Без Поводыря - Андрей Дай

А вот Стоцкому стоило рассказать правду. Он, по большому счету, мой человек, и под него обязательно немедленно рыть начнут. Еще, хорошо бы, чтоб мой Фелициан Игнатьевич разузнал, кому именно из омских жандармов поручено следствие вести, и что у них на меня есть. Может так выйти, что сам факт моего побега — главное доказательство вины, а от остального легко можно было отговориться.

Ну и Ваське в Бийск нужно будет отписать, чтоб затаился. Если кому не следует, выведают о нашем небольшом серебряном руднике — никакие покровители от царского гнева не спасут!

Крещение. День не постный, но и угощение на станции третьего класса — не ресторация. Без разносолов, и ни чего неуставного. Впрочем, я и без этого уже весь в режиме путешествия — готов довольствоваться малым. И жаль терять время на пустяки, когда слова, которые еще предстоит перенести на бумагу, стройными рядами теснятся в голове.

Да и аппетита нет, если честно. Все‑таки, согласитесь, слишком уж быстры и кардинальны перемены в моем статусе. По нынешней скорости жизни — так и вовсе мгновенны. Еще утром, встал с постели, пусть и не грозным начальником обширнейшего края, но и не последним человеком. Миллионщиком. Владельцем заводов, газет, банков… Чуть не сказал — пароходов, хотя вот как раз этого добра у меня еще нет. Доля малая в Магнусовых верфях — есть, а корабля — ни единого. Что бы я с ним делать‑то стал бы?

Бывший тюменец, а теперь вроде как — уральский купец, Поклевский–Козелл этой, ушедшей уже в историю, осенью подписал генеральное соглашение с правлением «Сибирского пароходного комиссионерства», в один миг превратив это объединение в крупнейшую в Западной Сибири транспортную корпорацию. По сути — монополиста. Тюфины, Рязанов, Швецов и недавно образованная «Пароходная компания купца Таля» хоть и обладали почти третью кораблей Обь–Иртышского бассейна, но на фоне оборотов «Комиссионеров» смотрелись блекло. Куда уж мне‑то в эту банку с пауками‑то лезть?!

Гинтар предлагал заказать у Бурмейстера парочку судов, да и сдавать их в аренду кому‑нибудь из опытных пароходников. Возможно, господин управляющий «Промышленного банка» так и сделает этой же весной, но уже без меня. Легко мог себе представить, как «просядут» мои учетные рейтинги в банках, после того, как известия из Омска расползутся по губернии. Как побегут самые опасливые скидывать мои вдруг ставшие ненадежными векселя. И как за счет этого можно здорово уменьшить мои долги, если сейчас же приняться выкупать их по пониженной ставке. Вот и выходит, что у меня сейчас каждая копейка буквально на счету. Не до новых проектов.

А вот старые, куда деньги уже вложены немалые, забывать не стоило. Потому пишу еще и Цыбульскому. Еще осенью он, вернувшись с приисков, порадовал новостью, что золото на ручьях в тех местах, которые я указывал ему на картах, нашлось. И много. Участки оформили на товарищество на вере «Семь ключей», где я стал одним из дольщиков, а добычу — почти пуд песка и самородков — отправили Гуляеву в Барнаул на апробацию и учет. Захар Цыбульский обещал, что к первым числам февраля станет известна сумма нашей совместной добычи. По его, даже самым грубым, подсчетам только моя доля составляла около трех тысяч рублей. На фоне общей суммы моих долгов — давно переваливших за миллион — это ничтожно мало, но ведь новый прииск еще даже не начинал работу. Это же прибыль только от разведки, так что результат можно считать более чем успешным.

Жаль не догадался кусочек карты скопировать, и в Томске у Гинтара или Миши Карбышева оставить. В АГО еще много неизвестных для этого времени богатых на золото ручейков, и вырученные деньги как раз на финансирование дальнейших изысканий и можно было бы пустить. Как там оно с этими невнятными претензиями жандармов ко мне обернется — еще неизвестно, но лишний источник доходов точно не помешает.

Это только формально сотрудники Третьего отделения — неподкупны. С холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками, едрешкин корень. Только у большинства из жандармов в чинах ведь и семьи есть, и дети. А жалование — совсем не велико. С другой стороны — по–настоящему богатого человека слишком уж и трогать не станут. Особенно, если поделиться с кем‑нибудь достаточно влиятельным.

