Закат Америки. Уже скоро - Чарльз А. Капхен

Более того, история дает нам несколько тревожных примеров обратного. По многим признакам демократические институты как в Америке, так и в Великобритании сложились достаточно давно, однако это не помешало двум странам схлестнуться в войне 1812 года. Гражданская война в Америке (хотя формально она является внутренним конфликтом) также оспаривает гипотезу о том, что демократические общности не воюют друг с другом. Ни эти, ни прочие спорные случаи, безусловно, не отрицают тенденцию как таковую, однако «двойственность» исторических событий побуждает к осторожности в суждениях — по крайней мере, лишает концепцию «демократического мира» ореола абсолютной истинности. А поскольку прошлое не может предложить нам безусловного подтверждения этой гипотезы, единственным доказательством «умиротворяющего воздействия» демократии остаются «кабинетные аргументы» о стремлении демократий к проведению умеренной политики, культивированию взаимного уважения и укреплению чувства общности.

Именно трактовка проблемы взаимного уважения сближает теорию Фукуямы с концепцией школы демократического мира. Как писал Фукуяма: «Либеральная демократия замещает иррациональное желание быть признанным первым среди прочих рациональным желанием быть признанным одним из равных. В мире, состоящем из либеральных демократий, будет поэтому гораздо меньше причин для войны, так как государства станут беспрекословно уважать права друг друга».[157] По мере распространения демократии, «удовлетворенные» государства станут все активнее выказывать взаимное расположение и уважение и сознательно отказываться от войн как способа улаживания конфликтов.

Сопоставляя взаимное уважение членов демократических обществ друг к другу со взаимным уважением демократических государств по отношению друг к другу в рамках международной системы, Фукуяма утверждает, что способность демократий «умиротворять» внутреннюю политику распространяется и на межгосударственные отношения. Этот искусный ход позволяет Фукуяме постулировать, что торжество либеральной демократии приведет к исчезновению традиционного геополитического соперничества, а следовательно, приведет к финалу истории. Именно в этом заявлении скрыта принципиальная ошибка Фукуямы.

Международная система, даже при условии, что вся она состоит из одних либеральных демократий, сама не является демократической и эгалитарной. Сильные и богатые государства оказывают гораздо большее влияние на международные дела, чем государства слабые и бедные. Соединенные Штаты и Норвегия обе — демократии, но их статус и вес на международной арене вряд ли подлежит сравнению. Китай — не демократия, но имеет намного более значимый голос в мировых делах, чем многие демократии. В отличие от национального государства у мировой системы нет конституции или Билля о правах, кото рые гарантировали бы равноправие всех стран, справедливое и честное управление и участие в международных делах по принципу «одна страна — один голос». Напротив, международная система трудноуправляема и неравноправна, подобно внутренней обстановке национальных государств до воздействия на человечество «миротворческих» принципов демократии.

Как в феодальном государстве, порядок в международной системе основывается на силе, а не на праве. Жизнь опасна, в ней преобладают конкуренция и неравноправие. Даже ООН, институт, наиболее близкий к представлению о надгосударственном интернациональном форуме, есть что угодно, но только не равноправная организация. Совет Безопасности ООН в значительной степени является «клубом сильных мира сего», поскольку его постоянные члены обладают куда большими полномочиями, чем все другие страны. «Архитекторы» ООН изначально сознавали, что могущественные нации должны получить те прерогативы, на которые они и рассчитывали. Поступить иначе означало бы низвести ООН до статуса «организации на бумаге». При этом США, несмотря на признанную легитимность ООН, редко решают важные вопросы через эту организацию, поскольку не хотят стеснять себя бюрократическими проверками права Америки на свободу действий.

Должно быть, либеральные демократии и вправду в полной мере могут удовлетворить стремление человека к признанию и обретению статуса, но вот международная система — именно потому, что она не играет по правилам либеральной демократии, — не в состоянии удовлетворить аналогичные стремления государств к взаимоуважению и равноправию. Государства во многом демонстрируют те же устремления, что и люди, их населяющие. Им требуется нечто большее, чем материальный комфорт. Они нуждаются в психологическом комфорте. И «психологический стимул» проявляется в усилении национализма. В отсутствии демократической международной системы, которая предоставляет всем нациям равные права и равный статус, национализм подталкивает государства к продолжению борьбы за признание, тем самым выступая в качестве эндемического источника соперничества.

