Новый Мир ( № 12 2009) - Новый Мир Новый Мир

— Я заблудился, — признался Инспектор.

— Отнюдь. Вы на верном пути.

— Вы уверены?

— А то!

Чекушка совсем развеселился.

— Нашли тело? — громким шепотом спросил он.

— Нет еще, — промычал Инспектор.

— Ну и черт с ним. Как говорится, главное — преступник, все остальное приложится, — заговорщицки подмигнул старик.

— Мне бы хотелось допросить свидетелей.

— О, разумеется! Профессор подкрепляется в кафешке у моря, студент дрыхнет, а мадам отсиживается у себя в номере. С кого начнете?

Инспектор, не раздумывая, выбрал профессора — не столько из любви к наукам, сколько за близость к морю.

— Прекрасный выбор! Профессор Прут — мастодонт физ.-мат. наук, ископаемое на эластичных подтяжках. Этакий не от мира сего мозгляк. Довольно наивен. Абсолютно слеп. Нищ, как церковная мышь. Носит толстенные очки в черепаховой оправе. Разговаривает сам с собой, часто на повышенных тонах.

Инспектор достал из внутреннего кармана ручку, но она оказалась карандашом. Затем опасливо вытащил блокнот, который, против ожиданий, оказался блокнотом.

— Что еще? Подвержен насморкам, боится сквозняков, но слишком рассеян, чтобы их осознанно избегать. Служил в армии, всем плоскостопиям вопреки. Носит во внутреннем кармане пиджака аспирин и валидол. В иные дни попахивает валерьянкой. Пишет статьи по теории функций комплексного переменного, но не справится с элементарным пододеяльником. В быту неприхотлив, держит в пыльном посудном шкафу одну тарелку, одну вилку, одну ложку, тупой фруктовый нож и мамину фарфоровую чашку с позолоченным щербатым ободком, которую не моет из сентиментальных соображений. Не дурак покушать, но вряд ли отличит куропатку от утки, а утку от улитки. Неуклюж, рассеян до неряшливости. Неизменно обжигается супом и чаем. Тосты любит поджаренные с одной стороны. Мороженое — фисташковое. Знак зодиака — рыбы. Масло мажет толстыми лопастями и слизывает его, как маленький. Выковыривает сало из колбасы и подкармливает им наглых бездомных котов. Охотно пьет молоко. Душ принимает бессистемно, но тщательно. Зубы мудрости так и не выросли. Имеет один безнадежно старомодный костюм для выхода в свет и один костюм на все остальные случаи. К спиртному не приучен и пьянеет даже от запаха сухого белого вина. На торжественных сборищах выкидывает коленца: пролил шампанское на платье ректорской жены — редкостной грымзы — трижды за вечер, наступил ей же на ногу — четырежды. Может, если постарается, произнести вполне связную речь или тост, но чаще мирно посапывает где-нибудь под пальмой, в укромном уголке. Вообще, перед женщинами пасует и выглядит откровенным идиотом. Холост и скорее всего девственник. Студенты его обожают, коллеги над ним подсмеиваются. Одним словом — гений, — резюмировал Чекушка.

Инспектор лихорадочно записывал. Старик хлопнул его по плечу так, что окончание гения преступно просочилось на нижнюю клетку.

— И знаете что? Я его подозреваю. Так-то… Поболтал бы с вами еще, да некогда. Кипарисы не ждут. Еще увидимся, — сказал Чекушка и нырнул в простенок между кипарисами, задумчиво пощелкивая секатором.

Не успел Инспектор заново заблудиться в зеленых изгородях и собственных мыслях, как перед ним вновь вырос хозяин гостиницы.

— Я вот что вспомнил, господин Инспектор, — начал он, тяжело дыша и отсвечивая лысиной. — Книга для регистраций нашлась. Давайте-ка я вас запишу?

Только этого не хватало! Инспектор сбивчиво забубнил про служебный долг, про время, которое не терпит, и в результате отделался тем, что Чекушка вцепился в него свободной рукой и потащил за собою, приговаривая: “Я вас выведу к морю, на чистую воду”. Инспектор покорился судьбе в надежде на ее чувство юмора.

Пройдя по узкому коридору из усыпанного сизыми ягодами можжевельника, они вынырнули на светлый бобрик лужайки, миновали фонтан, низкую арку, свернули направо, уперлись в тупик, свернули налево и вновь углубились в мир стриженых головоломок. Чекушка шел не оглядываясь. Отвыкший от быстрой ходьбы Инспектор часто терялся в каком-нибудь кармане хвои. В одном из сквозных кабинетов им повстречалась девочка, которая, сидя на стриженой тумбе, ела вишни из бумажного фунтика.

