Этрусское зеркало - Наталья Солнцева

- Что это? - невольно спросил Чернов, оборачиваясь к художнику.

Тот стоял подбоченившись, сверкая глазами из-под жесткой челки. Не верилось, что этот грубый, небритый мужик в простой косоворотке создал всю эту изысканную, тонкую, состоящую из полутонов и пленительных, текучих линий красоту. Сюжеты были взяты им как будто из жизни, если бы мастерская находилась не в подмосковной Лозе начала двадцать первого века, а где-нибудь на благоухающей померанцевыми рощами земле Апеннин пару тысяч лет назад, а может, и больше. В те времена, когда под ярким синим небом расцветала эллинская цивилизация.

- Этруски… - буркнул Рогожин. - Они жили в первом тысячелетии до нашей эры на Апеннинском полуострове. Я хочу возродить их уходящую культуру.

- Но почему?

- Греция и Рим уже не то… - невпопад отвечал художник, погружаясь в свои мысли. - Слащавая и прилизанная эстетика выхолостила силу и прелесть подлинного искусства, красивость заменила красоту. Знаменитый Рим взошел на костях и крови этрусков, вырос на их корнях, отобрал у них все, что было возможно, - свободу, обряды, инженерный гений… все, кроме души. Это украсть оказалось не под силу даже римлянам.

Странно было слышать такие речи из уст Саввы Рогожина. Хозяин «Галереи» ощутил себя в некоем виртуальном пространстве, где время внезапно с ужасающей скоростью пошло вспять. Ему стало не по себе.

- Зябко тут у вас, - сказал он, чтобы поддержать разговор.

- Северная сторона, - кивнул Рогожин. - Сумрачно и прохладно, как в этрусском склепе.

Он коротко хохотнул и тут же обрел прежнее суровое выражение лица.

По спине господина Чернова пополз липкий холодок. Однако он не прохлаждаться сюда приехал, пора и к делу приступать.

- Какие из работ вы бы хотели выставить? - повернулся он к художнику. - Есть особые пожелания? На чем следует акцентировать внимание?

Рогожин задумался.

- Вот на этих эскизах, - наконец ответил он, показывая на ряд огромных картонов. - Они созданы по мотивам фресок из гробниц Тарквиний. К сожалению, этруски гораздо серьезнее относились к загробной жизни, нежели к светской. Их города не сохранились, потому что строились из глины и дерева, тогда как гробницы возводились на века. Пожалуй, только Египет может сравниться с Этрурией по значению заупокойного культа.

Анисим Витальевич дрожащими руками перебирал картоны. От них веяло древностью и какой-то непонятной жутью. Переход в новый мир далекие этруски представляли себе наподобие вечного пира - веселье, радость, беспечное наслаждение… играет музыка, танцовщицы кружатся в пляске, мужчины пьют вино, обнимают улыбающихся, нарядных женщин… по голубым небесам летают птицы… плещется море… повсюду зеленеют ветви и кусты лавра… но все это неуловимо пронизано страхом смерти. Безмятежное ликование будто бы магически заклинало мрачный момент ухода, скрывало и отодвигало его в глубины сознания.

Впрочем, эскизы были прекрасны, и Чернов выразил свое неподдельное восхищение ими. Рогожин расплылся в довольной улыбке, оттаял.

- Я ездил на полгода в Италию, - признался он. - Бродил там по этрусским некрополям, по музеям… дышал воздухом развалин, писал. Потом деньги закончились, и я вернулся. Мои картины никто не хотел покупать.

Художник деликатно обходил вопрос финансирования выставки стороной, и Чернов подыгрывал ему. Словно это происходило само собой, без чьего-либо вмешательства. Хозяину «Галереи» почти не приходилось притворяться - живопись Рогожина ничем не походила на то бездарное «творчество», которое ему зачастую надо было выставлять, расхваливать и продавать, что он научился весьма успешно делать.

- Мне нравится, - искренне сказал Анисим Витальевич, рассматривая эскизы. - Жутковато, не скрою. Зато смело, тонко и необычно. Удалось передать настроение. А эти переливы полутонов, сотни оттенков зеленого, синевы, бирюзы… свежо, великолепно! Впечатляет.

- У меня есть одна незаконченная картина… - пробормотал художник, явно ощущая некоторую неловкость. - Посмотрите. Она немного выбивается по настроению и манере письма из общего ряда, но…

Он замолчал, отошел в дальний угол и достал полотно, завернутое в кусок белой ткани. Картина оказалась размером метр на семьдесят сантиметров. На ней была изображена нимфа, убегающая от бога Аполлона. Мифический сюжет картины своеобразно представлял это «трагическое» событие: нимфа Дафна - обнаженная, юная и сияющая красотой - сильно смущена преследованием лучезарного бога; она пытается укрыться от него в прибрежных зарослях… Аполлон устремлен за нею, его зрелая, чуть отяжелевшая фигура написана вполоборота, спиной к зрителям и лицом к прелестной Дафне. Пространство между ними будто вибрирует, наполненное напряженными, густыми токами любви, страстного влечения и смятения.

