Камбоджа Живой дневник - Глеб Шульпяков

На восточной стене это Взбивание молочного моря, создание мира (южное крыло) и Битва Вишну с Ашурами, демонами (северное крыло). На северной стене – Битва Кришны и демона Баны (восточное крыло) и Битва Девов, богов индуистского пантеона, с демонами

Ашурами (западное крыло). Главная терраса увенчана по углам четырьмя из пяти главных башен, символизирующих земную проекцию пяти пиков святой горы Меру. В центральной башне храма находилось изображение

Вишну.

…Туристов на Ангкор-Вате сотни, тысячи. Пустырь с футбольное поле забит машинами, такси и моторикшами. Каждую минуту подваливает, пыля, новый автобус. Из него высыпают группы китайцев, японцев, корейцев. И тащатся через “версальские” поля, изрезанные руслами каналов, тысячу лет как выжженных в прах, в охру.

По счастью, в Байоне, буддийском храме чуть дальше, дело обстоит гораздо лучше. Комплекс полуразрушен, и чтобы осмотреть его, требуется сноровка. Ее, слава богу, нет у большинства туристов. Так что к вечеру я остаюсь в термитнике Байона один – если не считать трех старух, пришедших помолиться Будде в нижнем “приделе” храма.

Хотя никаких приделов в этом храме, конечно, нет.

День восьмой, Сием-Реп – озеро Тонле-Сап

Увечных в Сием Репе немного, из калек в основном слепые, и это отдельная тема. В руке у такого зажата длинная бамбуковая палка, через плечо на лямке висит коробка для подаяний. На груди маленький магнитофон. Я нарочно прошел несколько кварталов следом, и все это время “гомер” монотонно, без перерыва, пел. Рассказывал под музыку длинную историю. Это к вопросу о слепых сказителях. О традиции, которая в Камбодже, кажется, действует. Я же, глядя на слепого, вспомнил Москву, смешной случай прошлой весной – раз уж сегодня первое марта. Когда в троллейбус на Ленинском влез мужик с белой тросточкой, и стал охаживать всех по коленкам. Пассажиры, само собой, пересели в хвост, слепой устроился на передней площадке один.

И – коротким незаметным движением ладони – протер запотевшие стекла.

…Дорога до озера лежит через пригородные деревни. Дома побогаче стоят на бетонных сваях, под красным тесом. Победнее – на кривых тонких жердях. По обочинам в красной пыли играют дети. Машины вынуждены сигналить, чтобы те не выскочили на дорогу. Чем ближе к воде, тем сильнее запах тухлой рыбы. Когда мы выруливаем на канал, я вижу берега, которые утыканы – как бы это сказать? – не будками, конечно, но хижинами размером с коробку от холодильника. Внутри набросаны тряпки, видно, что спят люди. Или смотрят телевизор, который занимает в конуре “полкомнаты”. Это рыбацкая деревня, народ живет в будках полгода. Когда наступает сезон дождей, побережье уходит под воду, и они переселяются на склоны холма, в свои

“стационары”.

Сам холм торчит огромной кочкой посреди плоской – до горизонта – и сочно-зеленой рисовой равнины. Абсолютно немотивированное вздутие поверхности напоминает о божественности камбоджийских холмов, да.

На обратном пути надо будет на него обязательно влезть, так я думаю.

Выход на озеро в лодке стоит 25 долларов. Мотор заводится с пятого раза и стучит, как компрессор. Некоторое время мы идем по каналу в эскорте шлюпок. Это плавучие киоски, и мелкая пацанва предлагает с бортов фрукты и воду.

“Вандола, вандола!”

На большой воде капитан сбрасывает обороты. Мы медленно входим в улицы “плавучей деревни”. Те же нищенские хибары, только на ржавых понтонах. Десятки, сотни – разных конфигураций. Ковчежцы, только вместо мачты телеантенна. Но, странное дело, что-то из дальней детской памяти, забытое и щемящее, поднимается во мне, когда я смотрю на эти поплавки. На эти щелястые скорлупки, которые беспомощно качаются от ветра. Кто из нас не спускал плот, пусть самый худой, дырявый? не воображал себя Гекльберри Финном? и не мечтал пожить в дощатом домике, который плывет по бесконечному речному лету – и ты вместе с ним? Возможно, все наши перемещения по глухим странам имеют один корень. Один бессознательный мотив – вспомнить, что мерещилось в другой жизни, в детстве. Увидеть нарисованное в воображении – тогда, давным-давно. И мы едем – чтобы собрать, наконец, этот паззл. Дорисовать картину.

Поскольку наши детские химеры, фантазии здесь воплощены, явлены.

На озере свежий ветер, много воды и неба, и это уже – подарок.

