Ночные туманы - Игорь Всеволжский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Высоко над головой, в горах, паслись козы. Они резвились, бодали друг друга, скользили с лужайки на камни, перепрыгивали через расщелины. В ущелье плавал густой, как студень, туман.
На скале чернел развалившийся замок. В пустые окна были видны белые облака. Мы проехали через узенький мостик над бездонным ущельем. Небольшое низкое здание из серого камня стояло на краю дороги. Одноногий солдат, стуча деревяшкой, сбежал с каменных ступенек.
- Самовар поставь, - приказал отец.
Одноногий засуетился, завернул за угол здания и исчез. Кругом - и слева и справа, и спереди и сзади - поднимались отвесные скалы, уходившие в небо. Белым ручейком вилась дорога.
- Идем, сынок, чай пить, - позвала мать.
Мы поднялись на несколько каменных ступенек и очутились в полутемной, почти пустой комнате, в которой пахло сыростью. Отец уже сидел на деревянном диване.
На столе валялись какие-то корки, объедки. Проковылял солдат и, стряхнув объедки и крошки на пол, стал стелить на стол грязную скатерть. Усы у солдата были редкие и топорщились, как у кота.
- Намедни у нас почту ограбили, - сказал одноногий весело. - Стрельба была - у-ух! Давно такой стрельбы не слыхали...
- Что же, и теперь ездить опасно? - равнодушно спросил отец.
- Ни, - ответил солдат, - теперь не опасно. Поручик - орел, везде постов понаставил - зверь не пройдет, птица не пролетит.
- А разбойников не поймали?
- Да они с понятием: почтаря и ямщика отпустили с богом, попугали лишь малость. А почту, оно действительно, отобрали. А насчет поймать - разве их поймаешь?
У них каждый камушек - дом, каждый кустик - квартера, сорок лет тут служу, не бывало еще, чтоб ловили...
- Иди за самоваром, дурак! - рассердился отец, и солдат ушел, стуча своей деревяшкой.
- Что ж это будет, мой друг? - спросила мать.
- Дай-ка лучше трубу, - сказал отец строго.
Мать принесла трубу, и он заиграл встречный марш.
* * *
Через два часа одноногий усадил нас в возок и прикрикнул:
- Тро-гай!
Свежие лошади побежали рысью. Отец сразу же задремал, стал похрапывать. Возок то подпрыгивал, то опускался куда-то в глубину, то покачивался. В окна были видны только скалистые стены. Спина ямщика сначала покрылась мокрыми пятнами, потом стала глянцевой от дождя. Я долго смотрел на блестящую мокрую спину, потом заснул.
Далеко позади остались и мрачный холодный Крестовый перевал, и стремительный спуск к селению Пассанаур, в котором в предвечернем сумраке светились окна.
Возница покрикивал на неторопливых лошадей. Повозка тряслась по каменистой дороге. Вдруг лошадиные копыта зацокали как-то особенно звонко.
В темноте я ничего не видел. Теплый ветерок донес обрывки музыки. В воздухе запахло мокрыми тополями.
В темноте появился светлый квадрат: кто-то открыл дверь. Высокий человек встал на пороге, отбрасывая длинную тень. Мы свернули направо, потом налево, из темноты выплыл тусклый уличный фонарь. Залаял басом невидимый пес, и повозку задергало: пес кидался лошадям под ноги. Возница хлестнул кнутом в темноту - раздался отчаянный визг, и все стихло. Глухой голос сказал:
- С приездом.
В темных окнах засветились огни.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
На продолговатом плацу, с невысохшими лужами, окруженном приземистыми казармами, фельдфебель обучал солдат военным наукам.
- Серые порции! - кричал он. - Деревенщина! Никакого в вас нету понятия!
Из окон унылой казармы доносились трубные звуки.
Отец, как видно, знакомился с музыкантской командой.
Фельдфебель заставлял солдат бегать, колоть штыками воздух, плюхаться в грязь, подниматься. Поднимались они с грязными руками и лицами, но он не давал времени им обтереться.
Нет, я бы не хотел стать солдатом!
Ко мне подошли два мальчика. Один - вихрастый, курносый, веснушчатый, волосы у него отливали золотом, глаза были веселые и нахальные. Другой грузин, курчавый, нос с горбинкой; он был похож на орленка.
- Ты что здесь делаешь? - спросил вихрастый миролюбиво.
- Смотрю.
- Нашел чем любоваться. Откуда ты взялся?
- Приехал.
- А кто тебя звал?
- Подожди, дорогой, пусть расскажет все по порядку, - вмешался грузин. - У тебя отец кто?
- Капельмейстер.
- Капельдудкин? - воскликнул вихрастый так весело, будто я ему сообщил что-нибудь чрезвычайно смешное.
Мальчишка свистнул и весело протрубил марш: - Тра-тата, та-та... Так это твой отец надрывается? - кивнул вихрастый головой на казарму, из раскрытых окон которой продолжали вырываться трубные звуки. - Старый-то на днях дуба дал. Мы называли его волчьей мордой.
