Обещание - Дмитрий Воденников

ВЕСЬ 1997

Сломай стишок, увидишь ты внутри,

как мало общего у них у всех с людьми

1

Когда я не сошел с ума,а только в чувстве повредился(ты это поняла сама,когда подходишь близко-близко),я научился быть счастливым,глядеть на воздух и деревья,но вдруг ужасно испугался:а вдруг мне никогда не будетни тридцать лет, ни двадцать девять.

май 1997

2

Мне так хотелось, чтоб менявы прокатили на машине:об этом Кальсина просил,и даже Львовского просил —не потому, что денег жалко(хотя, конечно, очень жалко),а потому, что нету сил.Я никого из них не извиняю.

3

Я – это очень, очень просто:немного тщеславья, немного терпеньяплюс тела бедного кулек,который я тащу через года,как будто что-то ценное таскаю(ведь даже я подвержен тленью).Я этого не понимаю.

4

Мне нравятся стихи, когда они летят,

но до чего ж они со мной не схожи:

я так хочу в их белоснежный сад,

они ж над «Бабушкинской» маются, кричат,

голодные, как стая ворончат, –

в них слишком много черноты и дрожи.

Нет, правда, что меня никто не обижает:ни шеф, ни Ольга, ни стишки(хотя, когда бегут вперегонки,ведь сами же себе они мешают,друг друга душат, исправляют, жмут,когда-нибудь они меня сожрут).Я этого стихам не разрешаю.Прим. Еще мне нравятся стихи Елены Шварц(одной китайской поэтессы),они, наверно, на нее похожи(хоть иногда, мне кажется, не очень).Но и без них я тоже проживу.

5

И последнее. Зная, что никто из пишущих

о себе не может избежать пошлости, я

готов признать, что пока моя жизнь

складывалась благополучно, и все же —

Не страшно, Господи, стареть,хоть мне сперва противно было(а что, приятно одному лежатькомочком в собственном стихотворенье?):все восхищались? все меня жалели?Все – Димочкой хотели называть?

октябрь 1997

ВЕСЬ 1998

Нет, никогда не стану я

до самой старости дитя.

1

Мне 30 лет,а все во мне болит(одно животное мне эти жилы тянет:то возится во мне,то просто спит,а то возьмет – и так меня ударит,что даже кровь из десен побежит).

2

Никого бы не хотел обижать – потому что обижать людей нельзя – но так получилось, что в один журнал я пообещал стихотворение, которое уже напечатал дважды.

Нехорошо получилось.

Очень жаль.

Еще мне жаль мою статью(она убогая была,ее не приняли в журнале) —а в ней ведь тоже плыла синева,лежали мысли целыми кусками,и гордость там и сям чернела, как земля.

3

Теперь, надеюсь, вам понятно почемуя так влюбленных не люблю:и не за то, что некрасивы(как раз-то это мне приятно),и не за то, что будут изменять,и даже не за то, что скоро разбегутся,а после лягут в разные могилы(все это тоже можно пережить) —но мне, зачем мне знать,что между вами было,когда я сам ещемогу желанным быть.

4

Вообще-то я чужого не беру,

но я хотел бы новую судьбу,

но с тем условьем,

чтоб понамешали

в меня побольше снега и тепла

и чтоб там тоже лыжники бежали,

под шапками огромными дыша.

Так безобразно я пишу,что даже сам не понимаю,как это все однообразно.Но если правильно сложитьв один мешок стихотвореньявсе эти..............................,все сгустки света и тепла,охапки боли и стыда —вот было бы стихотворенье.

5

Поэтому-то мне теперь и не вполне понятно, чего я так взбесился этой весной, когда, услышав первый вариант этого стихотворения, мне сказали, что у меня появились замашки эстрадного симулякра, видимо думая меня этим упрекнуть.

А я и щасхотел бы изменитьодин любимый мой видеоклип,где Пугачева обо мне поет,но только так,чтоб за спиной моей стояли(желательно в красивых пиджаках)не эти мальчикии Гарик Сукачев(они мне ничего не обещали),а вы – которые меня читали:Ахметьев, Гуголев, Малинин, самолет.

