Закат Америки. Уже скоро - Чарльз А. Капхен

Глобализация без американизации

Наконец последний вопрос — каковы отношения между глобализацией и американизацией? Многие критики глобализации придерживаются следующего мнения: неприятие глобализации в значительной степени связано с тем, что она в массовом сознании неотделима от американизации. Когда французские фермеры протестуют против глобальной экономики, подрывающей традиционную французскую культуру, — они швыряют кирпичи в витрину «Макдоналдс». Когда противники глобализации съезжаются в швейцарский Давос, дабы досаждать экономической элите, представители которой участвуют в Международном экономическом форуме, — они также выплескивают свою ненависть на «золотые дуги». Когда Махатхир Мохаммед призывает покончить с мировыми финансистами, он имеет в виду базирующегося в Нью-Йорке Джорджа Сороса, а не менеджеров из страховых фондов, работающих в Лондоне. Усама Бен Ладен напал именно на американские города, нанес удар по американским целям. По мере того как развивается мировая экономика, экономическое и культурное богатство Америки, по мнению многих аналитиков, будет все больше раздражать тех, кто пытается предотвратить победную поступь глобализации.

Проблема действительно существует, но — проблема иного рода, заключающаяся отнюдь не в противопоставлении глобализации традиционным национальным ценностям. Американизация не сдерживает глобализацию. Напротив, быстрый рост международной экономики во многом обеспечивался американизацией. Стабильность мирового рынка — побочный эффект желания Америки создать этот рынок и управлять им. Многие страны мира объединяются на основе общей системы бизнес-практик и экономических идеологий не потому, что их побуждает к этому некий «инстинкт», а потому, что эти практики и идеологии пропагандирует единственная в мире сверхдержава. Соединенные Штаты устанавливают правила игры и открыто используют глобализацию, дабы изменить облик мира по собственному подобию. Большинство стран соглашаются на эту игру, поскольку у них нет выбора. Фридман прав в том, что государства сегодня или надевают золотую смирительную рубашку (скроенную в США), или становятся грабителями с большой информационной дороги.

С этой точки зрения самая серьезная угроза в долгосрочной перспективе исходит не от неразрывности глобализации и американизации, а от вероятности того, что упомянутая неразрывность окажется мнимой. Угроза терроризма дает новые основания для беспокойства по поводу антиамериканских настроений, вырастающих из протестов против глобализации. Однако международный порядок может пострадать значительно сильнее от того, что американская модель начнет терять свою привлекательность по мере «глобализирования» Европы и Азии. В конце концов в этих двух регионах существует иная разновидность капитализма, нежели в США. В Европе и в Азии финансы, промышленность и государство более тесно связаны между собой, чем в Соединенных Штатах, а сосредоточенность Азии на инвестициях и сбережениях резко контрастирует с американской сосредоточенностью на потреблении. Когда Европа и Азия обретут устойчивое положение, они начнут оспаривать как логику американского пути развития, так и единообразие этого пути. Как проницательно заметил Мартин Вулф в «Financial Times»: «Несмотря на все успехи Америки, маловероятно, что предложенный Соединенными Штатами путь — единственный реальный путь создания развитой экономики».[151]

Когда геополитический баланс сил на земном шаре распределится более равномерно, возникнет множество споров относительно принципов управления международной монетарной системой, финансовыми транзакциями и потоками товаров и услуг. Даже при достижении согласия по упомянутым «факторам раздора» фактически неизбежно ожесточенное соперничество за статус и борьба за первенство. Поучительный пример — период между мировыми войнами, когда в мире не существовало доминирующей нации, которая подчинила бы себе международную экономику. Характеризуя разницу политики американской Федеральной резервной системы и Английского банка, один историк того периода отметил: «Подоплека подобного расхождения в финансовой политике кроется в политическом соперничестве. Особые отношения Великобритании и Соединенных Штатов не всегда были особыми, но мгновенно становились отношениями прямых конкурентов, когда дело касалось лидерства на мировом финансовом рынке».[152] Опасения Киндлбергера по поводу того, что «Соединенные Штаты и Европейский Союз борются за лидерство в мировой экономике», могут оказаться пророческими.