Чистые, равномерно окрашенные поверхности, как и тишина, здесь в дефиците. Оказавшись на воде, ты это понимаешь. Глаз, засоренный избытком деталей в пейзаже, отдыхает. Всасывает горизонт, чистое пространство. Напитывает изголодавшийся по монохрому мозг – цветом.

Его избытком.

Еще один “подарок” ждет на холме. Здесь монастырь, и впервые за неделю я нахожу тишину. Ничего, кроме шелеста листьев, ее не нарушает. Все звуки внизу, далеко. И только тишину дополняют, оторачивают.

Плоская зеленая равнина тянется до горизонта, прерываемая блестящими заводями. Прорезями канальцев на рисовых полях. Точками одиноких пальм. И теряется в пепельной дымке, которая висит над полями, сколько хватает взгляду.

Уже в Москве: Эту пепельную дымку, которая висит над всей страной, запоминаешь особенно. Именно от нее, так мне кажется, идет бархатное, печальное и нежное обаяние Камбоджи. Когда солнце, не дойдя до горизонта, превращается в красное блюдце – и меркнет, разливая над полями долгие жемчужные сумерки. Когда даже днем оно светит сквозь пелену, не обжигая. Скорее всего, эта пелена поднимается от полей, которые выжигают для каких-то сельскохозяйственных нужд. Не знаю. Ни чистого одноцветного неба – ни контрастных закатов – я здесь ни разу не видел.

День девятый, Сием Реп – Ангкор

Последний день в Сиеме, настроение полный “швах”. Как сказал бы герой романа “Бангкок-8”, “события вчерашнего вечера могут иметь плохие кармические последствия”. Для истинного психопата вообразить себе эти последствия не сложно. Воображение работает всю дорогу, пока мы едем в Ангкор, я даже не сразу замечаю, что за рулем другой человек, приятель “малого”. Какая теперь разница? И снова город меняет масштаб, оказывается не похожим на вчерашний. Настолько, что я сразу же забываю про “кармические” страхи.

Храм Байон стоит не сам по себе, как мне померещилось в первый день, а на въезде в гигантский и последний город великой кхмерской империи, Ангкор-Том. И только открывает череду дворцово-храмовых комплексов, уходящих все дальше в джунгли по мере того, как одни короли сменяли других, а новая религия, буддизм, утверждалась наравне с культом Шивы и Вишну, Брахмы. Не то, что изучить, осмотреть все эти объекты, разбросанные на территории в несколько десятков квадратных километров, стоит больших усилий. При том, что большинство из них довольно однообразно по форме и напоминает интеллектуально-геометрические лабиринты, прочитать которые можно только при полной осведомленности в бытовых и религиозных нюансах жизни той эпохи. На мой взгляд, тратить время на это бессмысленно.

Тем более что истинный масштаб Ангкора, понимание формы, в которой выражена власть и вера империи, дают несколько объектов. Их вполне достаточно, чтобы вообразить себе “умышленный” и расчерченный город-сад. Город-мистерию. Город-храм, возведенный миллионами подданных империи, по сути рабами. И рабами обслуживаемый, ежедневно. Большая часть населения древнего Ангкора занята садово-парковым трудом, то есть без конца прокладывает, чистит, кладет, полирует и вырезает. Другая обеспечивает дворцовые церемонии. То есть гарантирует бесперебойное водоснабжение, прохладу. Ставит свет, музыкальное оформление. Пищу, ложе, благовония. Умащивает и наряжает девушку, которая ночью сыграет королеву змей для короля в одной из башен Ангкора. Куда король должен взойти для совокупления, поскольку божественный статус власти требует подтверждения ежевечерне. И это случится сегодня, как и всегда, после заката.

Что сказать? Пол Пот появился не на пустом месте.

День десятый, Сием-Реп – Пномпень – Сиануквиль

Утром при расчете в гостинице мне инкриминируют двойной overseas call – так здесь называют международный разговор. У меня действительно был “звонок другу” по поводу кармических неполадок, но только один. После двух минут препирательств мне удается спасти сорок долларов за шесть несуществующих минут с Америкой. Девушка грустно, осуждающе смотрит. Мне становится стыдно, неловко. Ошиблись они, а виноватым чувствую себя я.

На прилете меня встречает Сован. Сто лет прошло, а он все такой же.

Улыбается, ласково и радостно пожимает руку. Толстенький, суетливый

– мой Максим Максимыч. Я рад ему, очень. Ведь любое возвращение в рамках дальнего путешествия воспринимаешь как чудо. Как репетицию возвращения вообще, как обещание такой возможности. И я смотрю на него, как на родного.

Как и было договорено, в Сиануквиль меня везет его “друг”. Это сумрачный чернявый джигитос в черных брюках и черных пыльных ботинках с длинными тупыми носками. Полная противоположность Совану.