Эй, Рыбка! - Илга Понорницкая

Наконец — в тот день, во время кросса — я подошла к Наташе Ярцевой. У нее это было больше, чем у всех.

— Наташа, — сказала я. — Обещай мне ответить на один вопрос. Это очень важно.

— Ну, обещаю, — покровительственно отозвалась Наташа.

Ободренная, я ткнула пальцем в ее грудь.

— Ты можешь этим шевелить?

У Наташи стало такое лицо, точно ее внезапно ужалила пчела.

— Ты дура, что ли? — спросила она меня.

— Я только хотела узнать…

Наташка не слушала.

— Ты дура! Дура!

У нее началась настоящая истерика. Она кричала, что девчонки из моего класса ей говорили, что я, точно, дура, что у меня грязные коленки, а зимой рейтузы собираются в гармошку, и туфли у меня как для детского сада, и что мне просто завидно, что у нее много дорогих вещей. Таких, как носят взрослые.

Не понимая, я выслушала ее, а после примирительно сказала:

— Ты что, обиделась? Это не потому, что ты — «бэшка». Я только хотела узнать, можешь ты этим шевелить или нет?

Наташа вдруг заплакала и побежала от меня куда-то за угол школы. Я так и не поняла, чего это она.

С тех пор прошел целый год. Ирка давно успела мне объяснить, что шевелить этим ни у кого не получается. Она сама спрашивала у девушки, которая была подругой ее отца в прошлом году. И та сказала: «Даже не мечтай».

Нельзя так нельзя!

Но до сих пор еще, только увидев меня где-нибудь, Наташка всегда кричала мне издалека:

— Ты дура! Дура!

И вот теперь мне предстояло провести в ее компании целых два дня.

Конечно, в лагере я сразу постаралась прибиться к каким-то незнакомым девочкам. Но они только и знали обсуждать, как готовились к этой олимпиаде. А я ведь не готовилась к ней ни минуты. Меня охватил страх, и не зря, как выяснилось. Когда пришло, наконец, время олимпиады, я опозорила всю школу. Так сказала Наташа Ярцева. И все другие «бэшки».

Надо было составить предложение со словом «тюль».

Я услышала, как одна девочка быстро прошептала другой:

— Тюль — слово мужского рода. В этом вся фишка…

Поэтому я написала: «Рыбаки выловили большого тюля».

Потом еще подумала и переправила на «Рыбаки выловили тюля средних размеров».

В самом деле, тюлька — это совсем маленькая рыбка. А тюлень — он ростом с человека или еще больше. А тюль, наверно, — это что-то среднее между ними…

— А что у вас на окнах висит, не тюль? — спросила Наташа Ярцева, когда мы обсуждали, кто что написал.

Я ответила:

— У нас там кисея…

— Сама ты кисея! — говорит мне одна из «бэшек». Даже не знаю, как ее зовут. Все «бэшки» одинаковые.

И все они смеются.

Правда, я одна сделала последнее задание. Но оно было необязательное. Только для тех, кто сделал все остальное. И у кого еще осталось время. А я начала сразу с него.

Там надо было сочинить новую сказку. Так, чтобы не было ни бабы Яги с Кощеем, ни гоблинов. В общем, чтобы совсем новые герои. И я придумала про рыб, которые живут в круглом аквариуме. У них все как у нас. В школе для мальков проходят, что земля круглая. А дальше проходят про инопланетян. Все эти рыбки — телескопы. В свои телескопические глазки они наблюдают за инопланетянами — за нами. Аквариум стоит, как будто, в нашем классе, а у нас есть, за чем понаблюдать. Или за кем…

Когда мы бесимся на переменах, рыбки жутко хотят к нам. Ан нельзя! Еще не придумали таких скафандров… И вот однажды нашелся такой ученый телескоп…

И я задумалась, из чего он мог сделать скафандры. Из водорослей? Нет, не то…

Но тут дежурная учительница, увидев, что я не пишу, подошла, и, глянув в мой листочек, ахнула. Она принесла мне другой листочек и велела сейчас же отвечать на основные вопросы.

Я успела ответить не на все, и с тюлем у меня вышло неправильно.

На следующий день мы ходили на реку — нас только завели в воду и сразу вывели оттуда, а вечером Кирпич приехал нас забирать.

Всех «бэшек» у автовокзала встречала мама одной из них, и Кирпичу надо было отвести по домам только меня и Гену Минаева.

По дороге меня так и подмывало спросить, помнит ли Кирпич свое обещание освободить меня от практики. Ведь тогда я могла бы выполнить клятву, данную ребятам, и мне бы ничего зато не было. Но я боялась спрашивать при Генке. От него всего можно ожидать. Вдруг он скажет, что для него счастье — поработать в теплице под присмотром ботанички, и он заболеет, если его такого удовольствия лишат. Что ему еще остается делать в каникулы! Только ходи, работай… Вот пусть и работает! Поэтому я ждала, когда мы останемся вдвоем.

