От заката до рассвета - Наталья Кравцова

Сначала из самолета выпрыгнул летчик — инструктор авиашколы. Походил, разминаясь, похлопал сам себя руками в теплых крагах и обернулся.

— Руднева! Не замерзла там?

Когда из кабины неуклюже вылезла Женя, я ахнула: лицо ее было покрыто инеем, а на ресницах висели льдинки. У Жени на морозе слезились глаза. С трудом разжимая губы, она сказала:

— Ну вот, наконец и прилетели…

— Иди скорей грейся! Ты в ледяшку превратилась!

— Ничего, отогреюсь, — пошевелила губами Женя и, прижав руками к груди планшет с полетной картой, достала из кармана платок, стала растирать щеки, вытирать глаза.

— Ну, готова лететь? — обратился ко мне летчик.

— Готова, — ответила я, поправляя на лице шерстяной подшлемник, закрывающий мне лоб, щеки, подбородок.

Но летчик на меня не смотрел. Он стоял, повернувшись к Жене.

— В прошлый раз я вас тоже заморозил…

— Это от ветра. Сейчас пройдет.

Я поглядывала на него нетерпеливо, а он, казалось, забыл обо мне. Видимо, не очень хотелось ему снова забираться в открытую кабину, продуваемую ветром. Чтобы протянуть время, он полез за куревом. А может быть, дело было не в том, что в кабине холодно. Просто ему хотелось поговорить с Женей.

— Вы до армии когда-нибудь летали? — спросил он ее.

— Нет, не приходилось.

Он покачал головой.

— А я думал, летали. Ориентируетесь хорошо.

— Где там, — махнула рукой Женя, — ничего не успеваю в полете.

— Для этого нужен навык, — наставительно сказал летчик, рассматривая папиросу. Он затянулся, помолчал немного и неожиданно спросил: — А на танцы вы ходите?

— На танцы? — Женя, откинув голову, засмеялась. — Нет, не хожу на танцы. Я не танцую.

Летчик остался серьезным, только повел бровью, глядя на огонек папиросы, вспыхивающей на ветру. Он приготовился было еще о чем-то спросить, но раздумал, заметив, что Женя смотрит на него иронически.

— Ну, я пойду. Спасибо за полет, — сказала Женя и, повернувшись ко мне, посоветовала: — Ты не очень высовывайся из кабины. Ветер ледяной.

Она передвинула планшет на бок, сунула руки поглубже в краги, сделала два шага и остановилась, вспомнив о чем-то.

— Да, вот что, — сказала она, обращаясь к летчику, — у меня к вам вопрос: почему вы не сразу изменили курс, когда я дала вам поправку на восемнадцать градусов? Это было на втором отрезке маршрута.

Летчик явно обрадовался, что Женя не ушла. Лицо его просияло, но тут же он замялся, не зная, как ответить. После неловкой паузы он развел руками и смущенно улыбнулся. Чувствуя, что Жене нужно говорить только правду, он посмотрел ей в глаза и спросил:

— Сказать честно?

— Честно.

— Просто не поверил. Думал, вы ошиблись. Опыта у вас маловато.

— Но как же! Ветер боковой, сильный. Да и высчитала я точно.

— Потом-то я убедился…

Она согласно кивнула, как бы прощая ему недоверие к ней, еще неопытному штурману. И он поспешно сказал, все еще растерянно, боясь, что она уйдет:

— А может быть, все-таки придете… вечером на танцы?

— Но я в самом деле не танцую! — ответила Женя серьезно.

— Ну… тогда просто так приходите.

Она в недоумении пожала плечами. Что ему сказать? Она никогда не любила танцевать. Да и зачем ей приходить?

Попрощавшись, она медленно пошла от самолета, увязая в снегу меховыми унтами. Комбинезон был ей велик, сидел на ней мешковато. На комбинезоне болтались веревочки с привязанными к ним предметами штурманского снаряжения. Ветрочет, линейку, карандаш и резинку Женя специально привязывала, чтобы не растерять в полете и всегда иметь их под рукой.

Женя была медлительна и не очень расторопна. Сказывалось то, что раньше она мало занималась спортом. Теперь, в армии, это мешало ей. В университете она изучала астрономию, которую полюбила еще в школьные годы, и, кроме того, увлекалась математикой, философией, литературой. Уже на третьем курсе она писала научные статьи по астрономии, и ей предсказывали будущее ученого. Но Женя ушла воевать…

К своим недостаткам Женя относилась сурово. Однажды мне пришлось наблюдать, как она вечером одна шагала возле общежития, отрабатывая элементы строевой подготовки. Ей трудно давался строевой шаг: вместе с левой ногой, которую она выставляла вперед, почему-то упорно взлетала вперед и левая рука. Случалось, над Женей посмеивались, но она не обращала на это внимания. И ее стали уважать.

На занятиях Женя всегда задавала вопросы. Человеку, не знавшему ее, могло показаться, что она не понимает самых простых вещей. На самом деле все было не так.

…Идут занятия по аэродинамике. В аудитории тишина. Преподаватель чертит на доске схемы, пишет формулы. Мы записываем. Все кажется простым и понятным.

