Правила перспективы - Адам Торп

Герр Хоффер прокатил велосипед между столами, ободряюще улыбаясь собравшимся.

— По нам бьет артиллерия, — тихо сказал Вернер. — Это уже не бомбы с неба.

— Я пришел к тому же выводу, Вернер, — согласился герр Хоффер. — Сначала они сотрут нас в порошок, а танки и пехота докончат начатое артиллерией.

— Если вы и дальше будете продолжать в том же духе, я возвращаюсь в Берлин, — заявила фрау Шенкель, не имея в виду ничего конкретного.

— Я и не знал, что вы из Берлина, — ответил герр Оберст, тоже ничего не имея в виду.

— Лучше американцы, чем русские, — проговорила Хильде Винкель, теребя верхнюю пуговку блузки.

— Как будто можно выбирать, — отозвалась фрау Шенкель.

— По-моему, фрейлейн Винкель права, — сказал герр Хоффер.

— Солдаты есть солдаты, — возразила фрау Шенкель, — особенно если они не немецкие. Где-то в России благодарные крестьяне подарили корзинку чернушек моему дорогому покойному мужу.

— Фрейлейн Винкель молода и хороша собой, — с неуместной жизнерадостностью произнес Вернер. — Американские пехотинцы вряд ли ограничатся тем, что поцелуют ей ручку.

Хильде Винкель схватилась за горло, как будто собралась удушить себя на месте.

— Фрейлейн Винкель, ни один американский солдат и пальцем вас не тронет. Иначе ему придется иметь дело со мной, — поспешил успокоить ее герр Хоффер.

Вернер хмыкнул.

— Все, кто находятся в этом здании, — продолжал герр Хоффер, все больше распаляясь от собственных слов, — под моей официальной защитой. Все вы. Даже герр Оберст, — добавил он, не желая снизить пафос.

— Вряд ли мной заинтересуются даже самые отчаявшиеся солдаты. А впрочем, спасибо, Генрих. Теперь я могу спать спокойно.

— Герр Хоффер, — прошептала Хильде Винкель, — я в самом деле очень вам благодарна.

Герр Хоффер с довольным видом кивнул, снял перчатки и предложил всем сесть вокруг стола.

Что делать дальше, он понятия не имел.

Большая часть коллекции была упрятана в тридцати трех километрах к северу от города на соляных рудниках Гримменберга, в шахте номер четыре; американцы промаршируют над ними, ни о чем не догадываясь, а когда война закончится, герр Хоффер вернет все в Музей. По ночам ему снились кошмары! Он подъезжает к рудникам на велосипеде, а шахту захлестнула волна мародеров, мгновенно заполнив четыреста сорок квадратных метров, и унесла все, оставив лишь голые стены. Почему-то во сне он всегда чувствовал себя одновременно и над и под волной и просыпался с криком, а фрау Хоффер приходилось успокаивать мужа, прохладной рукой стирая у него со лба мелкие капельки пота.

— Я считаю, — заявил герр Хоффер после непродолжительной дискуссии, во время которой здание ощутимо дрожало и в рамах дребезжали стекла, — я считаю, что нам стоит немедленно спуститься в подвал. Как верно подметил Вернер, это не обычный авиационный налет. Это артиллерийский обстрел, и американцы уже совсем близко. Спасибо вам, что продолжаете ходить на работу в такие тяжелые дни. Если вы предпочтете вернуться домой, я не стану вас удерживать. Хотя ходить сейчас по городу очень опасно.

Вернер опять фыркнул.

— За кого ты меня принимаешь, Генрих? За дезертира? Я снова в строю, — полушутя заявил он, похлопав себя по желтой повязке, на которой слова "Deutsche Volkssturm — Wehrmacht" были пришиты еще более криво, чем у Хоффера.

— Я тоже в вермахте, — ответил герр Хоффер, — и мой долг — сторожить картины в подвалах.

Он уставился на стол прямо перед собой — ему было неловко разговаривать с несколькими людьми одновременно. Заставив себя посмотреть на собравшихся, он поймал восхищенный взгляд Хильде Винкель, как всегда направленный куда-то чуть ниже его глаз. Он вспыхнул. Мелькнула мысль, что она, должно быть, еще совсем юной осталась без отца. А может, он действительно еще достаточно молод. Мужчины долго не стареют, если не…

— Но у вас семья, герр Хоффер, — сказала фрау Шенкель.

— У всех семья, — возразил Вернер.

— У некоторых она больше, чем у других, — нижняя губа фрау Шенкель предательски дрогнула.

Герру Хофферу стало невыносимо стыдно, что он думает о Хильде Винкель, когда Сабина с девочками сидят в убежище.

— Я помню о своем долге, — сказал он неестественным фальцетом. — Пусть до сих пор слабое зрение мешало мне отправиться на фронт, но оно не помешает мне защищать родину. В убежище от меня было бы мало толку, жена сама отправила меня сюда. Вот я здесь — и останусь здесь до конца!

