От заката до рассвета - Наталья Кравцова

Мне вспомнилось, как еще школьницей я собирала ее портреты, вырезанные из газет и журналов. Был 1938 год, когда три летчицы — Гризодубова, Осипенко и Раскова — совершили беспосадочный перелет Москва — Дальний Восток. А впервые увидела я ее уже в сорок первом, осенью. Это было в здании ЦК комсомола, где заседала отборочная комиссия. Я стояла в коридоре перед дверью и ждала своей очереди. Дверь. Самая обыкновенная. Но как страшно было браться за ручку этой двери: а вдруг не примут?.. Я решилась и вошла. Среди женщин в военной форме я сразу увидела ее, Раскову. Она подняла голову от бумаг и улыбнулась мне. Успокоившись, я почему-то решила: примут!..

…Я слушаю Марину Михайловну, и мне не хочется верить, что наступило то время, когда она покидает нас. Семь месяцев она руководила всеми тремя полками, учила нас, летала с нами.

…Как ослепительно блестит на солнце снег! Я иду по белому полю, под ногами легкий хруст, надо мной голубеет небо. Мороз приятно холодит лицо. Сегодня мы, штурманы, летаем по неизвестному маршруту. Контролирует нас Раскова.

Вдали стоит «ТБ-3» — тяжелый четырехмоторный бомбардировщик. Фигурки людей под его большими крыльями кажутся совсем крошечными.

Впереди идут три девушки. Одетые в теплые меховые комбинезоны и унты, они смешно, по-утиному, переваливаются с ноги на ногу. Рядом с ними бежит Дружок. Он, как всегда, сопровождает нас — в столовую, на полеты, на полигон. Я догоняю их, и мы идем вместе.

Вот и самолет. По лесенке мы забираемся в кабину. Дружок остается внизу, преданными глазами смотрит в открытую дверцу, готовый по первому зову прыгнуть в нее.

В кабине почти все уже в сборе. Сидят, слушают Раскову. Марина Михайловна рассказывает, как, вынужденно прыгнув с парашютом, она встретилась в тайге с медведем.

— Я притворилась спящей. Он подошел, стал обнюхивать мое лицо и вдруг лизнул нос… Язык шершавый, мне страшно захотелось чихнуть…

В это время в кабину заглядывает летчик, вопросительна смотрит на Раскову.

— Запускайте моторы! — командует она, все еще улыбаясь.

— Есть запускать моторы.

— Ну, теперь за работу, — говорит она уже серьезно. — Сегодня летим по новому маршруту. Следите по своим картам, делайте расчеты. Я в любой момент могу спросить о местонахождении самолета.

Мы вынимаем из планшетов карты, готовим навигационные линейки, ветрочеты. Самолет, тяжело разбегаясь, взлетает. Под рифленым крылом проплывают ангары, здания, Волга…

Весной пришел долгожданный день отлета на фронт. По большому зеленому полю аэродрома рулят наши «ПО-2». Другие уже стоят, выстроившись звеньями. Моторы работают, крутятся винты, носятся механики, машут руками.

Раскова дает последние указания. Она в комбинезоне, шлем сдвинут на затылок. Нервничает: у кого-то мотор не запускается, кто-то запоздал вырулить. К ней то и дело подбегают с вопросами. Иногда она сама крупным шагом отходит от самолета, сердито кричит что-то летчику или механику. За шумом мотора плохо слышно. Я только вижу ее возбужденное лицо, загорелое, обрамленное белым подшлемником.

Наконец все готово. Раскова садится в самолет. Поблескивают крылья новеньких «ПО-2». В майском небе, где лежит наш путь, синий простор! Сигнал к взлету — и три самолета ведущего звена трогаются с места. В воздухе весь полк собирается в один строй. Курс — на юг. На фронт!

И вот мы расстаемся. Раскова волнуется. Она часто, слишком часто меняет позу. То наклонится вперед, опираясь руками о стол, то выпрямится, крепко обхватив широкий кожаный пояс, то сожмет руки в кулаки.

Ее волнение передается нам. Мы понимаем: ей хочется сказать многое. Она хочет вселить в нас уверенность в том, что мы все сможем, все одолеем, — словом, подбодрить нас и в то же время предупредить о возможных неудачах, неизбежных трудностях.

Рядом с Расковой — Бершанская, командир нашего полка, плотная, широкоплечая, с орденом «Знак Почета». Теперь она, эта суровая на вид женщина с острым взглядом зеленоватых глаз, поведет нас через все трудности фронтовой жизни. И мы невольно стараемся уловить в ней те черточки, которые напоминали бы чем-то Марину Михайловну.

Эти минуты полны значения. Каждая из нас испытывает тревожное чувство ожидания чего-то нового, еще неизведанного, волнующего и опасного. С таким чувством делаешь шаг в пустоту, отделяясь от самолета, когда впервые прыгаешь с парашютом. С таким чувством летишь в свой первый самостоятельный полет…

В распахнутые окна врывается тяжелое уханье. Снова бомбят Лихую. Мы стоим плечом к плечу.

