костра.[13]

– Что ж ты удумал, товарищ Нечай? Хлопцев моих на распыл определять? Да кто ты такой есть?! Сейчас я тебя вот этой самой рукой!..

Мундир с желтыми шнурами, матросская бескозырка набекрень, рука наган сжимает, а в синих глазах гнев, как Черное море. Не человек – бомба с фитилем. Рванет – и лететь кровавым клочьям. «В мелкое какаду», как шутит братва-клешники.

– Много о себе вообразил, Нечай! Я есть кто? Я есть Феодосий Щусь…

– Ты товарищ Щусь, пар зря из ушей не выпускай, – рубит в ответ атаман Нечай. – Потому как вся сила в свисток уходит без всякой пользы для дела революции. Твои орлы грабят да девок сильничают. Так что им за это, усиленный паек выдавать?

Попятился понятливый народ, за тачанку спрятался. Шутка ли, Щусь с Нечаем собачатся! Этак и до греха недалеко.

– Я! Я их стрелять должон. Не ты, а я, потому как я есть их боевой командир!

Кулачище лупит по гусарскому мундиру, пальцы цепляют желтый шнур, дергают что есть силы.

– Я!!!

Не спорит атаман Нечай, соглашается.

– Ловлю на слове. Ты и расстреляешь. Живы они, на телеге, связанные, скучают. Я, товарищ Щусь, субординацию знаю, а ты будто и в армии не служил. Не бандит же, революционный матрос.

– Живы? Ну, это… Ладно, сам и определю мерзавцев. Ты, товарищ Нечай… В общем, правильно поступил.

Гнев стихает, Черное море превращается в малый ручей, а после и он паром уходит в синее сентябрьское небо.

– Извини, товарищ. По дурному вышло.

Рука Щуся горяча, как и только что погасший гнев. Второй месяц вместе воюют, уже и ссорились, и за грудки хватались, и шашками воздух секли. Мирились, понятно. Хороший он парень, Феодосий Щусь, если разобраться. Да и нельзя им ссориться, за одно дело кровь проливают.

– Доставай карту, товарищ Нечай. Будем думать, как Катеринослав проклятый брать. И комиссара своего зови. Умный мужик и честный, если бы все коммунисты такими были.

Синее небо, желтая рожь, пыль над степной дорогой. Революционная повстанческая армия Махно идет освобождать Украину.

Горит черный костер.

– Смотри по сторонам, товарищ, – советует комиссар. – Примечай, на ус наматывай. И думать не забывай.

Смотрит по сторонам атаман Нечай, удивляется, пытается понять. Что не в банду попал, не к разбойнику Чуркину, ясно было сразу. Порядки у Махно правильные, армейские. Феодосий Щусь хоть и горазд орать, но за мародерство не милует. Потому и народ армию кормит, лошадей дает, с разведкой помогает.

Чекистов нет, хлеб у селян силком не вытряхивают, всюду – народная власть. Не «кулаки», о которых «Правда» с «Известями» пишут, Батьке главная опора, а самый настоящий пролетариат. В личной махновской сотне – мариупольские да бердянские рабочие. Война, а школам помогают. Спектакли ставят, культпросветотдел лекторов шлет по полкам.

А главное – воюют. Как воюют хлопцы!

– Внимательно гляди, – повторяет комиссар. – Ничего не упускай!

Смотрит атаман Нечай, бывший командир РККА, на вольный Остров Утопию, выросший среди таврических степей. «Ni dieu, ni maitre» – обмолвился как-то лохматый «анарх» из приблудившихся. Ни бога, ни господина. Значит, можно и так? Без начальников и начальничков?

Думает атаман.

– Готовы, хлопцы? Все готовы? На Катеринослав! Вперед! Робы грязь!..

Перестук колес, острый ковыльный дух, запах ружейной смазки, синее небо Украины, черное пламя костра…

Красный командир видел сон. Атаман Нечай улыбался во сне.

* * *

Поручик тоже видел во сне степь, но не дневную, а вечернюю, подернутую сизым туманом. Серые поздние сумерки, кровавый закат, холодная замерзшая грязь. Октябрь на середине, после знойного лета – холодная осень.

– Пить, товарищи, пить…

Рядом умирал «красный» – парень его лет с яркой нашивкой на рукаве шинели. Остальные, чужие и свои, молчали. Живые ушли вместе с войной на юг, куда откатился бой, здесь же осталась только Смерть.

– Пить!..

Поручик с трудом приподнялся, подполз, достал флягу, капнул воды на сухие растрескавшиеся губы. Веки дрогнули, открылись полные боли глаза.

– Беляк, значит… Кто… Победил кто?

– Ваши победили… Пей!

Поручик подождал, пока враг напьется, отхлебнул сам и присел рядом. Сил больше не было. Кровь заливала лицо, текла за ворот, а он не мог даже понять, куда попала пуля. Боль, боль, боль…

Полк погиб. Немногие уцелевшие бежали к Перекопу, их уже не догнать. «…Эскадрон по коням, да забыли про меня. Им осталась доля да казачья воля…» Невеселая старая песня неслышно поплыла над мертвой холодной степью, укрывая своим напевом правых и неправых. «…Мне ж осталась черная горючая земля…»

– Любо, братцы, любо, – шевельнул губами «красный». Поручик сообразил, что и в самом деле пытался спеть, и почему-то смутился.

– Не думал, что сегодня повестку получу. Еремеев я, из 30-й Иркутской. Колчака разбил, а на Врангеле срезался. Обидно!

Поручик хотел назвать себя, но пригляделся и понял: это уже лишнее. Красный командир Ереемев отбыл по повестке.