Соучастие постфактум - Вивиан Э. Чарльз

Эрастус переместил жестянку на пару дюймов, действуя со взвешенной неторопливостью.

– Да, вот у этого чертополоха, – объявил он. – Я запомнил чертополох, поскольку укололся об него. Это здесь.

Он вернулся на тротуар, и, повинуясь приказу Хеда, конвой увел его обратно в камеру. Затем Хед перебрался через забор и осторожно шагнул к пустой консервной жестянке. Вернулся к ограждению, затем вновь к жестянке, где задумчиво застыл, глядя на дорогу.

В конце концов он вернулся к забору и выбрался на дорогу. Задумчиво оглянулся на жестянку, словно что-то прикидывая. Недоверчиво покачал головой, перебрался через забор и подобрал лежавший за ним бесхозный кирпич. Ударив кирпичом о столб, Хед разбил его на две половины и, достав из кармана кусок веревки, связал половинки, оставив между ними примерно фут веревки. Затем, не обращая внимания на мальчишку, который с интересом наблюдал за ним с другой стороны улицы, Хед забросил половинки кирпича на участок. Они приземлились всего в двух футах от говяжьей жестянки.

Хед прошел на участок, подобрал обломки кирпича и вернулся на тротуар. Отступив на дюжину шагов от того места, где они с Эрастусом перелезали через забор, он двинулся вперед. При этом он размахнулся, держа кусочки кирпича за веревку, и снова перебросил их через ограду, целясь в банку из-под говядины. На этот раз кирпичи приземлились на добрых четыре фута дальше.

Инспектор вновь перелез через забор, развязал кирпичи и сунул веревку в карман: кусок бечевки – вещь полезная и всегда может пригодиться. Какое-то время он простоял там, рассматривая забор.

– Если разбежаться, то можно забросить подальше. С шагом в двадцать восемь дюймов он должен быть ниже меня, так что его бросок должен получиться короче. Да. Определенно, это не женщина, во всяком случае, не обычная. Простая женщина не смогла бы сделать такой бросок. Нет, это низкий мужчина с очень маленькими ногами. Итак, мы снова возвращаемся к Питеру Вески, хотим мы того или нет.

Хед вернулся на тротуар и задумчиво побрел по Лондон-роуд в сторону Маркет-стрит. Обращаться к Мортимеру было еще слишком рано, если судить по закрытым ставням на верхнем этаже белого дома. К завтраку инспектор вернулся домой, и жена сообщила ему, как она хочет, чтобы суперинтендант Уодден побыстрее ушел на пенсию – после этого она сможет знать, ждать ли мужа к ужину и во сколько. Он может делать все, что ему заблагорассудится, но так никуда не годится: его срочно вызывают и посылают куда-либо в любое время суток, он почти каждый день опаздывает к ужину, а то и вовсе не приходит на него, а ей приходится ждать, пока еда не начинает портиться.

– Так и есть, – спокойно согласился Хед, отодвигая пашотницу на дальний край стола. – Эмили, дорогая, это яйцо никуда не годится!

– Ой, Джерри, прости! Я спущу с молочника шкуру!

– Дай ему понюхать это яйцо. Как думаешь, в кладовой найдется окорок? Я сегодня таскал кирпичи и нагулял себе здоровый аппетит.

Жена поспешила принести окорок и успела поцеловать мужа в макушку перед тем, как тот отрезал для себя хороший кусок.

– Джерри, ты просто испытание, но я бы ни за что не осталась без тебя. И мне приятно видеть, что ты завтракаешь, как следует – это подкрепление на весь день, а я знаю, что тебе предстоит хорошо потрудиться.

***

Симпсон, репортер, накануне преследовавший инспектора Хеда у калитки усадьбы, теперь стоял у входа в «Герцога Йоркского», и когда Хед после завтрака шел по Маркет-стрит, газетчик подстерегал его: утром начальство позвонило Симпсону и сообщило, что ему следует пошевеливаться и разузнать что-нибудь, или же возвращаться в редакцию.

– Доброе утро, мистер Хед. Как продвигается дело? – нетерпеливо спросил журналист.

– Потихоньку, – с явной неохотой ответил инспектор. – Я просмотрел, как вы расписали те немногие сведения, которые я сообщил вам вчера, и теперь уверяю: дело идет потихоньку. И это единственное, что я могу сказать.

– Я писал лишь о том, что вы рассказали мне, – запротестовал Симпсон.

