Новый Мир ( № 11 2012) - Новый Мир Новый Мир

Но нет, не удалось мне превратить объект любви в профессию. Протанцевала я с наслаждением и с закрытыми глазами через эти курсы, получила диплом, и вызвали нас всех на комиссию, назначать на работу. В комиссии сидел и наш красавец, и я не сомневалась, что он замолвит словечко за свою лучшую ученицу. И приготовилась выбирать, отвечать на вопросы, может быть, спорить.

А вопросов было ровно два:

— Винер? — Это прозвучало как “Винир”.

— Да.

— Юлия Мер... Мери... Меировна?

— Да.

— Спасибо, можете идти.

— Но... а работа? Где, с кем я буду работать?

— В настоящее время работы для вас нет. До свидания.

Я посмотрела на — не помню имени-отчества, но какой красивый! — он ответил мне рыбьим взглядом.

Для других девиц, которые знали язык гораздо хуже меня, работа была. Не говорю уж о произношении. И даже для паршивенького парнишки нашлась, с какими-то захудалыми франкофонными африканцами.

Должна признаться, что, выйдя из комиссии, я испытывала не возмущение, не негодование и даже не разочарование, а — стыд. Жуткий стыд за себя. Где была твоя дурья голова, Юлия Мер-Мери-Меировна? О чем ты думала? Чего ждала?

А — любовь.

Любовь! Так ведь сладко мечталось, вот поеду я с группой в Париж и буду их водить и переводить, а в свободное время (!) буду разговаривать с французскими людьми и гулять по французскому городу... Да мне еще и деньги за это удовольствие будут платить. И я куплю себе французскую тряпку — не в комиссионке, не у спекулянтки, а в настоящем французском магазине!

А то, как я буду пристально слушать разговоры своей группы и следить за каждым их шагом, запрещать и не пущать, а потом докладывать обо всем куда надо, — нет, об этом вовсе не мечталось. И если бы вдруг взяли на работу, то тут же бы ее и бросила. (Хотя дудки, такую работу так просто не бросишь. Скажи спасибо, что не взяли.) Тогда чего? Куда полезла?

Да любовь все, любовь. Под это дело что угодно можно себе внушить.

Вот такое было мое первое путешествие в сказочную страну заграницу. Ну и что, что во сне? Разве это хуже, чем в действительности? Как раз наоборот.

Как всякая первая, бескорыстная любовь, и эта отгорела, когда в действие вступили более практические житейские факторы.

Как и положено первой, иллюзорной любви, и эта была неизмеримо прекраснее и чище, чем последующие, более реальные и приземленные. Как и положено, и эта принесла при ближайшем знакомстве глубокое разочарование и увяла, закончившись ничем. Сколько я потом, в другой жизни, и на перекрестках в Париже стаивала, и по-французски болтала — и только удивлялась, чего это я себе в юности навоображала. И завидовала писателю Виктору Некрасову, сильно уже тогда немолодому, который, стоя со мной на этих парижских перекрестках, с неизменным жаром объяснялся в любви к французскому языку.

А в моей душе к тому времени прочно обосновалась другая любовь. С нею и связана была вторая моя заграница.

АНГЛИЙСКИЙ ЯЗЫК

strike/

В начале шестидесятых годов обнаружилось, что у меня в Англии есть очень близкая родственница. Родная тетка. Сестра моего отца. И вот где-то в шестьдесят втором или, может быть, в шестьдесят третьем году эта тетя Франци с мужем-архитектором Фрицем приехала в Москву, где в то время проходила Британская выставка и Фриц оформлял стенд одной из крупных английских компаний.

Отца своего я помнила очень смутно. Большой, темнолицый, с большими черными глазами и синеватыми, как у негра, губами. Позже мне рассказывали, что где-то в далеком испанском прошлом в нашем роду был мавр. Мне не было еще шести лет, когда я видела отца в последний раз. И, уже будучи взрослой и зная, что не увижу его никогда, я временами испытывала приступы тоски по человеку, о котором помнила главное — он очень меня любил.

Вот такой же я представляла себе и его младшую сестру.

Увидеть его родную сестру, да еще иностранку, англичанку, человека из другого мира — я просто очумела от волнения и ожидания. Она наверняка похожа на него, я узнаю, какой он был в жизни, не по фотографии. И она родная мне, близкая, у меня ведь не было ни одного родственника со стороны отца. Одна тетка, мамина сестра, у меня была, и я ее очень любила. Неужели теперь у меня будет еще одна такая?