Гена жил ближе к автовокзалу, чем я. Мы с Кирпичом поднялись в квартиру и сдали Гену с рук на руки его родителям. Они оказались маленького роста — гораздо меньше Кирпича и меньше моих родителей. И они уже старые.

Потом мы идем отводить меня. И тут я спрашиваю у Кирпича о практике.

— Не любишь работать в теплице? — спрашивает он в ответ.

— Люблю, — вру я ему. — Но вы же обещали…

— Если любишь, то считай, что тебе не повезло, — говорит Кирпич, и до меня не сразу доходит, что он имеет в виду.

Если любишь работать — тогда не повезло. А если я не люблю — то, значит, все наоборот?

Я боюсь поверить, что все обошлось, и тут он продолжает:

— В ближайшие дни никто из учеников не будет проходить практику. Ее придется отложить. Школьное руководство еще не решило, кто будет заниматься с вами вместо Светланы Павловны. В больнице она, судя по всему, пробудет еще долго.

— Она заболела! — ахаю я.

У меня не получается изобразить обеспокоенность. И в голосе — одна лишь радость.

— У нее инсульт. Ты знаешь, что такое инсульт? — говорит Кирпич. — Впрочем, откуда тебе знать… Ей стало плохо. И она может умереть. От этого умирают. Или на всю жизнь остаются инвалидами. И знаешь, почему ей стало плохо?

— Почему? — машинально спрашиваю я.

— Вандалы разорили школьную теплицу. Мало того, что разбросали семена, повыдергали саженцы — не пожалели и рыб в аквариуме.

— Рыб? — снова спрашиваю я.

— Все содержимое аквариума просто выплеснули вон. Конечно, рыбки сразу же погибли. На воздухе они страдают так же, как мы страдали бы от огня…

Он говорит так же, как Ирка.

Что же получается? Выходит, они обвинили нас в убийстве рыбок? Нас? Стоп! Откуда они знают, что в теплице были мы?

— А может, это вообще сделали не из нашей школы? — спрашиваю я.

Он отвечает, что хулиганов, к сожалению, никто не видел. Одно понятно — это были дети. Они пролезли через щель в окне. Взрослому там не протиснуться.

Так! Вот теперь мне должно стать легче. Кто видел этих детей?

Я чувствую, как именно мне должно стать легче. Точно что-то давило на грудь и на живот. Теперь отпустит… Но так — не становится.

— А почему они так сделали? — спрашиваю я, чтобы поддержать беседу.

— Помнишь, я рассказывал вам про вандалов? Бессмысленное разрушение… В Древнем Риме дикие племена уничтожали произведения искусства…

— Значит, здесь получается игра слов? — нарочно вдумчиво спрашиваю я, чувствуя, как у меня холодеют ноги снизу доверху и что-то начинает дрожать в груди. — Сначала вандалы разорили Древний Рим, а потом нашу школьную теплицу…

— Какая там игра! — отвечает мне Кирпич. — Исчезли дорогие семена. Светлана Павловна не так жалеет рыб, как семена.

Еще бы, думаю я. На рыбок-то ей было и вовсе наплевать. А разве есть во всем мире что-нибудь дороже ее цветочков?

— Некоторые из них не найдешь больше нигде в нашем городе, а может, и в стране, — со вздохом продолжает Кирпич. — Что-то, насколько мне известно, Светлана Павловна выписывала даже из Англии.

— Из Англии? Зачем?

— Хотела, чтобы вокруг нашей школы росли необыкновенные, редкие цветы, которых больше ни у кого нет. Разве что в каких-нибудь усадьбах у английских лордов. Она так и говорила нам, учителям: «Я сделаю из того школьного двора цветущий сад». Мы ей в ответ: «Подумайте, ведь вытопчут же все, сломают ваши цветы, с собою унесут! Район-то у нас какой, мол, хулиганский…» А она спрашивает нас: «Как так? Вот вы бы, мои коллеги, стали бы по клумбам бегать, топтать цветы?» Мы ей в ответ: «О чем вы говорите? Зачем же сравнивать?» А она нам: «Мол, а зачем думать о других, что они хуже нас с вами…» Вот так-то. Верила она в людей. В вас верила, своих учеников…

Мне странно, что он говорит так про крикливую Светлану Павловну. Вечно растрепанную — из учителей она одевалась хуже всех. Никто ее в классе не любил. Мальчишки только и думали, почему бы ей как-нибудь не заболеть. Другие же болеют. А она знай себе твердит, как полезно работать на свежем воздухе.

Оказывается, она верила в нас? Что мы хорошие? Мне кажется, о нас она вообще не думала. Лишь бы мы выполняли ее распоряжения. Тогда можно было не думать ни о ком из нас. Растения — вот что для нее было важнее всего. Она старалась как можно чаще проводить уроки в теплице. Или на пришкольном участке. Мы приходили сюда к ней — дети без лиц. Только с руками. Не очень-то умелыми, зато как много рук. Но даже если урок шел в классе, она приходила в синем рабочем халате. Как техничка.