Чужаки - Владимир Вафин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Под моим пристальным вниманием были цыгане, которые стайками бродили по зеленому рынку. Рядом с ними постоянно вертелись цыганята. Торговали они конфетами в виде медалей, петушков и палочек, и, может, беды в том нет, что они продают сладости, которых нет в магазине, но, когда развернешь одну, другую палочку и увидишь накрученный на ней волос, становится не по себе. Вот такие изделия я забирал и уничтожал. Цыгане затаили на меня обиду и злобу. Как-то подошел ко мне старый бородатый цыган, их вожак «барон», и долго уговаривал меня не замечать цыганок, предлагая взять взятку. А я, помню, все отшучивался:
— Только учтите, я беру в долларах!
Цыган, уходя, бросил:
— Ну, тогда берегись!
Продавцы, особенно южной национальности, заискивали перед нами, предлагая яблоки, персики, груши, арбузы, но я все отказывался — возьмешь на рубль, а отвечать придется на червонец...
Некоторые наши жили с базара. Один, который слишком нагло собирал дань, жил припеваючи...
С интересом и настороженностью я наблюдал за многоликой рыночной толпой. Здесь можно было увидеть нищих и бичей, которых оскорбительно звали «синяками». Появлялись здесь и какие-то «темные» личности. Они приезжали на машинах, вели о чем-то разговоры с продавцами и уезжали. Воистину рынок был окутан тайной. Со снисхождением я относился к пацанам, которые старались что-то урвать с прилавка, и к бабулям, приносившим на базар сделанные своими руками вещи. Зная, как им трудно живется на мизерную пенсию, я старался их не замечать. Сколько уже прошло лет, но один случай никак не могу забыть... Мы уже заканчивали службу и собирались идти в отдел. Молодой сержант задержал одну бабулю и решил доставить ее в «дежурку». Мы стали отговаривать его, зная, что она продает сделанный своими руками платок-«паутинку».
— Не лезьте, это мое дело! — отрезал сержант.
Еще в машине мы пытались убедить его, что он неправ, но все бесполезно. Когда я сдал оружие, то увидел эту бабулю со слезами на глазах на лавочке около «дежурки», рядом с окровавленным хулиганом.
— Милок, отпустите меня, не пойду я больше на базар, вот тебе крест, не пойду, — уговаривала она сержанта, но у того не дрогнул ни один мускул. Он продолжал безжалостно писать протокол.
Я подошел к нему и попросил отпустить старушку.
— Да пошли вы все! — нервно бросил он. — Не отпущу!
В нем, только что пришедшем в милицию, уже тогда отчетливо проявилось тупое упрямство, нежелание объективно разобраться в ситуации, бездушное отношение к людям. Впоследствии он стал «ментом», показав свое истинное лицо. Сейчас он носит офицерские погоны и работает в отделе кадров. Уверен, что у него никогда не будет болеть душа за человека. Он будет спокойно работать, наслаждаться своей властью и чувствовать в ней силу.
Этот случай еще раз укрепил меня в заповеди «Не будь ментом!». И я старался быть думающим милиционером, помогать тем, кто оступился — ведь мы же защитники. Я понимал, что всегда нужно быть осторожным — человеческую судьбу легко сломать. На эмблеме милиции изображены сначала щит, потом меч: значит, мы призваны защищать, а потом уже карать.
Мое армейское представление о милиции начало рушиться после одного случая. Мы с милиционером, у которого стаж был чуть больше моего, патрулировали у рынка. Наше внимание привлек рефрижератор, стоявший во дворе частного дома. Трое мужчин разгружали из него какие-то ящики. Я заподозрил что-то неладное, зная, что фрукты с совхозных полей тайно перевозят в дальние города и, выдавая их за свои, выращенные на личном участке, продают по фиктивным документам. Когда мы направились к машине, сержант сказал:
— Подожди меня здесь, я сам разберусь с ними.
Я промучился в томительном ожидании полчаса, готовый в любую минуту прийти ему на помощь. Он вернулся и, отведя меня в сторону, протянул сторублевку.
— Что это значит? — спросил я его, чувствуя закипающую во мне злость.
— Твоя доля. Чего ты?..
— Засунь свою долю в зад. Я не продаюсь. Хочу спать спокойно!
После этого случая я с ним больше не выходил на маршрут, и многие стали считать меня чудаковатым.
После месяца службы стал замечать какие-то непонятные для меня «чудеса», происходящие в «дежурке». Дважды задерживал преступников и доставлял их в дежурную часть. Но мои рапорты куда-то исчезали, и задержание записывалось за «дежуркой», за что поощрения получали другие милиционеры. Потом старшина, давно служивший в милиции, объяснил мне, что мои рапорты уничтожаются, а дежурный по отделу записывает задержание на себя. Все это для меня было грязью, так же, как, например, и тот факт, что некоторые сержанты из вытрезвителя обирали пьяных. Но в отделе это считалось нормой, и на подобные происшествия закрывали глаза.
