Там, где папа ловил черепах - Марина Гельви

Я глядела на Джвари — картины прежних далеких дней вставали в воображении. Крутые склоны уходящей в небо горы с крепостью на вершине как будто ожили. Многочисленные кусты казались крадущимися вверх вражескими воинами, а там, наверху, замерли в настороженном ожидании между зубцами крепости и в проемах бойниц воины грузины. Дрожь пробежала по спине. Дядя Эмиль сказал, что крепости в те времена строили на века: глину замешивали на куриных яйцах, их привозили жители из всех окрестных селений. Сколько тут было войн, какие только не приходили захватчики, и все же эта прекрасная страна выстояла.

— Да-а-а, были времена, — рассеянно проговорила мама, — но где же все-таки Эрнест? Может, спустимся в совхоз?

— Он сказал, чтобы мы ждали здесь, — напомнила тетя Адель.

— И до каких пор?

Бабушка все время бормотала молитву:

— «О Мари, протеже мон физ эм…».

— Давайте еще немножко подождем, — предложил дядя.

— Вот тебе и пикник.

— Да-а. Не зря Эрнест был так против этого пикника.

Вдруг внизу, в совхозе, грянул выстрел и сразу второй. Эхо прокатилось по горам.

— Господи! — ужаснулась тетя Тамара.

Бабушка, склонив голову и сложив руки, забормотала громче. Дядя предложил спуститься в совхоз. Быстро собрали вещи, зашагали по тропинке вниз. Я ожидала чего-то страшного и крепко ухватила маму за руку. Коля взял ее под локоть с другой стороны.

— Чего вы? — произнесла она так, будто язык ее прилипал к нёбу, и легонько оттолкнула обоих.

— Мы ничего, — попытался успокоить Коля.

— Тогда держитесь.

Отца увидели у склада. Он вместе с рабочими заносил в открытую дверь опрыскиватели. Люди шумели, улыбались, здесь собрались все жители совхоза.

Мы перевели дух.

— А кто стрелял? — спросила мама.

— Я.

— В кого?

— Ни в кого. Так, для острастки. Назарбеков не хотел отдавать опрыскиватели. Вышел на нас с ружьем. Ну я и пальнул два раза. Испугался, воришка, впустил в свое имение. — Папа счастливо улыбнулся. — Теперь в Тифлис укатил, жаловаться на незаконность наших действий. А если бы успел увезти опрыскиватели, тогда бы ищи ветра в поле!

— Как ты рискуешь, — сказал дядя Эмиль, — он будет мстить!

— Видел я таких, и немало. Вы вот что, поезжайте домой. Я останусь здесь. Настроение у людей хорошее, работать будем.

Тетя Адель

Меня разбудил протяжный заводской гудок. Он заменял всему району часы.

Папа тихо сказал:

— Надо вставать. Пора.

Мама спросила:

— Когда поедешь в ЗаГЭС? Я должна знать, мало ли что?

— Сегодня. Или, в крайнем случае, завтра.

— Это что же, прямо война?

— А как ты думала?

— Знала бы, ни за что не приехала бы в Тифлис.

— А что, до Тифлиса было не так? — Он помолчал. — Мы дадим охране ЗаГЭСа рассаду и поможем построить парники, а солдаты, если понадобится, окажут помощь в защите совхоза.

— А почему этому Назарбекову вовремя не дали по шапке?

— Говорят, у него есть какая-то сильная рука в Тифлисе. Замполитотделом управления посоветовал держать связь с охраной электростанции, поскольку она близко. Он так и сказал: «С врагами нам нельзя церемониться».

Я вспомнила дочку бабушкиных квартирантов, Ляльку. До моего приезда в Тифлис она безнаказанно дразнила Люсю. Люся робкая, всегда в одном и том же платьице, перешитом бабушкой из кофты, а у Ляльки много платьев. Меняет она их по три раза в день и прогуливается по двору. А как встретит грустный и зачарованный взгляд Люси, показывает язык. И меня она начала встречать таким же образом. Как ее проучить? Я вскочила со своего сундука, чтобы побежать к Люсе — посоветоваться. Но мама схватила за руку:

— Стоп. Это тебе не Трикраты.

Да, это были не Трикраты. Дядина комната проходная. Чтобы не беспокоить дядю и тетю лишний раз, нужно было позавтракать и всем вместе пройти через их комнату.

Пока умывались, мама вскипятила на керосинке чайник и накрыла на стол. Ели быстро: и папа, и Коля, и я очень торопились. Через дядину комнату прошли гуськом, пожелав им доброго утра и приятного аппетита, — они завтракали. В галерее бабушка еще лежала в своей массивной деревянной кровати, в руках был молитвенник. Папа поцеловал ее и ушел на вокзал, Коля — в школу, я побежала к Люсе.