Мировая экономика, как и геополитический «пейзаж», скоро начнут страдать от того, что Америки слишком мало, а не от того, что ее так много. Чем глобализованнее и крепче становятся Европа с Азией, тем, возможно, меньше их недовольство Америкой — и тем волатильнее мировой рынок. Американ ское превосходство выявляет все лучшее, что может предложить международная экономика. С исчезновением однополярности глобализация начнет утрачивать свои благоприятные характеристики.

Посему нынешняя экономическая структура обладает всего-навсего иллюзией стабильности. Американская экономика уже опровергла собственную репутацию непобедимой, сложившуюся в 1990-х годах. Даже сумей Соединенные Штаты предотвратить длительные циклические спады (каковые неизбежны, как свидетельствует история), международная экономика будет и дальше перераспределять богатство и влияние, тем самым усугубляя неравенство как внутри отдельных стран, так и между странами, подрывая основы американского превосходства и желание Америки поддерживать глобализацию. А отсюда следует, что фридмановская карта мира скоро выйдет из употребления.

Демократия и национализм

Как мы выяснили, глобализация не гарантирует счастливого будущего; нам осталось рассмотреть заключительный набор аргументов относительно установления мира на планете, а именно — положение Фукуямы об «умиротворяющем воздействии» демократии. Утверждая, что торжество либеральной демократии представляет собой «конец истории» и навсегда избавляет мир от войн между государствами, Фукуяма подкрепляет свою мысль ссылками на множество ученых авторитетов. Первым выстроил систематическое доказательство того, что возникновение республиканской формы правления сулит «вечный мир»,[153] не кто иной, как Иммануил Кант. Многие современные исследователи восприняли прозрения Канта и даже создали так называемую «школу демократического мира».[154] Эта школа оказала существенное влияние на политику Соединенных Штатов: Билл Клинтон постоянно подчеркивал заинтересованность Америки в экспорте демократии под девизом «традиции демократии — традиции мира».[155]

Приверженцы школы демократического мира утверждают, что ход истории подтверждает стремление демократических правительств к мирному сосуществованию. Демократия начала развиваться в XVIII веке. Хотя сегодня в мире имеется более 120 демократических государств, а вооруженные конфликты происходят достаточно часто (в течение последнего десятилетия в среднем ежегодно случалось 28 крупных вооруженных конфликтов), до полномасштабной войны между демократическими государствами дело не дошло — и никогда не сможет дойти. Эти исторические выкладки подтверждаются несколькими логическими доводами. Воинственность демократических государств должна уменьшаться как благодаря оппозиции, скрупулезно подсчитывающей все траты, которые повлек за собой тот или иной конфликт (в отличие от авторитарных государств, где кто воюет, тот и голосует), так и благодаря тенденции к центристской, умеренной политике, «прорастающей» в демократических дискуссиях. Вдобавок государства, соблюдающие букву закона внутри своих границ, скорее всего будут соблюдать установленные нормы поведения и во внешней политике, то есть относиться друг к другу с уважением и всемерно укреплять чувство общности.

Критики оправданно поднимают вопрос об обоснованности исторических интерпретаций, предла гаемых школой демократического мира.[156] В конце концов демократическая форма правления еще слишком юна (в исторической перспективе), чтобы делать определенные выводы. Вплоть до второй половины XX века демократические государства в мире были большой редкостью, и уже одно это обстоятельство сводило возможность возникновения войны между ними практически к нулю. Поэтому отсутствие «междемократических войн» на самом деле мало что доказывает.

Более того, история дает нам несколько тревожных примеров обратного. По многим признакам демократические институты как в Америке, так и в Великобритании сложились достаточно давно, однако это не помешало двум странам схлестнуться в войне 1812 года. Гражданская война в Америке (хотя формально она является внутренним конфликтом) также оспаривает гипотезу о том, что демократические общности не воюют друг с другом. Ни эти, ни прочие спорные случаи, безусловно, не отрицают тенденцию как таковую, однако «двойственность» исторических событий побуждает к осторожности в суждениях — по крайней мере, лишает концепцию «демократического мира» ореола абсолютной истинности. А поскольку прошлое не может предложить нам безусловного подтверждения этой гипотезы, единственным доказательством «умиротворяющего воздействия» демократии остаются «кабинетные аргументы» о стремлении демократий к проведению умеренной политики, культивированию взаимного уважения и укреплению чувства общности.