Очерки из истории русской церковной и духовной жизни в XVIII веке - Евгений Николаевич Поселянин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Царь находил, что Стефан недостаточно деятелен, и обвинял его в распущенности духовенства, во множестве празднобродящих попов и монахов, в существовании кликуш и юродивых, встречавшихся весьма часто, во множестве вымышленных чудес и ложно объявляемых мощах: все это, ложное или истинное, равно, кажется, не нравилось Петру, тогда как все проявления древнего праотеческого благочестия были дороги Стефану, и он относился к ним, прежде чем гнать их, без предубеждения, исключающего всякую возможность спокойной критики, беспристрастного испытания.
Хотя при учреждении Священного Синода Стефан был назначен президентом его, многие синодальные распоряжения того времени – отмененные впоследствии, как вредные для Церкви, – шли вразрез со взглядами Стефана. Больной телом, угнетенный духом, он мог оказывать лишь слабое сопротивление веянию нового духа.
Он подавал протесты против новых порядков, которые хотел завести царь в духовной жизни русского народа. Но эти протесты обрушивались на его же усталую голову, навлекая на него гнев Государя и вражду товарищей. Он был в открытой вражде с самым сильным в то время духовным лицом носителем взглядов Петра со всеми их заблуждениями Феофаном Прокоповичем, столь справедливо обвиняемым в протестантизме. Не раз, когда Петр уже избегал свиданий с ним, Стефану приходилось оправдываться пред Государем письмами.
Видя недовольство Государя, вражду к себе членов Синода, с которыми он так не сходился взглядами, Стефан счел за лучшее удалиться из Петербурга. Не добившись объяснения с Петром, Стефан написал ему пространное письмо, помеченное 27 июля 1722 года и подписанное: «Смиренный Стефан, пастушок Рязанский».
Он скончался через четыре месяца после этого письма, оставляя свободное поле действий человеку, противоположному с ним во всем, кроме любви к просвещению, – Феофану Прокоповичу.
Тихим, отрадным светом горит чистый образ Стефана Яворского на пороге между двумя эпохами Русской Церкви. Если и лежит пятно на его молодости – временный католицизм, принятый из жажды знания и из невозможности получить иначе полное образование, – то клеветами, которые ему потом пришлось перенести, он вполне искупил этот грех. Он всеми силами служил Церкви, православию, искал не личных выгод, а пользы дела церковного, как, по крайнему разумению своему, понимал эту пользу. Ревностью в проповеди, независимостью в обличении греха, сколь бы высоко, по человеческим меркам, ни свил себе гнезда этот грех, – он напоминает Иоанна Златоуста и Амвросия Медиоланского. Глубоко образованный, он тем не менее понимал, что внешнее выражение религиозного чувства нельзя гнать и осуждать, и потому, где мог, шел против бури, старавшейся низвергнуть многие обычаи праотеческого благочестия, причем часто приходилось ограничиваться лишь бесплодным протесом – протестом, все же ясно доказывавшим всю чистоту его православия, всю непричастность его тем влияниям протестантизма, которые тогда так свободно злыми вихрями носились над Русской землей.
Глава II
Учреждение Св. Синода. Меры к упорядочению религиозного строя. Взгляды Петра на монашество. Оценка тех и других
При патриаршем управлении Церковь была независима от государства, и лицо Патриарха как бы равнялось лицу Государеву. Это казалось Петру неправильным и небезопасным. Он решил ввести Церковь в общий порядок государственной жизни, подчинить ее общей системе государственного правления, как одну из его ветвей, и духовное правительство сделать коллегией наряду с прочими. Церковь и духовенство становились в общую подсудность государству во всем, исключая догматы и каноны. Звание патриаршее уничтожалось само собою.
Состояла духовная коллегия первоначально из президента (Стефан Яворский), двух вице-президентов (Феодосий Яновский и Феофан Прокопович), четырех советников и четырех асессоров.
Главною задачею, возложенною на духовную коллегию, было улучшение духовной жизни народа. В нем были распространены самые грубые суеверия, не было часто самых основных понятий о вере и о христианской жизни.
Один за другим стали выходить указы, имевшие целью преобразовать религиозную жизнь народа. Многие из этих указов интересны тем, что рисуют нам религиозно-бытовые черты тогдашнего общества.
20 марта 1721 г. объявлен указ, «чтоб обретающиеся в Москве на Спасском мосту», где были лавки с книгами и лубочными картинками, «ив других местах листы разных изображений и службы, и каноны, и молитвы, которые сочинены и сочиняются разных чинов людьми самовольно, письменные и печатные, без свидетельства и позволения, описав, все отобрать в Приказ духовных дел». В апреле вышел указ о прекращении, действительно, безобразного суеверного обычая: «В российском государстве по городам и селам от невежд происходит некоторое непотребство, а именно: ежели кто не бывает во всю светлую седмицу Пасхи у утрени, такого обливают водою и в реках и прудах купают. И хотя себе простой народ делает все будто на забаву праздничную, однако от той суетной забавы делается не токмо здоровью, но и животу человеческому тщета, ибо оным от невежд купанием в глубинах иногда людей потопляют или разбивают, а сонных и хмельных внезапным облиянием ума лишают». Добавляя, что этот обычай есть воспоминание языческого праздника Купалы, указ предписывает обычай этот «весьма истребить».
В 1722 году Двор находился в Москве, где был Св. Синод, и члены его могли там близко наблюдать все проявления духовной жизни народа и все формы русской набожности.
Многие из отмененных в ту пору обычаев впоследствии перестали преследоваться и даже в наше время не возбуждают ни малейшего осуждения.
Так, издано было запрещение «привешивать к образам привесты, то есть золотые и серебряные монеты и копейки, и всякую казну, и прочего приношенного». Усердствующим было велено объяснять, «что на монетах иностранных такие лица выбиты бывают, которым при иконах святых не подобает быти; а от серег и прочих таковых привесов чинится иконам безобразие, а от инословных укоренив и нарекание на св. Церковь наноситься может».
Вот одно из первых проявлений этого погибельного страха: что скажут иностранцы о нашей жизни, как они посмотрят на выражение наших религиозных чувств? Как известно, обычай этот благополучно процветает доселе, и очень понятно желание верующих украсить чтимые святыни.
Еще страннее отмененный впоследствии указ от 22 февраля 1722 года, «чтобы в Москве и в городах из монастырей и приходских церквей ни с какими образами к местным жителям в домы отнюдь не ходить. Если же кому какое обещание, тот сам бы приходил в монастыри и церкви по обету». Этим заносилась рука над дорогим, древним обычаем «подымать иконы к себе на дом». Этот же указ предъявляет требование, которым словно хватали за руку человека, желавшего подать на церковное строение:
