Почти книга для почти людей - Леонид Лебедев

Тогда же рассказал он мне о серьезной банде, которая занималась крупным грабежом вплоть до начала 50-х годов. В банде было человек пятьдесят. Возглавлял ее секретарь парторганизации крупной шахты, командир роты во время войны. Банда имела несколько грузовиков, оружие вплоть до пулеметов, даже пушку. Несколько раз имела бои с регулярными войсками, которые выигрывала. Грабили банки, захватывали зарплату в день получки, терроризировали огромный район, но подальше от места, где работали и жили. В банде была строжайшая дисциплина. Были в ней и милиционеры. Уничтожали все следы и всех свидетелей. Кто они — никто не знал. Выловили их чисто случайно. Поскольку состав банды был совершенно невозможный, милиция, члены партии, то процесс был закрытый, а в газеты вообще ничего не попало. Так, одни разговоры.

Однако же вернемся к теме. Были ли те дети жертвами Чикатило, не знаю. Чикатило выловили несколько позже.

А еще позже довелось мне познакомиться с психиатром, который убедил Чикатило признаться. Встреча та произвела на меня странное впечатление. Мой дипломник сказал, что тот хочет проконсультироваться относительно программного обеспечения. А может получится и поучаствовать в этом деле. Время было начало перестройки, когда я готов был ухватиться за любое, что могло принести деньги. Однако в пределах разумного. И на легендарного психиатра было интересно посмотреть.

Я замечал, что люди, имеющие дело с ненормальными, становятся сами ненормальными хотя бы немного. Вместо консультации от меня, которую он, вроде бы, просил, я услышал длинную лекцию об его успехах, деньгах, что сыпятся на него со всех сторон, об изменении пола, что он курировал в то время. После чего великий психолог сообщил, что у него имеется предложение с Запада, гарантирующее компьютеры, матобеспечение и приличные деньги для создания программы по идентификации личности по фотографии. На мою попытку сообщить ему, что проблема компьютерной идентификации по фотографии, если и поддастся решению, то для этого ему нужны действительно выдающиеся программисты, которые не просто программисты, а знакомы с тем, что такое теория и практика идентификации как минимум. Что в Ростове имеется только один человек, который подобными проблемами занимался, правда не идентификациями людей, а номеров машин. Что даже идентификация номеров вагонов по снимкам телекамерой с не очень высоким разрешением чрезвычайно сложная задача, которую не решили по сию пору со стопроцентным результатом (добавлю, что и по сегодняшний день), хоть эти номера и пишутся достаточно большими, расположение их на вагоне весьма определенное, только форма цифр меняется. Что я могу поговорить с этим товарищем, но вряд ли он согласится заниматься тем, что не имеет шансов на успех. Однако же может быть консультантом. В ответ же услышал, что он, психиатр, наберет группу выпускников-программистов, кто за деньги будет рыть землю носом. И что молодые могут всё, когда хотят. Что вот у него дипломники пишут статьи, которые они публикуют потом совместно в любом журнале. Моя попытка сообщить, что энтузиаст может вырыть канаву за два часа, но есть вещи, требующие серьезной подготовки, на него не произвели никакого впечатления.

Словом, я так и не понял, как он мог убедить Чикатило со своим собственным упрямством и совершенным неумением слушать собеседника. Однако же убедил. Возможно, потому что уровень у них был одинаков.

Начитался о 1961 годе. И самому захотелось вспомнить

7-ой класс (если думаете, что помню какой, то напрасно: высчитал на пальцах). Только объявили о полете Гагарина. И, по-моему, в тот же день было полное солнечное затмение в Ростове. Что оно было — это точно. Хорошо помню, потому что у нас, когда началось, была перемена. И кто-то выключил свет. После чего, когда наступила полная темнота, раздался жуткий девчачий писк по самым разным поводам. Темнело минут пять. Потом была полная темнота с минуту-другую, а потом начало светать. Вот даже интересно, это у меня что-то в памяти наложилось так, или в самом деле было 12 апреля? Потому что я ни у кого не читал потом о затмении, одно воспоминание.

К тому же времени относится и воспоминание о поездке в колхоз через год. Как-то шли мы гоп-компанией с пионервожатой, нашей руководительницей, по деревне часов в восемь вечера, когда над головой вдруг медленно пролетели 5 огоньков, довольно правильно расположенных: пара красных, пара зеленых и белый. По форме очень напоминали огоньки низко летящего самолета. Однако же странно, но звука мотора не было. Летели они достаточно медленно, не как метеориты. А когда пролетели у нас над головой вперед, то там они вдруг разошлись веером, так что точно был не самолет. И деревенская бабка рядом вдруг запричитала: «Знак это нам, знак, за грехи наши!» Спрашивал потом спецов, что бы это могло быть. Сказали, что для метеоритного потока, судя по описанию, слишком медленно. А что еще может быть, спецы, как всегда, не знали.