6

Итак, прожив еще один год, я стал полагать, что трагическое мироощущение – это удел малолетних. В конце концов, понять, что все умрут, – это дело техники. Но уж если ты намерен жить дальше, то будь любезен, придумай себе хоть какое-то оправданье. И тем не менее не могу отказать себе в последнем удовольствии.

Вообще-то я уже об этом говорил,но мне, и правда, было неприятно,что вы тогда не помоглимне выбраться из этой тьмы(а я ведь там лежалздоровый и опрятный),но ведь и вы боялись темноты.А значит, это выше наших сил.Но я об этом тоже говорил.<Все свободны>

май – декабрь 1998

КАК НАДО ЖИТЬ, ЧТОБ БЫТЬ ЛЮБИМЫМ

ЛЮБОВЬ БЕССМЕРТНАЯ – ЛЮБОВЬ ПРОСТАЯ

Я отдаю себе отчет в том, что все нижеприведенное, может быть, и не обладает большой художественной ценностью. Но условия моей духовной жизни таковы, что, если бы я все это не написал, я бы перестал себя уважать. А этого я никак не могу допустить.

1. ОЛИН СОН

Началась война. Паника. Эвакуация.

Ей говорят: «В соседнем здании ваш муж».

Она бежит туда, не зная, кто выйдет: я или Женя.

Навстречу ей выходит ее папа. Правда, он молодой, с фотографии, она таким его не знала.

Он говорит ей: «Доченька, вам надо уезжать».

Ему 25, ей – 38.

* * *

Есть фотография одна(она меня ужасно раздражает),ты там стоишь в синюшном школьном платьеи в объектив бессмысленно глядишь(так девочки всегда глядят,и в этом смысле мальчики умнее).Прошло лет 25(ну 26),и скоро почки жирные взорвутсяи поплывут в какой-то синеве.Но почему ж тогда так больно мне?А дело в том,что с самого началаи – обрати внимание – при мнев тебе свершается такое злое дело,единственное, может быть, большое,и это дело – недоступно мне.Но мне, какое дело мне, какоемне дело – мнекакое дело мне?

2. ОЛИН СОН, ПОВТОРЯЮЩИЙСЯ

Чужая ночная комната.

Меня бьют, с унижением, по моей же вине, в сущности, опускают.

Сон повторяется так часто, что она даже выучила узор на обоях.

Но однажды что-то случается. Я говорю одну фразу, и мои мучители расступаются. Я подхожу к двери и открываю ее.

Первый раз она видит, как я спускаюсь по лестнице, выхожу на улицу.

Там прошел дождь. Я иду по мостовой. На мне светлый плащ.

Оля просыпается. Сон больше не повторяется.

* * *

И все, чего я заработалсвоими жалкими стихами(весь этот незабвенный срам),и то, что я теперь стоюпред девочками и пред мужиками(как правило, все больше пожилыми) —все это тоже не прикрыть руками[че ты уставился? ведь я ж – одетый,а, правда,кажется,что щас разденусь я?] –так вот – за это,именно за это,за это все – не оставляй меня.

3. ЕЩЕ ОЛИН СОН

Большое сборище народа. Я на сцене. Все сидят.

Почему-то я читаю Нобелевскую лекцию, хотя меня об этом никто не просит.

Там есть такое место: «Правда – это оружие слабого.

Ложь – это оружие сильного. Ибо в первом случае ты перекладываешь ответственность на других, во втором – берешь ее на себя».

Заканчивается же лекция словами: «Ну получил я вашу премию. А дальше?»

Все встают.

4. * * *

Вот так все время ощущаешь жизнь,

она в тебе и под ногтями,

она гремит в тебе костями,

а ты лежишь в ее кармане,

как тварь последняя дрожишь.

А я глаза закрыли головой мотаю,но все равно зеленый весь от страха.Я, между прочим, умереть могу.Так вот зачемменя ты, боже, лупишь:ему приспичило, ему приятней,когда я сам, как голая скворечня,как будто муравейник раскурочен,иль как жевачка липну к утюгу.Естественно, что так оно и нужно.По-видимому, это даже лестно.Но я чего-то не пойму:в поту,в пальто,в постели,на ветру(мне в самом деле это интересно) —окрепший, взрослый, маленький, умерший —хотя бы раз я нравился – Ему?

5. * * *