Новый Мир ( № 12 2009) - Новый Мир Новый Мир

— Точно! Так все и было! Только одно незначительное замечание: тут в конце неправильно указано название гостиницы. Вас, очевидно, сбила с толку наша небезупречная неоновая вывеска. Не “Цикада”, а... Можно, я исправлю?

Инспектор кивнул.

— И последняя просьба. — Старик сунул ему на колени принесенный фолиант, раскрыв его на чистой странице.

Инспектор вздохнул, помусолил во рту ручку и, вспомнив студента-философа, вывел фамилию с вензелем, твердую и черную, как кованый козырек.

— Вот и славно! — едва не приплясывая, задребезжал Чекушка.

— Я вас тоже хотел спросить, — нерешительно произнес Инспектор. — Скажите… Почему произошло убийство? Отчего одни люди убивают других?

— О, это элементарно, как пуш си, поп ди.

— В смысле?

— Это происходит оттого же, отчего цветут сады и муравей норовит забраться вам в пах, — по природной склонности.

— Что мне следует делать? — обращаясь скорее к самому себе, спросил Инспектор.

Чекушка, взгромоздившись на подоконник, весело пропел:

— Отдыхайте. Пейте водичку. И окошко не забудьте закрыть.

Инспектор послушно запер за гостем окно и, сев на кровати, занес ручку над предпоследним абзацем. Имеет ли он право? Можно ли экстраполировать, не погрешив против истины? Истина в первом приближении? Ручка дрогнула, коснулась бумаги и заметалась по листу. Дописав, Инспектор принял душ и, очищенный, с сознанием выполненного долга, взял стакан и подошел к окну. Кипарисы стояли, словно потухшие факелы, со слабым розовым отсветом зари на макушках. На карнизе сидела давешняя тощая белка. Инспектор поправил галстук и котелок, проверил карманы и, запрокинув голову, стал жадно пить. Приятно пахло морковью. Осушив стакан, он упаковал его в последний прозрачный пакет и надписал. Вспомнив, что следует немного походить, разок-другой прошелся по комнате; когда отяжелели ноги, лег на пол.

Все произошло быстрее, чем он предполагал. Холод быстро взобрался от ног к сердцу. В какой-то момент закружилась голова, одновременно с коликами внизу живота подступила рвота. Последним, что, извиваясь в судорогах, с пеной на тонких красивых губах увидел Инспектор, были огромные, лучистые, светло-карие, бесконечно удивленные глаза белки. Впрочем, это к делу не относится.

Гостиница <неразборчиво>

01.07.2009

Рокот и ропот

Синельников Михаил Исаакович родился в 1946 году в Ленинграде. Поэт, эссеист, переводчик. Автор двадцати стихотворных сборников, в том числе однотомника (2004) и двухтомника (2006). Много занимался темой воздействия мировых конфессий на русскую литературу. Составитель нескольких поэтических антологий. Живет в Москве.

*     *

  *

Вдруг стали сумраком сплошным

Замедленные годы,

Они сгущаются, как дым,

Смыкаются, как воды.

Но на меня устремлены

Бесчисленные лица,

Ещё глядят из глубины,

Ещё не могут слиться.

Ещё забегу этих лет,

Который лихо начат,

Двадцатый век хохочет вслед,

Ещё вдогонку плачет.

Города

Похожи Петербург и Рига,

Все в том же летаргийном сне

Гранита серая коврига

К студёной тянется луне.

Поросший плесенью порожек,

Тоскливый сумеречный час,

В подъездах вечный запах кошек

И веющий забвеньем газ…

Породнены чертами сходства

Сайгон, Мадрас, Бомбей, Сеул,

Существования сиротство

В их буйный брошено разгул.

Холмами, cтавшими подножьем

Лиловым далям неземным,

Тбилиси кажется похожим

На старый Иерусалим.

В окне зажженном — стол и ложе,

Семейной вечери еда…

Но вечерами там похожи

Все города, все города!

В Стране Огней

Мамеду Исмаилу

Там, где пламя подают на блюде

И, венчая праздник, вносят в дом,

Чуют сердцем вспыльчивые люди

Злую нефть в биенье золотом.

То сердечны, то сурово-чинны

Светлые и темные огни,

Если дышат мужеством мужчины,

Если не унижены они.

Только женщин неизменна сила,

Всё узнала, всё превозмогла,

Полдуши во мне испепелила

Неизбывным веяньем тепла.

В жгучей жизни крепкой стала скрепой

Красота, и этой красоты,

То стыдливо-нежной, то свирепой,

Огненные светятся цветы.

*     *

  *

Быть нелегко муслимом в Бенаресе.

Как вечный день, остановились здесь

Пять тысяч лет кремаций и процессий

И в воздухе клубящаяся взвесь.

Чадят костры, и, смешиваясь с прахом,

Витает пыль, и смуглое дитя

На пепел дует… Там ты был с Аллахом,

Но это понял только жизнь спустя.

От ждущих полной смерти полутрупов,

От огоньков, бегущих по реке,

Какой-то выход в облаке нащупав,

Оставив душу, выйдешь налегке.

Туда, где в темной лавке златоткани

Дрожат узоры в солнечном луче,

И ярость Шивы чуют мусульмане

И говорят о вере и парче.

В пещере

Как подумать, что вся суета —

На песчаном и глиняном слое,

Под которым, меняя цвета,

Распаляется марево злое!

Эта близость геенны и мгла

Давят душу в базальтовых гнездах,

И она бы отречься могла

От земли, чтобы выйти на воздух.

Выбегая, вобрать его в грудь,

Все припомнить забытые лица,

Оглянуться и в небо шагнуть,

Вскинуть руки и в нем раствориться.

Коктебель

М. А.

И вот оказались безжалостно-кратки

Блаженные годы твоей лихорадки.

Всё вдруг отдалилось и тает во мраке:

В лицо с поворота летящие маки,

Цветенье сирени, вино, разговоры,

И ночи тоски, и лягушечьи хоры;

Воды переливы и годы разлуки

И дикой оливы побег тонколукий;

Холмы на рассвете, холмы на закате

И легкое платье на розовом скате;

И новое небо за огненным краем,

Откуда дорога ушла к Гималаям.

А то, что осталось во мгле у причала,

Все слишком обычным и вовремя стало.

Я знаю, сюда возвращаться не стоит,

Но море синеет и выступы моет.

И рокот и ропот возносятся, вторя

Волнению сердца, биению моря.

Норд-Ост

Проезжая в метро по Дубровке,

Незаметно поклон отдаю

Милицейской дубовой сноровке,

Всем, кто нынче в аду и в раю.

Всем отмщеньям и всем лихолетьям,

Перепутанным в мире путям,

Этим смертникам, смертницам этим,

Черным платьям и темным смертям.

Всем, случайно ступившим на мину

И вдохнувшим нечаянно газ,

И Каверину Вениамину,

В средней школе пленявшему нас.

Этой жизни, насыщенной газом,

И норд-осту, что в тундре возник

И промчался, как смерч, над Кавказом

И ворвался в мутящийся разум

С этим пеньем и пеплом от книг.

Виталий

Действующие лица:

В и т а л и й, молодой журналист, около 30 лет, не красавец.

О н а.

Возраст актеров значения не имеет.

В пьесе использован дневник советского писателя В. С. Василевского (1908 — 1991) за 1935 — 1941 гг.