Фукуяма, кажется, признает, что национализм в известной степени опровергает его концепцию. Однако он ловко обходит эту проблему, постулируя, что национализм в современном мире будет постепенно терять свою значимость и политическую ценность. Фукуяма допускает, что «постисторический мир по-прежнему окажется разделенным на национальные государства», но утверждает, что мировой «национализм заключит перемирие с либерализмом».[158] Здесь Фукуяма слепо следует Гегелю, пренебрегая другими немецкими философами того времени. Прислушайся он к Иоганну Готфриду фон Гердеру, Иоганну Готлибу Фихте и некоторым другим отцам-основателям современного национализма, он, возможно, осознал бы тесную связь между торжеством либеральной демократии и подъемом национализма.[159] Те же политические силы, которые, как утверждает Фукуяма, приведут к концу истории, — силы либеральной демократии — разжигают националистические страсти, отрицая, таким образом, либеральную демократию и ее миротворческое воздействие.

Возникновение идеи национального государства обусловлено логикой совместной политики по одной простой причине. Если народ принимает активное участие в политической жизни страны, ему необходима некая эмоциональная связь со страной. Идентичности, сфокусированные на семьях-«ячейках» феодальных сеньоров, должны существенно расшириться — до национальных государств, олицетворяющих собой коллективную волю людей. Национализм возник как инструмент этой трансформации, создавая воображаемое политическое сообщество, основанное на родственных узах этнической принадлежности, культуры, языка и истории. Укоренившись в массовом сознании, национальная идея породила чувство общности, общей судьбы, необходимое для сплочения либерального демократического государства. Она также способствовала возникновению чувства сопричастности и национальной идентичности — важное тем более, что национальное государство, как правило, вскоре после своего образования посылало граждан умирать во имя его сохранения. Всеобщая воинская обязанность стала возможной только потому, что массы начали осознавать себя как нацию. Это осознание помогло консолидировать политическое сообщество на национальном уровне, увлекло граждан общей целью, которая требовала страсти и самопожертвования.

Получив дополнительный стимул благодаря Французской революции и образованию Соединенных Штатов как федеральной республики, национализм стал стремительно распространяться, словно догоняя демократию; эти два тренда проявляли себя на равных в XIX столетии. С тех пор национализм сделался неотъемлемым элементом современной демократии, он обеспечивает социальную сплоченность и общность целей, без которой невозможна согласованная совместная политика. Национальный идеал укоренился и в развивающемся мире, куда он принес веру в возможность самоопределения, которая ускорила крах колониальных империй.

Однако национализм обладает и менее полезными свойствами. Государства, чья государственная идеология основана на приоритете нации, имеют склонность к соперничеству с другими государствами, пропагандирующими собственную национальную идентичность. Нация в конце концов есть «содержательное» политическое сообщество лишь потому, что она отличается от других наций. Поэтому национализм не только определяет, к какому сообществу принадлежит конкретный человек, но и к какому сообществу он не принадлежит. Поэтому он проводит границы и порождает различные самодостаточные национальные группировки и вынуждает последние к соперничеству. По этой причине национализм служит основой для формирования основных политических блоков — и выступает как источник конкуренции между ними.

До появления национального государства многие великие войны человеческой истории носили характер «хищнических конфликтов», то есть представляли собой схватки за богатство и власть. С появлением национализма войны все чаще стали начинаться вследствие соперничества идеологических и национальных идеалов. Наполеоновские войны, Первая мировая война, Вторая мировая война, «холодная война» — все эти грандиозные кампании явились порождениями национализма; их участники сражались за противоположные концепции упорядочения «домашнего» и интернационального общества. Кровавый распад Югославии — один из последних примеров того, каковыми могут быть последствия сопряжения национальной идеи с политикой.