- За что?
- За то, что злющий был, дьявол!
- А тебя как зовут, дорогой? - спросил грузин.
- Сергеем.
- А я Васо Сухишвили. - Он протянул мне руку. - А он Сева Гущин, фельдшера сын.
- Разойдись! - заорал так сердито фельдфебель, что я вздрогнул.
- Ты что? Он не нам. Он солдатам, - успокоил Сева.
За казармами был огромный пустырь. Мои новые знакомые подвели меня к большому камню.
- У кого ножик есть? - спросил Васо.
Я протянул ему свой.
- Хороший ножик, - похвалил Васо. Он выковырял из патрона порох на камень, достал из кармана спички. - Ну, берегись!
Пламя вспыхнуло, словно фейерверк.
- Здорово! Теперь я! - сказал Сева. Наступила и моя очередь. Мне не хотелось показаться неловким. Я выковырял порох, зажег спичку - и вдруг в лицо и в глаза ударило чем-то горячим.
- Ой!
- А ну, покажи. Белый свет видишь? Значит, еще не ослеп, - успокоил Васо. - Больше пороха нет, вот твой ножик. А впрочем, давай сыграем с тобой в "кбчи".
- Во что, во что?
- В "кбчи".
Васо достал из кармана баранью косточку.
- Не играй с ним, Сережка, он мигом тебя обыграет, - предупредил Сева.
- Чепуха! Ставлю против твоего ножика десять пуговиц!
В одну минуту Васо выиграл у меня ножик и десяток отличных перышек.
- Ну, это с тебя за науку, - сказал Сева весело. - Никогда не играй с Васо.
Васо хозяйственно осмотрел ножик и перья и положил их в карман.
- Мне сам Георгий святой и тот проиграет.
...К обеду я поспел вовремя. Стол был накрыт, отец еще не возвратился, а мама напевала в соседней комнате песню: "Сулико, ты моя, Сулико..."
Я сбегал во двор, умылся, а мать все пела и пела.
Вдруг она смолкла, и в доме настала мертвая тишина.
Послышались тяжелые шаги. Возвращался отец.
- Обедать, Мария, - сказал он, входя.
Мать пробежала на кухню. Отец подошел к окну и стал смотреть на улицу.
- Садитесь, - сказала мать робким голосом. - Обед готов.
Мать налила суп в тарелки, и я стал есть. Отец сказал:
- В понедельник пойдешь в училище. Ты должен отлично учиться, иначе я сдеру с тебя шкуру. За каждую четверку я буду отпускать тебе вразумление, за каждую пятерку поощрение. Ешь.
Мать кивала мне головой: ешь, ешь.
Мне расхотелось и есть, и пить, но я ел и суп, и котлеты, и пил чай, чтобы, чего доброго, не рассердить отца.
Он неторопливо, маленькими глотками пил темный чай и подбирал ложечкой со стеклянного блюдечка золотистый мед. Отец смотрел мимо меня, куда-то в стену, жесткими глазами. Мать молчала. Она знала, что, если заговорит за столом со мной, отец нахмурится и спросит:
- Что ты сказала, Мария?
А если она попробует завести с ним разговор, он еще больше нахмурится:
- Не веди разговор при мальчишке.
Наконец отец допил чай. Он полез в карман и достал сложенную бумагу.
- Вот тебе расписание. Прочти и распишись.
Я схватил бумагу и прошмыгнул мимо отца. На листке четким почерком было написано:
Расписание дня
сына военного капельмейстера Сергея Тучкова.
6 часов. Вставать, умываться с мылом.
6 часов 30 минут. Играть на трубе перед завтраком.
6 часов 45 минут. Завтракать.
7 часов. Играть на трубе после завтрака.
По субботам в 7 часов 15 минут. Вразумление.
Я знал, что за "вразумление"! Отец снимал кожаный пояс и начинал экзекуцию. Он считал, что таким образом рассчитывается со мной за все грехи вперед. Это не мешало ему отпускать "вразумление" и в другие дни за отдельные, непредусмотренные проступки. Я читал дальше:
8 часов. Идти в училище, заниматься с усердием и прилежанием.
3 часа. Быть дома, готовиться к обеду. Вымыть руки с мылом и играть на трубе.
3 часа 30 минут. Обедать в семье. Громко не жевать.
4 часа. Играть на трубе.
5 часов - 6 часов. Заниматься прилежно повторением уроков.
6 час. 30 мин. Готовиться к ужину.
7 час. Играть на трубе.
7 час. 30 мин. Ужинать.
8 час. 30 мин. Повторить на сои уроки.
9 часов. Умыться с мылом, молиться богу.
9 час. 15 мин. Отход ко сну.
Отец и капельмейстер Иван Тучков.
Это было похоже на распорядок дня в музыкальной команде.
- Серге-ей! - услышал я громовой голос отца. - Трубу неси!
И мы сели с ним за дуэт из проклятого "Роберта Дьявола".
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Во сне я видел: меня награждают огромной книгой за отличные успехи. Пришлось проснуться: отец тряс меня за плечо.