Никто, кроме тебя (СИ) - Селезнева Алиса

В девять утра на улице ещё не было жарко. Дул лёгкий ветер, который поигрывал листьями деревьев и приятно ласкал кожу. Большую часть пути я прошла пешком. В пятницу занятия начинались в десять. К концу мая «пар» в моём расписании становилось всё меньше. Близилась зачётная неделя, которую я как и в прошлом семестре надеялась закрыть «автоматами».

Веру я заметила ещё из окна автобуса. Она сидела на ступеньках нашего корпуса и, прислонившись спиной к перилам, крутила в руках сигарету. Та не дымила и вообще не была зажжённой. Вера то засовывала её в рот, то мусолила пальцами, а потом и вовсе выбросила на асфальт и растоптала носком ботинка.

Приблизившись, я потянула её вверх.

‒ Нельзя сидеть на холодных ступеньках.

‒ Только не говори, что мне ещё детей рожать.

‒ Это ты как хочешь, а вот здоровые придатки, почки и мочевой пузырь, думаю, в любом случае пригодятся.

Вздохнув, подруга поднялась и отряхнула джинсы. Глаза её были распухшими и красными. Такими они были уже неделю, и я связывала это с Игорем, но Вера мои догадки подтверждать отказывалась. Тогда на какое-то время я решила отстать от неё, чувствуя, что когда она захочет, то выложит всю правду сама, причём без всяких расспросов.

‒ Как дела?

Я улыбнулась и ответила привычное «нормально». С рассказом о вчерашнем походе в ЗАГС я решила повременить. Вере было плохо, и мне не хотелось досаждать ей разговорами о своём женском счастье. Если человек рядом с тобой грустит, лучше говорить либо о нём, либо о чём-то постороннем, либо вообще молчать, поэтому я затеяла беседу о новинках в кинотеатре.

‒ Не хочешь сходить на «Секрет»? Его все хвалят.

Вера покачала головой и посмотрела на проходящего мимо высокого парня в наушниках.

‒ Может, тогда погуляем после занятий? Посидим в кафе, съедим по пирожному.

Она скуксилась и открыла дверь в корпус. В аудиторию мы вошли вместе буквально за три минуты до звонка.

‒ О тебе спрашивала Илона и передавала большой привет. Навестим её вместе?

Я не лгала. Илона действительно спрашивала о Вере всякий раз, когда мы созванивались. А созванивались мы теперь почти каждую неделю. Илона нравилась мне. Нравилась своей безудержной жизнерадостностью. Она была настоящей женщиной-ураганом в хорошем смысле этого слова и умела заряжать энергией всех, кто находился рядом. Казалось, огорчить Илону почти невозможно. Ну разве только потерей продуктов, предназначавшихся бездомным, как было при нашей первой встрече.

Вера скользнула взглядом по трещине в боковой стене.

‒ Столько времени прошло. Теперь-то зачем? Да и некогда мне. Я сегодня домой еду. Завтра родительская суббота. Мы с мамой хотим сходить на кладбище и немного там прибраться.

‒ Понятно.

Сев на своё место, я загремела сумкой. В груди кольнуло, и я испытала острую нехватку кислорода. Перед глазами возникло лицо Николая Андреевича. Я не была у него с конца декабря, с того самого дня, когда умер Пёс.

Со второй половины последней «пары» Вера отпросилась. Я досидела до конца, но, дойдя до остановки, домой не поехала, а долго ждала маршрутный автобус с номером «768». Он пришёл только без четверти четыре, и, сев на одно из передних кресел, я прижалась головой к стеклу.

По бокам замаячили деревья. Зелёные и полностью одетые в листья они выглядели совершенно не так, как в декабре. Впереди простиралась дорога, длинная и одинокая. Мне повезло. Машин рядом почти не было, водитель ехал быстро, и я успела добраться до Измайловского кладбища до вечернего пятничного «час-пика».

Зимой здесь действительно всё было другим, и на несколько минут я заблудилась, случайно выйдя к чужой могиле. Крест был похожим на тот, что стоял у Николая Андреевича, но фотография изображала лицо совсем молодого парня. Мальчика. Бросив взгляд на годы жизни, я поморщилась и поскорее отошла в сторону. Парень умер, не дожив даже до тринадцати.

Могила Николая Андреевича нашлась минут через десять. К ней меня снова вывела высокая толстая берёза возле памятников его жены и дочери, но к ним я зайти не посмела, посчитав такой поступок кощунством. В памяти всплыла фотография Наташи, миловидной голубоглазой девушки с тонкими чертами лица. Интересно, что бы она сказала, если бы узнала, что я выхожу замуж за её Романа. И была ли она ревнива при жизни?