И снова шли безлюдные зеленые пространства, шары, усеченные конусы, параболоиды, бутылки Клейна и ленты Мёбиуса, парящие над бордюром, посыпанные гравием, и вдруг все это разом оборвалось, и Инспектора вытолкнули в шум и гам моря.

Было всего две вещи в мире, которые могли взволновать Инспектора: ночные поезда и море, в любое время суток. В детстве близость моря приводила его в исступленный восторг: объятый синей эйфорией волн, он бежал к воде, и никакая сила не могла его удержать. Поэтому, отправляя на пляж, на него еще дома надевали оранжевый спасательный жилет и надувную черепаху. Впрочем, это к делу не относится.

Стоило только Инспектору ступить на горячую гальку, словно граница звука проходила по линии пляжа, как он оказался в плотном клубке хлопков, и протяжных гиканий, и тех свистящих, тугих барабанных ударов, которые означают предбанник моря, полосу песка или гладких камней, с людьми или чайками.

Кафе оказалось зданием апельсинового цвета с черными дольками окон и черной черепичной крышей. Хлопали полосатые зонты, хлопали занавески. Солнце круглой красной каплей повисло над пенной морской синевой. Инспектор шел, ладонью касаясь теплой шершавой стены. Терраса со столиками и черными седоками на белых стульях сильно вдавалась в море. Воздух был влажен от мелких щекотных брызг. За крайним столиком, в опасной близости от хитрых волн, сидел пожилой господин, в котором Инспектор безошибочно опознал профессора Прута. Инспектор миновал двух вязких толстух с красными прелыми лицами, похожих в своих черных купальниках на огромные оливки, и уселся за соседним столиком. Оливки потягивали мартини. Профессор млел над омлетом.

Инспектор пролистал меню, посмотрел, как толпа одинаково загорелых, в одинаковых черных плавках детей по свистку вбегает в море, заказал все имеющиеся на кухне разновидности чая и кофе, на удивленное восклицание официантки: “Как, все вместе?” — вежливо ответил: “И стаканчик воды, пожалуйста”, — и стал украдкой поглядывать на профессора. Длинное, необычайно гладкое лицо, с носом, сведенным на нет, с подбородком, каких не бывает на свете, словно студенты, полируя пытливыми взглядами этот нос и этот подбородок, ничего не оставили их владельцу. Печальное лицо. Лицо, растащенное на сувениры. (“А вот этот преподавал у нас матан”.) Лицо в берете. Лицо, увенчанное плоским клетчатым пирожком. Желудь в шапочке. Кудрявая седина — пружинки и свиные хвостики — над ушами. Сеточка морщин и сосудов. Голубоватые круги под глазами. Девственно-розовые ноздри. Доверчивое, как у домашнего ослика, выражение лица. Губы маленькие и наивные. Уютные уши. Пушистые ресницы. Глаза — тихая зелень утиных прудов в черепаховой оправе, которую он время от времени протирает комочком клетчатого носового платка.

Расставив чашки по цвету, Инспектор делал аккуратный глоток, смакуя, болтал жидкость во рту и, проглотив, чутко вслушивался в музыку вкусовых ощущений. Перепробовав все, Инспектор пришел к выводу, что всем видам кофе и чая предпочитает простую проточную воду.

Профессор тем временем тоже приступил к трапезе: встряхнув, расправил на коленях хрустящую салфетку, разложил столовые приборы на равном удалении от тарелки, крутанул кофейную чашку, любовно звякнул ложечкой, блеснул солонкой и веско ввинтил ее в скатерть, а перечницей подпер непослушные страницы книги. Отыграв увертюру, он замер перед невидимым оркестром; по его лицу блуждали белые блики, словно он держал солнце за щеками. В тот самый момент, когда профессор, изящно взмахнув вилкой и ножом, устремил их вниз, на лунную поверхность омлета, готовый переплавить в музыку микрокосм еды, высокая безумная волна ударилась о парапет, перескочила через него и окатила столик, профессора, микрокосм шипящей белой пеной. Подскочила официантка, но профессор, удивленно хлюпая мокрыми ботинками, от помощи отказался.

Инспектор выждал пару минут и, когда Прут как ни в чем не бывало принялся за еду, подошел к его столику; вежливо прокашлявшись, с вкрадчивым скрежетом потащил на себя мокрый стул.

— Не возражаете?

— Прошу вас, — не поднимая глаз, сказал профессор и мягким байковым движением перевернул страницу.

Слепая вилка ткнулась в солонку, стакан Инспектора, вафельный узор бумажной салфетки и победно подняла принесенный ветром чужой счет. Инспектор вздохнул: слепой мышонок — спрашивать его о трупе?