Коли уж пошла речь о чудесах, то…

Приятель мой рассказывал, что мать ему рассказывала, что однажды, еще до войны, сидела она за столом и что-то шила. Когда вдруг на столе большие ножницы сами собой подпрыгнули. Приятель говорил, что мать его никогда ничего такого не присочиняла. Рассказал я об этом своей тетке. А она мне в ответ: «И у меня однажды на столе ножницы подпрыгнули. Не так, чтоб высоко, но стукнули потом об стол хорошо.» Тетка моя пошутить любила, но не тот это случай, потому что видела она, как у меня челюсть отвалилась. Так что призналась бы. И как теперь быть с термодинамикой? И почему ножницы?

Лагерное

Почему-то пионерские лагери я не любил. Потом, по инерции, военные тоже. Первый свой пионерский лагерь помню. Был он в Анапе. Был у меня там приятель Витька с нашего двора. Вместе нам не нравилось. Поэтому, как во всех лагерях принято, сидели мы и каждый день считали, сколько дней нам осталось. И тут получаю я из дома письмо, что родители мои приезжают в ту же самую Анапу на отдых и сейчас размышляют на тему, как бы меня облагодетельствовать и добыть путевку еще на одну смену. Всё, конец жизни до конца лета! И что витькины родители, глядючи на это, тоже собираются добывать путевку еще на одну смену. «Письмо писать надо!» — дружно постановили мы с Витькой. И сели писать. Но проблема была. Рассказывали, что письма, которые опускались в почтовый ящик, все читались лагерным начальством. А если что-то там было написано поперек, то потом писатель раскладывался вдоль и… И дальше шли страшные истории, как его вызывали к директору лагеря, ставили по стойке смирно, а директор… Что тот делал, не помню, но что-то страшное. А письмо не отправляли.

Следовательно, надо было написать как-то так, чтобы…

Родители мои все-таки приехали к концу смены. Новую путевку покупать они не стали, но очень недоумевали, почему письмо было такое:

Дорогие мамочка и папочка!

Здесь в лагере все хорошо. Здесь кормят хорошо. Все очень хорошо. Но только заберите меня отсюда побыстрее.

Лагеря

Вспомнилось, как летом, после четвертого курса, отправили нас в военные лагеря. И вот даже не знаю, писать мне или не писать. Потому что если следовать правде жизни и писать все как было, то истории удав. кома лишь в какой-то степени могут отразить все своеобразие языка, который надо использовать. На самом деле, на удаве пытаются олитературить то, что встречается в жизни. А в той жизни расхожих фраз было очень немного. Может, три или четыре. Но ими выражалось все. И других фраз не было. Жизнь там была однообразная, в красотах стиля потребности не было никакой. Послал — и ладно.

Итак, натянули на нас гимнастерки с сапогами, посадили на грузовики и отвезли километров за двадцать от Ростова в лагеря полка связи.

Удивительное дело, что когда мне вручали эту самую солдатскую форму, я еще ощущал себя личностью, но с каждым следующим часом надвигалось ощущение себя винтиком, который в следующий момент забьют кувалдой в подходящую дырку. Я был частью толпы, которая называлась взводом. К вечеру первого дня матерщина в разговорах между самыми что ни на есть бывше-интеллигентными мальчиками достигала 50 процентов, а к концу следующего дня составляла 90.

Самое удивительное, что не успели мы приехать в этот лагерь и выгрузиться, как остро захотелось жрать. Не есть, а жрать. В дальнейшем чувство голова покидало всех лишь к концу обеда и отсутствовало с полчаса. А дальше появлялось, нарастая настолько, что последние полчаса перед едой на часы смотрели раз сто: когда?

Потом, читая о бреде Буратино о малиновом варенье… Впрочем, бреда с вареньем не было. Только хлеб. Это было самое вкусное, что бывает на свете. И ведь сказать, что были мы прожорливые… Только в лагерях…

Начальствовали над нами штуки три подполковника и пара майоров. Один из которых тщетно учил меня ходить строевым шагом, а я, взамен, заставил его почти наложить в штаны, совершенно того не желая.