Они должны были ждать меня в холле своей гостиницы. Готовясь к встрече, я вымылась, вымыла голову, надела чистое белье — наряжаться мне особенно было не во что, и я надела свой парадный костюм из серого букле, сшитый мамой и верно служивший мне на всех днях рождения и праздничных вечеринках последние пять лет. Мама сказала, что я выгляжу скромно, но прилично. Им же я, встреть они меня на улице, скорее всего показалась бы нищенкой.

В гостиницу меня впустили, разумеется, далеко не сразу, после долгих объяснений и проверки документов, но впустили.

В холле гостиницы было почти пусто. В глубине на диване сидел небольшой круглый пожилой мужчина с бабочкой на шее, рядом с ним такая же компактная пожилая женщина с твердой золотистой прической, а перед ними стоял расплывшийся, явно российский человек чиновничьего вида. Женщина что-то настойчиво говорила чиновнику.

А моих родственников не было.

Я присела на наименее пышное кресло и стала ждать. И невольно прислушивалась к разговору сидевших на диване. Разговор, на непонятном языке, звучал горячо и гневно. Женщина то и дело вскрикивала нечто вроде “Абекебан, абекебан!”, а чиновник в ответ делал успокаивающие жесты обеими руками и что-то невнятно отвечал. Наконец женщина не выдержала, вскочила на ноги и воскликнула громко и раздельно: “I beg your pardon!”, на что чиновник так же громко и раздельно ответил: “But, Missis Gross...” Тут я поняла, что эта небольшая округлая пара и есть моя тетка Франци и ее муж, Фриц Гросс.

Итак, они побывали в России, я с ними познакомилась, переживание, потрясение были немалые — и родственники, и люди из другого мира. Все это и волновало и интересовало, но... побывали и исчезли обратно в свой другой мир. Все это прошло рядом со мной как-то по касательной, словно за стеклом, словно во сне. Чувства, что все это имеет ко мне прямое отношение, почему-то у меня не было. Казалось бы, сразу после их отъезда или даже раньше, как только о них узнала, я должна была бы схватиться за английский язык. А мне это даже и в голову не пришло, мне вполне хватало переводческой помощи брата, который как раз английский изучал и знал. Я по-прежнему обожала свой французский и читала по-польски популярный журнал “Пшекруй”.

И вот в 68-м году я получила от них приглашение приехать на три месяца в гости в Лондон. В гости? В гости в капстраны никто из знакомых мне людей тогда не ездил. Изредка некоторые, особо надежные, отправлялись в групповые турпоездки, а еще более редкие, еще более надежные и проверенные — в деловые командировки. А просто так, без всякой проверки, без всякого надзора, просто в гости к тетке? Да и время было смутное, как раз после нашего вторжения в братскую Чехословакию. Не выпустят тебя, не поедешь, говорили мне все.

А я поехала. Сделалось это так.

Мой отец, некогда венский, а позже советский еврей, сорокавосьмилетний интеллигент до мозга костей, в первые же дни войны вступил в ряды добровольческой бригады, состоявшей в основном из таких же, как он, пожилых вояк-интеллигентов. Три месяца спустя он погиб в окружении под Вязьмой, как и большая часть всей бригады. Стрелять они не умели, да и не из чего им было стрелять. Спустя много лет я встретила свидетеля их гибели, чудом уцелевшего бойца этой бригады. Пленных выстроили у леса, раздалась рутинная немецкая команда: “Евреи и коммунисты, шаг вперед!” Отца расстреляли и за то и за это.

До эмиграции в СССР он был членом коммунистической партии Австрии. Моя сообразительная тетя Франци обратилась в ЦК австрийской компартии, объяснила ситуацию, объяснила, что она очень хочет пригласить из России дочь любимого старшего брата, погибшего героя войны с нацистами. И не могут ли они посодействовать этому, походатайствовать перед компартией Советского Союза.

И они, видимо, что-то сделали — так или иначе, я сравнительно быстро получила разрешение поехать в Лондон. А проверка — проверка была ничтожная. Пришел как-то милиционер, посидел минут пятнадцать, позадавал паспортные вопросы, записал ответы, ничего не объяснил и ушел.