«Теперь это твой Роман», ‒ зашипел внутренний голос, не позволяя продолжить начатую мысль. Ветер подул сильнее, и, обхватив себя руками за плечи, я наконец подошла к Николаю Андреевичу.

Его могила уже не казалась такой высокой, как в декабре. Крест осел, а землю покрывала ровная молодая травка. В самом центре росло несколько нарциссов и тюльпанов, и вообще могила выглядела ухоженной, хотя я и не представляла, кто её прибирает.

‒ Здравствуйте, ‒ произнесла я и, достав из сумки заранее купленную булку, раскрошила её у креста. Несколько воробьишек тут же налетели на хлеб. Крошки выпадали из их маленьких клювиков, но они, задирая друг друга, всё равно пытались схватить кусок помассивнее.

Слушая их обиженное чириканье и наблюдая за дракой, я не могла не улыбнуться. Наверное, в этом и заключается главный закон природы. Некоторые умирают только ради того, чтобы жили другие.

Поразившись собственным мыслям, я коснулась креста. Он был гладким и холодным на ощупь.

‒ Простите, что так долго не приходила. Но я всегда о Вас думала. Каждый день. А ещё я не знаю, знаете ли Вы, но я выхожу замуж. За Романа. И Если Вы меня слышите, то, пожалуйста, передайте Наташе, чтобы не сердилась, потому что я…

Заигравший в сумке телефон прервал меня на полуслове. Схватившись за чехол, я подумала, что звонит, как обычно, бабушка, но вместо неё, нажав на зелёную трубку, услышала голос Романа:

‒ Ты дома?

‒ Нет.

‒ А где? С подругой?

‒ На кладбище, ‒ не стала скрывать я. ‒ Пришла навестить Николая…

Роман отключился. И отчество человека, который когда-то сдал мне комнату в жёлтой девятиэтажке, повисло в воздухе.

‒ Пожаловаться на меня пришла?

Эти слова прозвучали уже за моей спиной. И первым, что я увидела, когда оглянулась, оказались прищуренные глаза Романа.

‒ Нет. Я оставила привычку жаловаться ещё в средней школе. Просто пришла поговорить.

Правый уголок его губ дрогнул и пополз вверх. Глаза стали привычно тёплыми, и, сделав шаг навстречу, он прижал меня к себе.

‒ Прости за вчерашнее. Я испортил вечер.

‒ Всё хорошо. ‒ Я уткнулась носом в его плечо. ‒ Я не злюсь.

‒ Честно?

‒ Честно.

Моргнув, он покачал головой, словно пытался отогнать какую-то мысль, а потом очертил большим пальцем овал вокруг моих губ. Мы стояли, обнявшись, пока наглые воробьи не склевали с земли все крошки, которые я рассыпала.

‒ Ты сегодня рано. В больнице отключили воду?

Роман громко рассмеялся и потёрся своим носом о мой.

‒ Считай, что я сбежал с работы. Иногда получается. Правда, на следующий день приходится отрабатывать. А вообще, ‒ он приподнял мой подбородок и заглянул в глаза, ‒ нам надо отметить подачу заявления.

‒ Если хочешь, я могу запечь курицу.

‒ Давай лучше куда-нибудь сходим. Например, в японский ресторан. Готов поспорить, что за «Калифорнию» и «Филадельфию» ты продашь родину.

Я прыснула и покачала головой. На самом деле «Калифорния» и «Филадельфия» были для меня всего лишь названиями штатов Америки. Я никогда не пробовала роллы и не испытывала к ним ни малейшей тяги.

‒ Значит, сегодня и попробуешь, ‒ безапелляционным тоном заявил Роман, когда я рассказала ему о своём отношении к японской кухне, и, бросив короткий взгляд на крест Николая Андреевича, увлёк меня в сторону машины.

Ровно через час мы припарковались у большого круглого здания со стеклянной крышей и витражными окнами. Роман помог мне выйти из автомобиля и открыл дверь ресторана. У входа нас встретили три девушки в красно-чёрных одеждах. Их волосы были собраны в пучок на затылке и сколоты двумя деревянными палочками. По периметру зала располагались маленькие уютные столики на двоих. Их покрывали такие же, как и форма официанток, красно-чёрные скатерти. А в самом центре возвышалось невероятной красоты дерево с искусственными нежно-розовыми цветами, и когда к нам подбежала бойкая официантка, Роман успел шепнуть, что это и есть знаменитая сакура.