Последний секрет плащаницы - Давид Зурдо

Первую неделю работы над копией плащаницы Леонардо целиком посвятил выполнению эскизов — как общих, так и детальных. Ведь даже если ему удалось бы скопировать изображение с помощью камеры-обскуры (в чем Леонардо совершенно не был уверен), затем нужно было с предельной точностью воспроизвести и все остальные детали: пятна крови и воска, прожженные места, дыры и следы складок на ткани. Кроме того, чтобы изображение на полотне Шевола получилось точно таким же, как и на подлинной плащанице, требовалось сделать немало предварительных пробных копий. Однако пока Леонардо так и не мог придумать, как добиться достаточной точности и четкости изображения при работе с камерой-обскурой, а без этого все остальное теряло смысл.

4

1888, Париж

Жан пришел в себя и медленно огляделся вокруг, пытаясь понять, где он находится. Его трясло от холода, перед глазами была пелена, а все тело болело. На мгновение Гару пришло в голову, что на него опять напали грабители. Он смутно помнил смех, раздавшийся за спиной, а потом… Память отказывалась открыть ему, что было потом. Жан смог припомнить лишь то, что он каким-то образом упал в реку. Все дальнейшее словно стерлось из его памяти.

Оглядевшись, Гару с облегчением убедился, что на улице, кроме него, больше никого нет. Взгляд его постепенно прояснялся, и в конце концов ему удалось разглядеть метрах в ста от того места, где он находился, свою лавку. Жан попытался встать, но голова его закружилась, и он снова упал на землю, чувствуя слабость и тошноту. Собравшись с силами, Гару опять приподнялся и наконец смог сесть, упираясь в землю руками. Опершись на ладонь, он почувствовал боль и, взглянув на руку, обнаружил, что она была вымазана зеленоватой грязью и покрыта пятнами высохшей крови. Жан вытер руку об одежду и увидел на ладони две странные ранки в форме полумесяцев: одна из них находилась у основания пальцев, а другая — рядом с большим пальцем. Жан смотрел на них, с удивлением и суеверным страхом, недоумевая, откуда они могли взяться.

Ледяной ветер, дувший с реки, хлестнул его по лицу, и Гару опять задрожал от холода. Он застучал зубами и сам испугался этого звука, казавшегося громким и устрашающим в безлюдной темноте ночи. Внезапно озноб пробежал по его спине, и волосы на затылке встали дыбом. Почувствовав, что за ним кто-то наблюдает, Жан резко повернул голову так, что хрустнули шейные позвонки. Однако кругом не было ни души.

Не желая больше оставаться в этом месте, Гару поспешно поднялся на ноги, отчего чуть не потерял равновесие и не упал снова. В этот момент что-то глухо стукнулось о землю. Посмотрев вниз, Жан увидел под ногами какой-то темный предмет. Он поднял его и, не разглядывая, положил в карман, после чего бросился бежать по направлению к мосту Понт-о-Шанж. Гару мчался со всех ног, словно спасаясь от погони. Перебравшись на другую сторону реки, он продолжал бежать до тех пор, пока совсем не обессилел. Оказавшись наконец дома, Жан все еще не мог отдышаться. Он поспешно запер за собой дверь и как одержимый бросился закрывать ставни и проверять, не забрался ли кто-нибудь в дом.

Убедившись, что в доме никого, кроме него, не было, и несколько успокоившись, Жан вытер лицо и руки, покрытые грязью, и переоделся. Затем он разжег очаг и опустился, обессиленный, на стоявший перед ним деревянный стул, сжимая в руке тот странный предмет, который он поднял с земли на набережной.

Дом Гару был более чем скромным, однако благодаря реформам префекта Османа в нем уже давно имелся водопровод. Мебель в доме была грубая и только самая необходимая, на стенах и потолке виднелись подтеки и пятна сырости. Кухня занимала почти весь первый этаж, и кроме нее там находились кладовая и небольшая каморка, служившая уборной. В спальне, располагавшейся на втором этаже, единственной мебелью были кровать и убогий шкаф с оторванной дверкой. Холостяк Гару привык к этому и не собирался ничего менять в своей жизни.