Открыта новая страница жизни…

В то время мы не могли представить себе, что никогда больше не увидим Раскову. Семь месяцев спустя она погибла. Это случилось при перелете с одного аэродрома на другой. Самолет, который она вела, попал в сильный снегопад и врезался в гору.

Первые вылеты

Совершив на своих новеньких «ПО-2» большой перелет из Энгельса в Донбасс, мы прибыли на Южный фронт.

Нелегки были первые дни на фронте. Трудности встретились как раз там, где их не ожидали. Мы готовы были ко всему: спать в сырых землянках, слышать непрерывный грохот канонады, голодать и мерзнуть — словом, переносить все лишения, какие только могло нарисовать нам воображение. Но мы никак не могли предположить, что на фронте нас встретят с недоверием. Вероятно, по молодости и неопытности.

А произошло именно так. В дивизии и армии к нашему полку отнеслись с явным недоверием. Даже растерялись: как быть? Случай из ряда вон выходящий! Полк из девчонок! И хотят воевать! Да ведь они испугаются и заплачут! И вообще, умеют ли они?!

Прошла неделя, и десять дней, и больше, а боевого задания полк все еще не получал. Мы приуныли. Бершанская, командир полка, все время куда-то ездит, то и дело ее вызывают к начальству. А командир нашей эскадрильи Люба Ольховская, шумная, неугомонная Люба, ходит мрачнее тучи.

В полк приезжают инспектора, комиссии. Проверяют, изучают, присматриваются. Заставляют нас тренироваться и делать то, что мы уже давно умеем. Словом, первого боевого вылета мы ждем около трех недель. Возможно, это не такой уж большой срок, но кажется, что время тянется бесконечно долго.

Люба пытается успокоить нетерпеливых.

— Не спешите, девчата, все еще впереди, — говорит она, стараясь держаться спокойно.

А мы чувствуем — внутри у нее все кипит.

— Ничего, подождем, — продолжает она, силясь улыбнуться.

Но улыбка не выходит: не умеет Люба притворяться.

— Подождем, пока им надоест к нам ездить! Инспекции! Проверки! Сколько же еще ждать, черт бы их побрал!

Люба негодует. В глазах ее золотистые прожилки, и кажется, что это огонь пробивается наружу.

— Мы тут сидим, а фрицы тем временем бомбят! — Она уже не может остановиться, не высказавшись до конца. — Ну, зато мы им покажем, когда начнем летать! Ух, покажем!

И она грозит кулаком неизвестно кому: не то фрицам, не то начальству, которое задерживает боевые вылеты.

Любу, которая до войны работала инструктором в летной школе, назначили командиром эскадрильи еще в Энгельсе. Зимой на Волге дули сухие морозные ветры. Мы ходили с обветренными, бронзовыми лицами и шершавыми руками. Однако полетов не прекращали, тренируясь даже в самые сильные морозы: готовились к фронту.

Высокая темноволосая девушка с быстрым взглядом из-под длинных прямых ресниц сразу понравилась нам. В ней было столько энергии и темперамента, что их хватило бы на всю эскадрилью.

В ту зиму мы хорошо узнали Любу — жизнерадостную, неутомимую. Узнали — и полюбили.

…Однажды под утро поднялся сильный буран. Порывистый ветер грозил сорвать самолеты со стопоров. Нас подняли по тревоге. Быстро одевшись, мы отправились на аэродром. Самолеты стояли на дальнем конце летного поля, и добираться к ним пришлось по компасу. В двух-трех шагах мы уже не видели друг друга: кругом была снежная стена.

С трудом продвигаясь вперед, мы отчаянно боролись за каждый метр пути. Снег больно бил по лицу. Встречный ветер толкал назад, забивал рот воздухом, выдувал из глаз слезы. Слезы замерзали на ресницах, склеивая веки.

Шли спотыкаясь, падая. Одна из девушек провалилась в сугроб, другая потеряла валенок. Кто-то заплакал — не от боли, а от чувства беспомощности… Временами казалось — нет больше сил. И тогда из снежной пелены вырастала Люба.

— А ну, веселее, девчата! — кричала она навстречу ветру, подталкивая отстающих, поднимая упавших. — Еще немножко осталось! Не отставать!

Ей нипочем был ураган. Она смеялась, радуясь тому, что может померяться силами со стихией.

— Вперед! — звала нас Люба, словно в атаку.

Она привела нас точно к стоянкам. Онемевшими от мороза руками мы принялись закреплять самолеты. Тросы натягивались, как струны, самолеты гудели, содрогаясь. Казалось, вот-вот они сорвутся и, кувыркаясь, понесутся по полю.