В середине девятиметровой комнаты впритык к трем деревянным кушеткам с плоскими тюфяками и истертыми хлопчатобумажными покрывалами стояла некрашеная табуретка. Нана, поставив на нее ногу, чистила туфли так, что казалось, искры из-под щетки летят. Табуретка жалобно скрипела, Нана насвистывала песенку.

— Пришла? — обожгла меня — ласковым взглядом.

Я стояла в дверях, заложив руки за спину, и чувствовала себя рядом с Наной какой-то букашкой.

Накануне она крепко побила чрезвычайно назойливого ухажера. Многие парни досаждали ей своими ухаживаниями, а этот и вовсе жил рядом и надоедал окликами из-за забора и записками, которые бросал в форточку дяди Эмиля, совершенно не подозревая, что избранница его сердца живет не там.

Я смотрела на широкие плечи сестры и без труда представила, каким жалким выглядел черноглазый, приземистый Сандро после того, как она его «отвадила».

Люся сидела на своей кушетке, скрестив по-турецки ноги, и ела яблоко. Тетя Адель ездила недавно со своими сослуживцами на экскурсию и привезла оттуда целый мешок. Теперь они будут питаться этими яблоками, пока мешок не опустеет. Не то что мы. Моя мама без супа жить не может. Каждый день суп, и попробуй не съешь.

Почистив туфли, Нана раскрыла видавший виды чемоданчик, вытряхнула из него на свою кушетку манку, трусы, тапочки, набросала в пустой чемоданчик взятые с полки учебники и тетради, прихлопнула крышку широкой сильной ладонью, щелкнула застежкой и, насвистывая, отправилась в школу. Я вошла в комнату:

— Люся, давай побьем Ляльку.

Она послушно слезла с кушетки и спохватилась:

— А молиться?

— Ах да, я и забыла! Каждое утро мы должны молиться вместе с бабушкой.

Пошли к ней. Она уже встала, умылась, надела нарядный чепчик в лентах и кружевах.

Уселись на кровати: она в середине, мы по бокам.

— «Вене а муа ву, ту ки суфре…»[8], — начала она, глядя в молитвенник.

Мы смотрели на длинные печальные лица святых и повторяли за ней молитву слово в слово. Потом бабушка рассказала небольшую поучительную историю про непослушного ребенка. Эту историю она рассказывала нам каждое утро, и мы должны были ей ее пересказывать. Не все французские слова были понятны мне, но беседы повторялись изо дня в день, да к тому же бабушка обращалась к нам только на французском языке, и обучение шло успешно.

Я очень любила бабушку Мари: она подолгу гостила в Рязани, где родилась я, и в Трикратах. Но почему говорят, что я ее копия? У бабушки загнутый книзу нос, нависшие над глазами веки. А у меня?

Побежала в дядину комнату, подошла к трюмо. Нет, я ничуть не похожа на бабушку. Нос у меня чуточку вздернут, глаза… Я приблизила лицо к самому зеркалу и опешила: расширенные глаза показались чужими. Я это или не я? Отдалилась от зеркала. Нет, вроде бы я. Приблизилась — опять не я… Посмотрела на волосы. Ну почему мама подстригает меня так коротко? Мне хотелось верить, что я тоже стала бы красивой, как Люся, если бы у меня отросли волосы. Вот и у Ляльки длинные волосы, одна я…

Вздохнув, уселась в качалку. Как приятно качаться в ней! Будь на то моя воля, я бы раскачивалась в качалке с утра до вечера. Но нельзя. Дядя Эмиль не позволяет.

Потому что мы с Люсей меры не знаем. А он знает меру — раскачивается чуть-чуть.

— Ирэн, Люси! — донеслось из сада.

Маленький, зажатый с трех сторон кирпичными стенами домов, сад весь в цветах. — Дорожки посыпаны битым кирпичом, нигде ни соринки. Бабушка ходила вдоль грядок с лейкой, потом пошли наводить порядок во дворе. Та, с которой мы жаждали сразиться, не появлялась на своем пороге. Мы подметали и без того чистый двор и поглядывали на дверь квартиры Гжевских: где же Лялька? Чего не выходит?

А бабушка подошла к низенькому трухлявому заборчику и, ужасно коверкая слова, осведомилась о здоровье соседей. С той стороны к забору подошла тетя Юлия — мать недавно пострадавшего от Наны Сандро, и начался удивительный грузинско-русско-французский разговор. После обоюдной радости по поводу обоюдного крепкого здоровья, «вот только ноги, ноги», — вздохнула бабушка, начали хвалить водопровод. Его недавно провели из Натахтари. Прежде мучились, таская воду из колонки, которая была на улице, за сквером. Там, у водопроводной колонки, сидела дежурная. Люди подходили с ведрами, давали ей монетку и просили: «Сона, гаушви». И Сона «пускала», то есть открывала кран.

А теперь вода в каждом дворе, да какая вкусная, родниковая.

— Прогресс, карашо, шарман [9].

— Дзалиан[10], дзалиан шарман! — подхватила тетя Юлия.