Но вот он кончил, стряхнул мел с рук и повернулся к нам:

— Все ясно?

Кто-то поднял руку. Ну конечно, это Женя.

— Разрешите?

Она встает, и раздается ее тонкий, нежный голосок:

— А почему вы написали эту формулу? Как она выводится?

Преподаватель задумывается. В самом деле: как ее вывести?

Женя смотрит на него серьезно и выжидающе. И он начинает объяснять, углубляясь в высшую математику.

— Больше вопросов нет?

Не проходит и дня, чтобы Женя не спросила: «А почему?..» Ей хочется знать все. Знать глубоко. Ее интересуют и причины явлений и следствия. Так она привыкла учиться в университете.

…Я стояла, глядя вслед Жене. Ее сутуловатая фигурка становилась все меньше и меньше.

Летчик тем временем выкурил еще одну папиросу, по-прежнему не обращая на меня внимания. Он был занят своими мыслями. Что-то в Жене поразило его. А может быть, ему просто непонятно было, как это можно не ходить на танцы…

— Да-а… — протянул он неопределенно.

Потом взглянул на меня недоверчиво, словно сравнивая меня с Женей и уже заранее зная, что мне не справиться с полетом так, как смогла это сделать она. Вздохнув, он с сожалением сказал:

— По коням!

Марина Раскова

Нет, совсем не так я представляла себе фронт…

Небольшой донбасский поселок под Краснодоном. Мирные белые хатки. Густая трава по пояс, а в траве ромашки и клевер. Легкомысленно щебечут птицы в кустах, прыгая с ветки на ветку. Разве это похоже на войну?

Правда, линия фронта отсюда в тридцати — сорока километрах, по реке Миус. Но ведь и там, наверное, солнце, трава, цветы… Не верится.

Временами тишину разрывает неровный гул груженных бомбами самолетов. Немцы методично бомбят узловую станцию Лихая. Взрывы сотрясают землю. Отбомбившись, самолеты возвращаются назад. Летят они низко и гудят нагло, вызывающе. Мы видим черные кресты на крыльях. Где же наши истребители? Их нет… Их слишком мало. Но где-то в тылу работают заводы. Где-то испытывают самолеты. Их ждут здесь, на фронте. Так ждут…

Впрочем, не раз мы наблюдали, как наши одинокие «ишачки» дерзко вступали в неравный бой, вклиниваясь в строй самолетов врага. И как часто, сдерживая слезы, приходилось провожать взглядом до самой земли дымящийся самолет бесстрашного истребителя.

Первые дни мы привыкали к обстановке, изучали район боевых действий. Побывали в Краснодоне, куда нас возили в городскую баню. Жители с интересом рассматривали нас, летчиц, одетых в гимнастерки и брюки, вооруженных пистолетами. И, может быть, среди толпы молодежи, стоявшей у машины, были Уля Громова и Люба Шевцова… Только тогда еще никто не мог знать, что всего какой-нибудь месяц спустя немцы прорвут нашу оборону, займут Краснодон, и Ростов, и другие города и продвинутся вплоть до Кавказских гор и к Сталинграду. Никто даже подумать об этом не мог: ведь линия фронта долгое время была стабильной. И ходили себе по Краснодону обыкновенные девочки Уля и Люба, а будущее уже готовило им тяжкие испытания…

Здесь, в тихом украинском поселке, мы расстались с Мариной Расковой, нашим командиром. Проводив полк на фронт, она улетела назад, в Энгельс, где ее ждали два других женских полка. Перед отлетом Раскова собрала нас.

…Июньская жара висит в воздухе. В комнате тесно и душно. За окнами степь. Она тянется далеко, до самого горизонта, очерченного ровной и четкой линией.

Тишина. Слышно, как бьется шмель в окне. И в тишине взволнованный голос Расковой:

— …Я знаю: будут трудности. Но разве же вы, девушки, не сможете с ними справиться?! Я уверена, вы станете гвардейцами!

Она стоит у стола. Подтянутая, в темной гимнастерке. На груди Золотая Звезда. Говорит она неторопливо, но страстно, Я не спускаю глаз с Марины Михайловны. Открытое лицо. Умные серые глаза, чуть выпуклый, высокий лоб. Гладкие волосы на прямой пробор. На затылке под беретом туго уложенные косы, с которыми она так и не рассталась. Мужественная и в то же время очень женственная.

Мне вспомнилось, как еще школьницей я собирала ее портреты, вырезанные из газет и журналов. Был 1938 год, когда три летчицы — Гризодубова, Осипенко и Раскова — совершили беспосадочный перелет Москва — Дальний Восток. А впервые увидела я ее уже в сорок первом, осенью. Это было в здании ЦК комсомола, где заседала отборочная комиссия. Я стояла в коридоре перед дверью и ждала своей очереди. Дверь. Самая обыкновенная. Но как страшно было браться за ручку этой двери: а вдруг не примут?.. Я решилась и вошла. Среди женщин в военной форме я сразу увидела ее, Раскову. Она подняла голову от бумаг и улыбнулась мне. Успокоившись, я почему-то решила: примут!..