Расхождение - Чарльз Шеффилд

А впрочем…

Берди задержался у входа в здание и глубоко вдохнул воздух, наполненный запахом моря.

А впрочем, все это пустяки! Берди поднял глаза к пятнистому голубому небу с золотистым диском Мэндела, просвечивающим сквозь облака, затем окинул взглядом измочаленный кустарник, уже пустивший новые побеги. С запада налетел легкий бриз, словно приглашая покататься под парусом. Все это было так чудесно, что казалось нереальным. Летний Прилив прошел, поверхность Опала возвращалась к обычному спокойствию, а Берди остался жив. Половине населения этого водяного мира повезло, увы, куда меньше.

Он и сам на это не надеялся. Неделей раньше, когда Летний Прилив достиг своего пика и гравитационные поля Мэндела и Амаранта разрывали Опал, Берди скорчился в носовой части маленькой лодки, с ужасом вглядываясь в бурлящую водную поверхность, вздымавшуюся стеной и вновь опускавшуюся.

Он понимал, что ему крышка. Радиосигналы предупреждали, что чудовище начало свой путь. Приливные силы породили гигантский солитон — одиночную волну высотой более километра, которая понеслась по поверхности Опала. Слинг за Слингом сообщали о скорости волны и ее высоте и тут же умолкали, разорванные в клочья.

Волна неотвратимо надвигалась. Берди распростерся на дне лодки, вцепившись в шпангоуты побелевшими от напряжения пальцами.

Нос лодки задрался вверх. Тридцать градусов, сорок пять, шестьдесят. Горизонталь и вертикаль поменялись местами. Берди уперся ногами в корму лодки, а руками крепко обхватил среднюю банку и основание маленькой мачты. Его поднимало вверх с двух— или трехкратной перегрузкой, словно он оказался в стартующей ракете. Стремительно несущаяся в двух футах от его носа вода улетала назад… Почти полминуты его лодчонка — букашка на стене океана — возносилась все выше и выше, к темным облакам Опала. Казалось, целую вечность он парил в туманной мгле, пока лодка не выровнялась. И наконец она рухнула вниз, отчего у Берди в буквальном смысле слова душа ушла в пятки.

Вырвавшись из облаков, он увидел зрелище, от которого у него перехватило дыхание: впереди лежало обнажившееся дно океана, истыканное ушедшими в ил кораблями и огромными зелеными телами прудовиков, которые были раздавлены собственным многомиллионотонным весом. Затем его лодка стрелой понеслась вниз по длинному, покрытому пятнами пены склону, к этой безбрежной грязевой равнине. И тут Берди окончательно понял, что часы его жизни отсчитывают последние секунды.

Вторая, меньшая, волна, двигавшаяся наперерез первой, оказалась спасительной. Считанные метры отделяли его от беспощадного морского дна, но тут налетел порыв ветра, и лодку сотряс тяжелый удар. Он вцепился в снасти крепче прежнего и затаил дыхание, когда ощутил, что вновь поднимается вверх, влекомый бурлящим водоворотом теплого потока. Минута шла за минутой, а он все дышал и дышал — на целый час дольше, чем, как он сам полагал, позволяли человеческие силы; и вот Летний Прилив прошел, и хрупкая лодочка закачалась в спокойных водах.

Об этом надо будет рассказывать внукам, если только они у него когда-нибудь появятся.

Прежде он не задумывался о детях, но сейчас все изменилось. Прошло лишь несколько недель после Летнего Прилива, а жизнь уже набрала свое вновь. В течение следующего месяца каждая способная к деторождению женщина почти наверняка забеременеет, чтобы вернуть численность населения Опала к значению, достаточному для выживания.

Берди посмотрел вверх на ласковое голубое небо и вздохнул еще глубже, окончательно успокоившись. Истинное чудо, возможно, состояло вовсе не в том, что ему удалось выжить, дабы впоследствии рассказать свою историю, но в том, что такие же истории происходили и тут и там, по всей поверхности Опала. Некоторые Слинги, захваченные встречными течениями, сбились в кучу посреди бушующих водоворотов, когда по всем законам физики их должно было разорвать на части. Выжившие рассказывали об обломках, подвернувшихся им под руку в тот момент, когда собственные силы уже покидали их.

А может, им просто так казалось. Берди осенило. Возможно, они держались на плаву, как и он сам, причем столько, сколько требовалось, пока под руку не попадались какие-нибудь спасительные средства. Люди, жившие в системе Добеллия, легко не сдавались. Они просто не имели права себе это позволить.

Берди толкнул коленом плетеную дверцу одноэтажного строения, вытер налипшую на башмаки грязь о лежавшую на пороге циновку и прошел внутрь.

— Боюсь, все то же самое: прудовик вареный, печеный, жареный и еще кусочек прудовика в придачу. — Он поставил поднос на стол из плетеного камыша. — Придется нам какое-то время питаться этой дрянью, пока не починим рыболовные лодки. — Сняв крышку с большого блюда, он наклонился вперед и принюхался. Его нос сморщился. — Если только эта гадость не протухнет окончательно. По-моему, это время уже не за горами. Однако, прошу вас, угощайтесь. В холодном виде он еще противней.

За столом в кресле сидел высокий костлявый мужчина, с огромной лысой головой, обожженной радиацией до красно-лилового цвета. Его бледно-голубые глаза под кустистыми бровями остановились на Берди, и в них появилось задумчивое выражение.

Берди поежился. Он вовсе не ожидал, что его бодрый комментарий вызовет у Джулиуса Грэйвза адекватную реакцию (такого прежде не случалось), но никакой причины выглядеть столь печально у этого человека тоже не было. Всего неделю назад Грэйвз вернулся живым и невредимым из экспедиции на Тектон — место столь ужасное, что Берди и думать о нем не хотел. Советнику следовало бы излучать интерес к жизни и радость по поводу собственного спасения.

— Мы со Стивеном опять беседовали, — произнес Грэйвз. — Он меня почти убедил.

Берди положил телеграмму и принялся за еду.

— Да неужели? Ну и что же он сказал?

Стивен Грэйвз представлял еще одну загадку, которую Берди никак не мог постичь. Внутренние мнемонические близнецы, которыми пользовались многие члены Совета, были ему не в диковинку. Просто дополнительная пара мозговых полушарий, выращенных, а затем внедренных в человеческий череп и состыкованных с естественными полушариями посредством нового corpus callosum, мозолистого тела, запоминающее устройство повышенной емкости, пусть не такое быстродействующее, зато менее громоздкое, чем неорганический мнемонический блок. А вот чего от них никто не ожидал и (насколько Берди знал) чего они никогда не демонстрировали прежде — так это самосознания. Но мнемонический близнец Джулиуса Грэйвза — Стивен Грэйвз — не только обладал независимым сознанием, но временами, казалось, даже одерживал верх. Во многих случаях Берди предпочитал иметь дело именно с ним. Веселый и ироничный, Стивен располагал к себе, но незнание того, с кем ты говоришь в данный момент, обескураживало и, несмотря на то, что сейчас, казалось, господствовал Джулиус, Стивен мог заявить о себе в любой момент.