– О, да! Но любой, кто прочитает это, сможет подумать, что я шепнул вам на ушко что-то большее. Но, мистер Симпсон, я всего лишь деревенский шутник, но не умник, и я ничего не знаю. Как и вы сами, насколько я понимаю.

– Извините, мистер Хед. Мне нужно каждый день отсылать что-нибудь в редакцию.

– Так отошлите самого себя. Все равно расходы по доставке оплачивает ваше начальство! Мистер Симпсон, я люблю побыть в уединении – в этой глуши ничего нет лучше, чем пребывать в обществе себя самого. Хорошая погода, не так ли? Доброго утра.

Инспектор отвернулся от журналиста как раз вовремя, чтобы столкнуться с Джоном Лэнгтоном, который как раз привязал свою лошадь и собирался войти в «Герцога Йоркского» – в тот день там проходила встреча охотников, и пришедший пораньше Лэнгтон предвкушал беседу в курительной.

– О, Хед! Сегодня отличный день для охотников, не так ли? У вас найдется свободная минутка? Я думал, что надо бы с вами встретиться.

– Ну, конечно, мистер Лэнгтон, – ответил удивленный Хед. Он не мог придумать ни одной причины, по которой он мог бы потребоваться Лэнгтону, и на мгновение стал очень внимателен.

– Входите, – пригласил Лэнгтон. – Пока еще есть время заглянуть в курительную. То есть если вы не заняты.

– Не слишком занят, сэр, – ответил Хед и проследовал за Лэнгтоном в курительную гостиницы. Там Лэнгтон выяснил, какой напиток Хед предпочитает в столь ранний час (это оказался очень некрепкий напиток), и отдал заказ Малышке Нелл, как звали официантку.

– Хед, вы меня удивляете, – сказал Лэнгтон, когда Малышка Нелл оставила их, а заглянувший внутрь Симпсон вышел обратно, заметив их.

– Как и многих, – улыбнулся Хед. – Не то, чтобы я привык удивлять людей, но такое иногда происходит.

– Но на этот раз удивление не из приятных, – отметил Лэнгтон.

– Мистер Лэнгтон, вы ведь юрист, – снисходительно улыбнулся инспектор. – Вы были барристером. Так что вы знаете, насколько неразумно пытаться что-то выведать перед тем, как раскроются все факты! Это невозможно.

– Когда-то я был парламентским барристером, мистер Хед, – ответил Лэнгтон. – Так что об уголовных процессах я ничего не знаю, да и не хочу знать. Но раз уж я встретил вас, то мне хотелось бы узнать, отчего вы начали травлю одного моего очень хорошего знакомого – человека, который связан с убийством Картера не более, чем я. Я говорю с вами напрямую, и вы понимаете, о ком идет речь, так что не улыбайтесь и не пытайтесь напустить на себя таинственный вид – со мной такое не пройдет. Так в чем дело?

– Травля, мистер Лэнгтон? – Хед ухватился за это слово и повторил его с выражением удивленной невинности. – Я совершенно уверен, что мы ни в чем не перешли границы того, что от нас требует долг.

– О, Хед, не глупите! – нетерпеливо возразил Лэнгтон. – Вы прекрасно знаете, что я говорю с вами не как с инспектором полиции, а как человек с человеком – мы ведь знаем, что вы – не рядовой полицейский, и я полагаю, что вы достаточно сообразительны. И действуя через коронера на дознании, вы сделали юного Денхэма подозреваемым. Бесполезно отрицать это.

– Мистер Лэнгтон, боюсь, я не могу обсуждать это с вами, – сухо ответил Хед. – Хоть я и не в форме, но я все так же на службе.

– Ну так забудьте о службе хоть на мгновение, – предложил Лэнгтон. – Забудьте о разнице в нашем положении – мне действительно интересно, хотя после вчерашнего у меня нет никаких причин считать себя заинтересованной стороной. Но я чувствую, что должен сказать вам: после дознания общество настроилось против молодого Денхэма, и в этом виноваты вы! После разговора с любым из местных сплетников нельзя не почувствовать подозрений о причастности Денхэма к смерти Картера. Хед, между нами, вы так и думаете?

Прежде чем ответить, Хед долго молчал. Этот человек, решил он, довольно щедро сдобрил завтрак алкоголем, и если слухи в отношении него верны, то, прежде чем выйти из дома, он также выпил рюмочку на посошок. От этого он и ринулся защищать еще толком не обвиненного человека.