Вскоре меня перевели на автовокзал. Дежурство там тоже было не из легких. Работы добавляли те же цыгане и еще нищие у церкви, хотя мне было жаль этих убогих. Сейчас я с улыбкой вспоминаю Валю, худощавую маленькую женщину лет сорока, жившую на подаяние и на то, что она собирала с могил. Валя частенько сидела у церкви. Я ее задерживал и отправлял в отдел, но через какие-то полчаса она вновь появлялась на автостанции. Я звонил в «дежурку» и спрашивал:
— Почему отпустили?
— А на кой она нам нужна, психопатка? — равнодушно отвечали мне.
После этого я тоже махнул на нее рукой, но она не хотела жить спокойно. То я ее находил пьяной, то выпрашивающей у пассажиров деньги, а однажды она отматерила батюшку в. церкви. Вот и думай, что с ней делать...
Как-то привел ее в комнату милиции, и тут она рассказала мне о своей горькой, пропащей жизни. Я ее пытался утешить, как мог. На следующий день она мыла комнату милиции...
— Ну что, порядок, «мухомор»? — улыбнулась она мне, закончив работу.
К вечеру Валя снова валялась пьяная у церкви.
Мне везло на курьезные случаи. Как-то, проходя по рынку, я увидел толпу людей, склонившихся над мужиком. Кто-то позвал меня. Я опустился перед ним. Выяснив, что у него «забарахлило сердце», начал делать искусственное дыхание, и через некоторое время мужчина пришел в себя. Прибежавшая женщина, видимо, жена, поблагодарила меня и повела его домой. Месяц спустя мы случайно встретились вновь, хотя я его не узнал. Пришлось задержать этого мужчину, как подозрительного, без документов, и доставить в отдел. Потом выяснилось, что он в розыске из-за квартирных краж по Металлургическому району. Когда его отправляли в ЧМЗовский отдел милиции, он, горько улыбнувшись, произнес сквозь зубы:
— Да, начальник, когда-то ты мне жизнь спас, а вот теперь в тюрьму отправляешь.
Всякое случалось в нашей службе, каждый шел к нам со своей бедой:
— Товарищ дежурный, у меня ребенок пропал. Помогите!
— Сержант, у меня вещи в автобусе остались, найти бы!
— Товарищ милиционер, там драка!
И я бежал туда, где были горе и беда, где во мне нуждались.
В основном люди на автовокзале были добрые, но встречались и такие, которые относились ко мне с презрением. Задерживая двух хулиганов, я попросил мужчин помочь, но услышал в ответ:
— Да пошел ты!
На автовокзале часто болтались подростки. Поначалу они боялись меня, но со временем я подружился с ними, они частенько заходили в комнату милиции просто так, посидеть, чтобы только куда-нибудь скрыться от пьяных родителей.
Как-то я задержал девочку-школьницу и хотел было отправить ее в приемник, но она буквально забилась в истерике:
— Не хочу в приемник! Не поеду!
Прибежали кассиры и отговорили меня, оставив ее у себя.
Командир роты своими подозрениями не давал мне покоя: не мог поверить, что я не пью, тем более, что я иногда работал с сержантом, который злоупотреблял, мог выпить и на службе, а после одного дежурства он вообще взъелся на меня.
У нас в роте был заведен толстый журнал, где мы отмечали результаты работы. И вот я, который находился в десятке лучших, однажды не сделал никаких записей.
— Ты что, сегодня не работал? — с недоумением посмотрел на меня командир роты.
— Как это не работал?! — возмутился я. — Вы же меня проверяли, даже принюхивались.
— Но результатов-то нет! — вскричал капитан.
— А что, у нас план? — спросил я.
Его лицо налилось кровью.
— У нас должен быть порядок!
— Вот у меня и был сегодня порядок. Ни пьяных, ни хулиганов!
— Значит, ты не работал. Я тебе смену не засчитываю. Можешь идти.
И после этого вся моя служба попала под жесткий контроль. Он сам проверял мои протоколы и рапорты. Рвал их и бросал в корзину.
— Неправильно составлено, а здесь помарки, — придирался он по любому поводу.
— Все, Володя, он тебе жизни не даст, — сочувствовали мне сержанты.
Вскоре я понял, что на службе можно ставить крест, и когда на автовокзале по делам появился капитан милиции, заместитель начальника приемника-распределителя для несовершеннолетних, и предложил мне перевестись в приемник, я согласился: меня тянуло к подросткам.