«Моя ладья» - Джоанна Расс

— Хэй, ты небось эту тряпку из театральной мастерской позаимствовала? — спросил я.

Сисси улыбнулась — и промолчала.

— Слушай, Джим, ты водички не принесешь? — попросил Ал.

— Без проблем, — откликнулся я. — Это на пристань надо сходить?

— Нет, в ведре набери. Ведро — на корме. Сисси говорит, на нем написано.

О, конечно, подумал я, разумеется. Затерянные в Тихом океане, мы выставляем ведро и молимся о дожде. Ведро и впрямь обнаружилось там, где сказано; чья-то рука аккуратно вывела на нем по трафарету зеленой краской: «Пресная вода». Краска слегка расплылась, но этим ведром никто и никогда уже не воспользовался бы по назначению. Абсолютно пустое и сухое, оно настолько проржавело, что, если поднять его к свету, в нескольких местах дно просматривалось насквозь.

— Сисси, оно ж пустое, — крикнул я.

— Джим, посмотри еще раз, — велела она.

— Но, Сисси, послушай… — запротестовал было я и перевернул ведро.

Холодная вода окатила меня от колен до подошв ботинок.

— Видишь? — отозвалась Сисси. — Пустым оно никогда не бывает.

Черт, подумал я, я просто не посмотрел толком, вот и все. Может, вчера дождь прошел. Но ведь полное ведро воды — тяжесть немалая, а я его подцепил одним пальцем. Я поставил ведро — если в нем вода и оставалась, то теперь оно явно опустело, — и посмотрел снова.

Ведро было полным — полным до краев. Я погрузил в него руку, зачерпнул, отпил: холодная, кристально прозрачная родниковая вода, и пахла она — не знаю, как сказать, — прогретыми солнцем папоротниками, малиной, травой и полевыми цветами. Я подумал: бог ты мой, вот и я, похоже, рехнулся! Оборачиваюсь — а Сисси с Аланом заменили марлю на полосатый сине-белый навес, ну вроде как в фильмах про Клеопатру. Такая штуковина на царицыной ладье для защиты от солнца. А еще Сисси достала из хозяйственной сумки что-то эдакое с оранжево-зелено-синим узором и набросила поверх одежды. А еще на ней были золоченые сережки — здоровенные такие обручи, — и еще черный тюрбан поверх экзотической прически. А еще она, верно, туфли где-то сбросила — стояла она босой. А еще я заметил, что одно плечо у нее обнажено; и я присел на мраморную скамью под навесом, потому что у меня, наверное, галлюцинации начались. Ну, то есть времени-то у нее на все это не было — и где, спрашивается, ее прежняя одежда? Похоже, они целый мешок реквизита из мастерской уволокли: вот взять хоть здоровенный и древний, зловещего вида кинжал, торчащий из-за кожаного, инкрустированного янтарем пояса: рукоять его была вся отделана золотом и самоцветами — алыми, зелеными и синими, в которых мерцали перекрещенные лучи света, неуловимые для взгляда. В ту пору я понятия не имел, что это за синие камни, но теперь — знаю. Звездчатых сапфиров в театральной мастерской не делают. Равно как и десятидюймовых серповидных клинков — таких острых, что солнечные лучи, соскальзывая с лезвия, слепят глаза.

— Сисси, да ты — вылитая царица Савская! — охнул я.

Она заулыбалась.

— Джим, она не Саффская, как написано во Библии, она — Саба. Са-ба. И не вздумай позабыть о том, когда мы с нею повстречаемся.

Ага, вот, значит, где эта наша малютка-вундеркинд Сисси Джексон дурью мается каждое воскресенье. Выходные — коту под хвост. Я прикинул, что сейчас — самое время слинять, ну, типа, отговорку какую-нибудь придумать и позвонить ее мамаше, или тетке, или, может, просто в ближайший госпиталь. Ну, то есть ради ее же блага, сама-то Сисси и мухи не обидела бы — подлости в ней не было ни на йоту. И в любом случае, ну кому способна причинить вред такая малявка? Я поднялся на ноги.