Написанная в тех же зеленовато-золотых тонах, картина захватывала, приковывала внимание какой-то своей натуралистичной дикостью, броской, чувственной красотой традиционно более светлого женского тела и темного мужского; варварски-грубовато, но точно переданным сексуальным порывом, которого не смогла скрыть дымка античной мифологии, нанесенная художником поверх вызывающе откровенной сцены.

- Потрясающе… - выдохнул господин Чернов, ощущая сухость во рту и учащенное сердцебиение. Он не мог отвести глаз от единственного контрастного пятна картины - драгоценного сиреневатого блеска ожерелья нимфы, составляющего весь ее наряд. - Сколько вы за нее хотите?

- Картина не продается! - резко, сварливо ответил Рогожин.

- Жаль… она могла бы принести вам не только славу, но и прибыль.

- «Нимфа» не продается, - упрямо повторил художник, наклоняя лобастую голову. - Я закончу ее и привезу. Сам. После выставки она должна вернуться ко мне.

Он сказал это о «Нимфе», как о живом существе.

Господин Чернов не стал спорить с ним. Когда Рогожин услышит, сколько денег он сможет получить за картину, он поведет себя по-другому. Бедняга просто не представляет себе, какую цену можно будет «накрутить» на полотно, если устроить после выставки аукцион.

- Вы пишете с натуры? - поинтересовался Анисим Витальевич.

- В основном моя натура - это мое воображение, - усмехнулся художник. - В нем я черпаю и сюжеты, и образы. Большинство работ написаны мною в этой мастерской, в полутьме, под завывания вьюг и шум дождей. Солнечная Италия еще притягательнее, когда смотришь на нее, находясь в этом затерянном уголке мира, в старом, скрипучем деревянном доме… она оживает на холстах с невиданной страстью!

Савва Рогожин внезапно осекся, словно устыдившись своего порыва, ушел в себя.

Время шло, работы были перевезены в Москву, на склад «Галереи». Художник не вмешивался в подготовку выставки: он один раз приехал, окинул интерьер зала равнодушным взглядом, молча кивнул головой, вскользь упомянул о каком-то недавно полученном заказе и уехал в свой поселок. Потом он наведался второй раз, передал Чернову «Нимфу» и больше не появлялся.

- О чем задумался, детина? - громко произнес Шумский на ухо Анисиму Витальевичу, застывшему у эскиза фрески «Ныряльщики». - Никак они тебя околдовали, эти этруски? Они были мастера на всякие магические штучки. Гляди, как бы худа не вышло. Я в детстве рассказ читал… не помню чей - «Этрусская ваза» называется. Страшный рассказ! Я потом несколько ночей не спал, боялся.

- Хватит нагнетать, Федя! - рассердился Чернов. - Ты лучше Рогожина ищи.

- Где ж я его найду? Он, говорят, выпить не промах и по бабам… Загулы у него случаются время от времени. Найдется!

- А если нет? Через два дня вернисаж.

- Разве в условия заказчика входит непременное присутствие на выставе автора?

- Нет, но это само собой разумеется.

- Тогда надо частного детектива нанимать, - вздохнул Шумский. - Одному мне не справиться. Каждая работа профессионального подхода требует. Тем более денег у нас на счету еще навалом.

- А фуршет?

- Там на пять банкетов хватит, - успокоил Чернова Федор Ипполитыч. - Не то что на фуршет. Кстати, долго свято место пустовать будет?

Шумский показал на приготовленную для «Нимфы» часть стены, оригинально подсвеченную с трех сторон.

- Перед самым открытием повесим, - жестко сказал хозяин «Галереи». - Так спокойнее.

- Мудришь ты, Анисим. Ведь это, чай, не «Джоконда»! Всего-то - неизвестная картина неизвестного художника. Кто на нее позарится?

Глава 3

После двух недель, проведенных в Крыму, Всеслав Смирнов разленился. Он вновь привыкал к шумной, суетливой Москве и не собирался сразу приступать к работе. Звонок Данилина оказался некстати. Заниматься поисками сбежавшей девицы так не хотелось, что сыщик всячески откладывал это дело.

Смирнов и Ева - женщина, на которой он собирался жениться, - неделя как вернулись из Коктебеля. Прозрачный горный воздух, запах южных растений, фрукты и море очаровали Еву. Она часами бродила по обрывистому берегу, собирала камешки и раковины, яркие крымские цветы, наслаждалась шумом прибоя, криками чаек… Уезжать не хотелось.