А у меня и сейчас уже есть что этому, пока мне неведомому, спасителю предложить в виде благодарности. Тот серый булыжник, что мне Артемка с казачками приволок, оказался серебросвинцовой рудой! Причем содержание драгоценного металла было выше даже чем в знаменитом Змеиногорском руднике АГО. И добывать это богатство, учитывая, что найден образец на берегу какого‑то ручья, прямо на поверхности, должно быть гораздо проще…

После еды, хоть и простецкой, но обильной, несколько осоловел. Расслабился. Словно свалился вдруг с плеч груз забот, и позабылся страх неожиданного ареста. Апанас убрал со стола, заменил свечу, разложил бумаги и приготовил перо, а я все сидел, пыхтел — не в состоянии собраться с силами и начать писать. Мысли даже проскакивали, что с нынешней скоростью почтового сообщения можно особенно и не торопиться. Все равно — не то что интернет и электронные письма, телефон‑то — из области занимательных рассказов для юношества. Ну придут в столицу мои письма не спустя три недели, а через четыре?! Что изменится?

Такая толи лень, толи апатия навалились, что когда белорус сообщил, дрожащим голосом, что, дескать, во двор станции с пару минут как чуть не целая сотня казаков въехала, я только и смог, что тупо переспросить:

— Кто? Какие казаки?

— Да я это, Ваше превосходительство, — опередив Апанаса, пробасил от двери Безсонов. — Осташка Безсонов!

— Да я уж вижу, — обрадовался я, разглядев медведеобразную тушу этого гиганта. — Какими судьбами, Астафий Степаныч?

— Так это, — удивился казачий сотник. — Вас вот, Герман Густавович, хотел повидать…

— Вот как? — пришла моя очередь вскидывать брови.

— Ну да, — с детской непосредственностью, тряхнул чубом здоровяк. — Мы тут от Викентия Станиславовича весточку из Омска получили, так Васька Буянов, старшина наш полковой, и грит…

— Ты, Степаныч, со старшиной своим погоди, — перебил я сотника. — Скажи лучше, нашел‑то меня как?

— Так ить Мишаня Карбышев, сподручник вашенский, мне вроде премяша. С батей иво, Мишкой, мы и соседствуем и дружбу ведем, — вытаращился Безсонов на меня. В его огромной голове, похоже не укладывалось, что у друганова сына могли быть от него какие‑то секреты. — Так я иво и спросил, а тот и ответил. Говорит, вы на заре еще, в карету свою уселися, да и к переправе двинули. Ну и вот…

— Что вот? — снова не понял я.

— Дык ить тракт‑то тут чуть не на сотню верст — прямой. Свернуть вам и некуда, по зиме‑то. Вот я и рассудил, что и одвуконь на бауле тяжком, вы, значится, далеко не убежите. Верхами всяко — догоним. А тут и Антоновцы в караул ехать собирались. Как вас того…

Богатырь замялся, не в силах подобрать правильное слово.

— С должности сняли, — подсказал я. Безсонов вовсе не был идиотом. Но и быстрым умом похвастаться не мог.

— Ага, — обрадовался, и снова смутился казак. — Как вас, Ваше превосходительство, сняли, на тракте сызнова шалить принялись. А нового начальника‑то нету! И команду вашу отменить никто не мог. Вот и ездим, лиходеев ловим, да бродяг.

— Ясно, — кивнул я, хотя ничего ясного в этой непонятной ситуации не было. — Апанас! Распорядись там… Чай, пироги… Ну, все как положено.

— Митяй! — взревел вдруг Безсонов раненным мамонтом, так что я поспешил зажать уши ладонями, а белорус даже присел. — Ташшы!

В белую горницу ввалился еще один — пусть и не Илья Муромец, как Степаныч, но уж Алеши Поповича не меньше статью — кавалерист, с ведерным бочонком в руках.

— Васька присоветовал, — гордо пояснил сотник, кивком отпуская подчиненного. — Старый у нас — голова. Мол, коли начальник наш от вражин схорониться решил, так когда ему, бедняге, доброго пива еще доведется испить?! Бери, говорит, Осташка, завместо гостинца от казаков томских.

— Что это? — ошарашено разглядывая ведерный «гостинец».

— Так крюгеровка! — радостно разъяснил богатырь. — Сиречь — пиво ячменное Крюгеровской фабрикации.

— А мало не будет? — саркастично поинтересовался я.

— Дык я две баклаги и привез, — пуще прежнего заулыбался Безсонов.

Глядя на его сияющую физиономию, вкралось у меня подозрение, что в какой‑нибудь из переметных сумок, тщательно упакованная в ветошь, наверняка хранится и бутыль с водкой. Тоже, как и пивной бочонок, немаленькой вместимости — литра на три, не меньше.

— Спасибо за заботу, Астафий Степаныч, — смирился с неизбежным я. — Так что за известия подполковник Суходольский доносит?

Гигант уже набрал воздуха в бочкообразную грудь, чтоб рявкнуть что‑то еще своему Митяю, и тут же сдулся. Апанас уже расставил на столе и кружки под пиво, и какую‑то рыбу, и сыр тончайшими, просвечивающимися ломтиками. Еще и пробку из емкости успел вывернуть. Но вот налить, не расплескав, уже не сумел. Сил не хватило.