Ее глаза были вровень с моими. А стояла она — ниже.

— Джим, будь внимателен. Посмотри еще раз. Всегда знай: нужно посмотреть еще раз, — напомнил Ал.

Я вернулся на корму — туда, где стояло ведро с надписью «Пресная вода». А пока я смотрел, вышло солнце — и я увидел, что ошибался: никакое это не старое, проржавевшее, оцинкованное железо с намалеванными на нем зелеными буквами.

Не железо, а — серебро, чистое серебро. Ведерко стояло в мраморном бассейне, как бы встроенном в корму; по нему вилась надпись — жадеитовая инкрустация. Оно было по-прежнему полно. Оно всегда пребудет полным. Я оглянулся на Сисси под сине-белым полосатым пологом: рукоять кинжала искрилась звездчатыми сапфирами, изумрудами и рубинами, и этот ее нездешний акцент… теперь я его знаю, Мильт, это вест-индский выговор, но тогда я не знал. И я ни минуты не сомневался — как если бы своими глазами видел: если я посмотрю на надпись «Моя ладья» в солнечном свете, медь окажется чистым золотом. А обшивка — черным деревом. Я даже и не удивлялся ничему. Понимаешь, хотя все изменилось, я не видел, как оно менялось: не то я в первый раз посмотрел невнимательно, не то ошибся, не то чего-то не заметил, не то просто забыл. Так, старый деревянный ящик посередине «Моей ладьи» на самом деле оказался крышей каюты с маленькими иллюминаторами; заглянув внутрь, я обнаружил внизу три койки, стенной шкаф и симпатичный маленький камбуз с холодильником и плитой, а сбоку от раковины, где ее и разглядеть не удавалось толком, из ведерка с дробленым льдом торчала бутылка с салфеткой вокруг горлышка — точь-в-точь как в добром старом фильме с Фредом Астером и Джинджер Роджерс.[10] Изнутри каюта вся была обшита тиковым деревом.

— Нет, Джим, то не тик, — объяснила Сисси. — То ливанский кедр. Понимаешь теперь, почему я не могу воспринимать всерьез всю эту школьную чушь насчет разных мест, и где они находятся, и что в них происходит. Сырая нефть в Ливане, скажут тоже! Кедром, вот чем Ливан богат. И слоновой костью. Я там много, много раз бывала. С мудрым Соломоном беседовала. Меня принимали при дворе царицы Сабы, я заключила нерушимый договор с кносскими женщинами, народом двулезвийного топора, в коем воплощена луна убывающая и луна растущая. Я навещала Эхнатона и Нофретари, лицезрела великих королей Бенина[11] и Дара. Я даже в Атлантиде бываю, где Венценосная Чета наставляет меня тому и этому. Жрец и жрица, они учат меня, как заставить «Мою ладью» плыть, куда мне угодно, даже под водой. О, сколько поучительных бесед мы вели под сводом Пахласса в сумерках!

Это все происходило на самом деле. На самом деле, говорю! А ведь ей, Милт, еще пятнадцати не было! Она сидела на носу «Моей ладьи» перед пультом управления, на котором шкал, переключателей, кнопок, стрелок и датчиков было не меньше, чем на бомбардировщике В-57. И выглядела по меньшей мере на десять лет старше. Да и Ал Копполино тоже преобразился: теперь он смахивал на портрет Фрэнсиса Дрейка (я такой в книжке по истории видел) — с длинными локонами и остренькой бородкой. И одет он был под стать Дрейку, вот разве что без брыжей, в ушах — рубины, пальцы унизаны кольцами; и ему тоже было уже не семнадцать. Тонкий шрам пролегал от левого виска вниз мимо глаза и до скулы. А еще я видел, что под тюрбаном волосы Сисси были заплетены в сложную, прихотливую прическу. С тех пор я ее не раз видел. О, задолго до того, как в моду вошли «французские косички». Я ее видел в музее «Метрополитен», на серебряных скульптурных масках из африканского города Бенин. Они ужас до чего древние, Милт, им много веков.