Волнение он спрятал за уверенным тоном, а в финале даже стукнул кулаком по столу. На самом деле Сабина просила его остаться. Но ни это, ни то, что он и не собирался сопротивляться американцам, ничего не значило. Правда, он еще не выяснил, что по поводу плана обороны думают остальные, и даже не знал, не вооружен ли Вернер — тот вполне мог взять с собой свой знаменитый пистолет.

— Я иду с вами, — решила фрау Шенкель. — Мне возвращаться не к кому.

— Я тоже, — прошептала Хильде Винкель. — Мой дом здесь.

— И мой, — вздохнул Вернер, подняв руку, как будто на собрании.

— А я не пойду, — заявил герр Вольмер.

Все удивленно воззрились на вахтера в островерхом шлеме и имперской шинели.

— Я должен оставаться здесь, — буркнул он. — Пока мне не покалечило ногу, два года в окопах просидел. И остался цел. И они мне ничего не сделают.

Все с облегчением рассмеялись такой безрассудной храбрости.

— Вряд ли американцы будут так уж бомбить, — вставила фрау Шенкель. — Они знают, что мы проиграли. Нашим мальчикам конец.

— Не говорите не подумав, фрау Шенкель, — пробормотал Вернер сквозь зубы. — Вы распространяете пораженческие настроения. Государственное преступление.

С Вернером Оберстом никогда нельзя было понять, язвит он или говорит всерьез.

— Но ведь я не Восточный фронт имею в виду! Там мы определенно побеждаем, герр Оберст! — огрызнулась фрау Шенкель, сверкнув на Вернера голубыми глазами.

— Я ни на что такое и не намекал.

— Вот и хорошо.

Даже сейчас, даже перед лицом крайней опасности эти двое не могут не пререкаться, подумал герр Хоффер.

Он забежал в свой кабинет собрать самые важные бумаги. Остальные занялись тем же, а герр Вольмер принес керосиновую лампу и запер входные двери.

Герр Хоффер любил свой кабинет. Любил стеклянную столешницу, которая словно бы продолжала собою окно — когда-нибудь он напишет этот оптический эффект, когда-нибудь, когда появится свободное время. Здесь приятно пахло бумагами, мастикой, которой натирали пол, и совсем неуловимо — еще со времен герра и. о. директора Штрейхера — трубочным табаком.

Герр и. о. и. о. директора Хоффер вынул из верхнего ящика стола разлинованный лист розоватой бумаги, взглянул на четырнадцать напечатанных строчек и сунул его в карман.

Протер очки, прислушиваясь к доносившимся издалека взрывам и пулеметным очередям. Его охватила усталость. В воздухе чудился запах фейерверка; водрузив очки на нос, герр Хоффер сообразил, что ошибся, стекла не были грязными — в воздухе клубился дым. На столе, как всегда, стоял телефон; его уродливый черный шнур, опять же как всегда, тянулся к потолку. Вот уже неделю линия отключена. Все-таки он снял трубку и проверил. Тишина.

Тишина такая неумолимая, как будто весь рейх исчез с лица земли или его завалило снегом. Подобная тишина бывает в горах после лавины.

Он задумался, не взять ли с собой бутылку марочного коньяка, припрятанную в столе. Подарок от нынешнего штурмбаннфюрера СС, в кабинете которого теперь висела одна из жемчужин музейной коллекции: "Mademoiselle de Guilleroy au Bain" Жана-Марка Натье.[4] Ее забрал из Музея еще предыдущий штурмбаннфюрер. Он имел на это все законные основания — за неделю до того, как его черный «майбах» остановился у парадного входа, герр Штрейхер получил приказ вычеркнуть все, касающееся этой картины, из инвентарной описи и аннулировать страховку. Тогда он вызвал в кабинет герра Хоффера и сказал: "Музей остался без стен". Затем закурил трубку, поставил пластинку с песнями Шуберта на стихи Гейне и ножом для бумаг принялся резать себе запястье. К счастью, нож был тупой. Это был уже второй нервный срыв и. о. директора Штрейхера.

Фрау Блюмен оттерла пятна крови с кожаной обивки, и герр Хоффер не без тайного удовлетворения занял директорское кресло. Оно стояло за директорским столом с тысяча девятьсот четвертого года! Так что, когда бывший штурмбаннфюрер в сопровождении трех своих молодчиков забрал из Музея картину, герр Хоффер формально находился во главе музея. Но сделать ничего не мог. Не полагалось даже долговой расписки, ибо картину брали не в долг. Герр Штрейхер оказался прав — у Музея действительно не осталось стен. Рейх снес их. Теперь стенами Музея стали границы рейха. Эсэсовцы, даже не удосужившись что-либо сказать, направились прямо к огромному полотну, ухватили его с обеих сторон за раму и пронесли до самого штаба СС, завернув всего лишь в брезент. Черный «майбах» элегантно полз сзади. Герру Хофферу это напомнило похороны.