В углу у стены была сложена куча дров. Жан взял одно полено и подбросил его в очаг, чтобы огонь разгорелся сильнее: ему все еще было холодно. Поежившись, лавочник разжал ладонь и внимательно посмотрел на лежавший на ней предмет. Это был округлый медальон с неровными краями, покрытый толстым слоем зеленоватой грязи — так же как и прикрепленная к нему цепочка. В мозгу Жана мелькнула внезапная догадка. Трясущейся рукой он положил медальон на правую ладонь. Догадка оказалась верной: кровавые отметины на руке полностью совпали с краями медальона. Подобные следы могли остаться в том случае, если бы Жан сжимал этот предмет с такой силой, что он впился в его ладонь…

И тут Жан все вспомнил. Всплывшая в его сознании картина так потрясла его, что на мгновение у него даже перехватило дыхание, и он открыл рот, пытаясь набрать в легкие воздуха. К горлу подступила тошнота, и Жан снова ощутил во рту вкус гнилой воды. Ему стало дурно, и он резким движением отбросил от себя предмет. Тот ударился об пол, и зеленоватая грязь частично отскочила от его поверхности, обнажив металл. Гару был ужасно напуган. Он неподвижно сидел на стуле, со страхом глядя на загадочный медальон. Ему было страшно даже пошевелиться, но еще страшнее было оставить эту странную вещь в своем доме. Собрав все свое мужество, Жан сумел встать и одеться. Одежда все еще была мокрой и пахла тиной. Одеваясь, он не сводил глаз с медальона, лежавшего на полу в том самом месте, куда он его отбросил.

Схватив кочергу, Жан опасливо подцепил ею медальон за цепочку. Затем он взял маленький полотняный мешочек, в котором хранил хлеб, и осторожно опустил в него свою злополучную находку, стараясь ни в коем случае не касаться ее руками.

5

1502, Флоренция

Стремление Леонардо к знанию во всех его аспектах выходило далеко за рамки простой любознательности, и эта страсть сопровождала его всю жизнь, несмотря ни на что. В эпоху Возрождения контроль церкви над сферой знания слегка ослабел, однако до полной независимости было далеко, и свободный полет мысли повсюду натыкался на ограничения. Любая мысль, выходившая за установленные рамки, могла быть объявлена ересью или богохульством: инквизиция не дремала, пресекая любое инакомыслие, угрожавшее официальной доктрине. Мыслителю и ученому до костра был всего один шаг — шаг за тонкую грань, отделявшую ортодоксальную догматическую религию от подрывавших ее авторитет воззрений.

Однако страсть Леонардо к познанию была столь сильна, что он не останавливался ни перед чем в своем стремлении понять окружающий мир, раскрыть его бесконечные тайны. Именно запретное, тайное знание вызывало у него наибольший интерес — так же как и у многих других людей той эпохи.

Среди эзотерических наук особое место занимала алхимия, очень неоднозначно воспринимавшаяся современниками Леонардо: одни относились к ней с недоверием и опаской, считая ее колдовством или шарлатанством, другие же, наоборот, превозносили, веря в ее безграничные возможности.

Впервые Леонардо близко познакомился с алхимиками в Милане, где он находился на службе у герцога Лодовико Моро — сына Франческо Сфорца, правившего герцогством Миланским с 1450 года. В Милане того времени — могущественном и процветающем городе — работали многие художники, архитекторы, поэты и ученые. Именно там да Винчи познакомился со старым алхимиком — маленьким невзрачным человечком, обладавшим удивительной внутренней силой, поразившей Леонардо. Имя его было Амброджио де Варезе, но он просил называть себя «Великим тауматургом». Варезе находился на службе у Моро в качестве врача и астролога. Многие утверждали, будто ему уже более двухсот лет и что он действительно способен творить чудеса.

Как выяснил Леонардо, Амброджио был евреем. Он принял христианство вместе со своей семьей и получил фамилию Варезе от крестившего его епископа Палермо Джакомо де Варезе, настоящее же его имя навсегда осталось тайной. Амброджио объездил всю Италию, большую часть Европы, Северную Африку и страны Востока, владел десятками языков и имел обширнейшие познания во всех областях знания. В Милане Варезе с группой учеников основал общество, члены которого занимались алхимией и экзотической восточной гимнастикой. Общество было хорошо известно, однако все происходившее внутри его хранилось в глубокой тайне.

Члены этого общества, называвшие себя братьями, приобрели славу аскетов — высоконравственных, умеренных и справедливых, ищущих мудрости и гармонии — как телесной, так и духовной. Их главной целью было достижение духовного совершенства, а не открытие философского камня или чудесного эликсира долголетия. Превращение человека в высшее существо, способное восторжествовать над материей, они связывали не с продлением жизни, а с нравственным совершенствованием и очищением души.