Девушка в белом кимоно - Джонс Ана

Я склоняю голову, беспокоясь о том, что мы привлечем к себе осуждающее внимание окружающих.

— Они кружатся над нами, как мотыльки. Хаджиме, нам лучше уйти.

— Ну что же, как и мотыльков, их привлекает твой свет. Пусть смотрят, — улыбается он, демонстрируя тонюсенькую щель между передними зубами. Затем он подается вперед и кричит:

— Привет! Я люблю эту девушку!

— Тише! — я обегаю его, чтобы прижать к стене, и смеюсь. Затем спрашиваю: — Какой свет? — я не перестаю улыбаться, хоть и продолжаю следить за прохожими.

В ответ он поворачивается ко мне и снова берет меня за руку.

— Тот, что льется у тебя из глаз, — сжав мою руку, он берет и вторую. — И из твоего сердца, — и он быстро целует каждую ладонь.

Мои щеки тут же вспыхивают. Теперь я смотрю только на Хаджиме. Он такой проказник, этот мальчишка, но в то же время он — мужчина, и это сочетание делает его неотразимым.

Он наклоняется ко мне, прижимаясь лбом к моему лбу.

— Привет, Сверчок.

— Привет, Хаджиме, — я улыбаюсь еще шире, поражаясь тому, какой смелой становлюсь рядом с ним. Я отваживаюсь нарушать все правила, которым меня учили всю жизнь: проявлять смирение, быть тихой, ставить других превыше себя. Это были хорошие, верные правила, но...

Я опускаю глаза, прерывая его пристальный взгляд. Если я не буду осторожной, то могу запросто утонуть в его глазах. Но он берет мои щеки в ладони и приподнимает мой подбородок.

— Я собираюсь поцеловать тебя прямо здесь, в губы. Ты не против?

И тогда я встаю на цыпочки и целую его первая.

Мое сердце разрывается между паникой и блаженством. «В кого я превратилась?» Я раскрываюсь навстречу ему, подобно утреннему цветку, распускающемуся навстречу солнцу. Да, он неотразим и сладок, как компэйто2 на языке. И как с конфетами, я никак не могу насытиться, хочу еще и еще. Неужели я отважусь на то, к чему так стремится мое сердце? Как было бы просто! Но мы пообещали друг другу, что больше не будем этого делать, пока не поженимся.

И размыкаем губы.

Я улыбаюсь, Хаджиме ухмыляется от уха до уха. Я хлопаю его по груди и смеюсь. Да, кто я, в кого я превратилась? Он обнимает меня, и я понимаю. Я принадлежу ему. Это все еще я, но смелее, ярче, свободнее. Если во мне сияет свет, то это только потому, что он вложил в меня счастье.

— У меня есть сюрприз, — говорит он, целуя мою макушку, перед тем как отпустить меня из объятий. — Давай сюда, — длинными прыжками он выскакивает из аллеи, затем оборачивается и взмахами руки зовет меня за собой.

— Куда мы идем? — мне приходится бежать, чтобы догнать его, когда он сворачивает с улочки в поле, заросшее высокой некошеной травой.

Хаджиме разворачивается ко мне лицом, но продолжает идти спиной вперед с игривой улыбкой. Он выдергивает из травы колосок, кладет в рот его кончик и начинает жевать.

— Хаджиме, куда?

Его глаза, голубые, как только что омытое дождями небо, сужаются, затем и вовсе закрываются, когда он говорит:

— Не-а. Ничего тебе не могу сказать, — затем он бросает быстрый взгляд через плечо. — Это же сюрприз.

Мои глаза распахиваются еще шире, и тогда он бросается бегом.

— Подожди! — смеюсь я, стараясь догнать его.

Высокая трава настегивает мои голые лодыжки, я заставляю себя бежать все быстрее, но он убегает все дальше, а потом и вовсе пропадает из виду. Я замедляю бег.

— Хаджиме? — я ищу его среди деревьев, потом оглядываюсь туда, откуда мы пришли.

— Ай! — взвизгиваю я, когда он пугает меня, и закрываю лицо руками, крепко прижав локти к бокам. Со смехом он обнимает меня и покачивает из стороны в сторону, шепча о своей любви.

И я с головой погружаюсь в ощущение счастья.

Я чуть-чуть сдвигаю пальцы, чтобы сквозь них можно было смотреть. Хаджиме наклоняется и целует меня в лоб. Да, я принадлежу ему. А он принадлежит мне. Это судьба.

— Пойдем, мой сюрприз ждет впереди, говорит он и тянет меня за руку.

И мы идем, переплетя наши пальцы. Хаджиме выдернул и жует новый колосок, а я не нахожу себе места от беспокойства.

— Но нам все равно надо порепетировать, не забыл? Ты понимаешь, насколько это важно?

— Ну конечно, — он награждает меня взглядом через плечо. — Ведь именно поэтому мы уже репетировали раз сто.

— Сотни раз тут недостаточно, — мое сердце лихорадочно бьется от беспокойства. — Для того чтобы полностью овладеть всеми тонкостями чайной церемонии, необходимо репетировать годами, а может, и всю жизнь. А у нас на то, чтобы разобраться в правилах поведения, есть только сегодня, и то осталось совсем немного времени.

Я останавливаюсь, и он вынужден остановиться вместе со мной. Я умоляю его взглядом:

— На завтрашней встрече решится наша судьба. Пожалуйста, давай еще раз все повторим.

— Хорошо, — он поднимает глаза, чтобы все вспомнить. — Сначала я принимаю чашу и любуюсь ею, потом дважды поворачиваю ее в руках, приношу извинения за то, что выпью из нее прежде всех остальных, чтобы продемонстрировать свое смирение и скромность, и лишь потом делаю глоток, — он опускает голову. — Видишь? Мы уже готовы, так что пойдем, — и он тянет меня за руку.

Я совсем не разделяю его уверенности, поэтому продолжаю задавать ему вопросы, пока мы пробираемся вверх по крутому склону холма, все дальше уходя от людной улочки. Я по-прежнему не знаю, куда мы направляемся, но не позволяю себе отвлекаться от нашей цели.

— Что ты делаешь перед тем, как передать пиалу?

Он задумывается. Я не выдерживаю.

— Сначала ты должен отереть край пиалы салфеткой, иначе ты рискуешь поставить всех в весьма постыдное положение, помнишь?

От переживаний у меня все сжимается внутри. Если он допустит подобную ошибку, ее не забудут и, уж конечно, не простят.

— А в какую сторону ты передашь пиалу после того, как протрешь ее край?

На лице Хаджиме застыло озадаченное выражение. Меня захлестнула волна тревоги.

— Налево. Налево! — мое сердце стучит в лихорадочном ритме, и я ускоряю шаг так, что теперь он идет следом за мной. — Как мы убедим их в том, что ты — подходящая партия, если ты не можешь запомнить таких простых вещей?

Выражение лица Хаджиме остается прежним.

— Сверчок...

— Ты не понимаешь, все должно пройти идеально, — не унимаюсь я, продолжая бежать впереди него, паниковать и читать ему нотации. — Мы не можем себе позволить ошибки, даже самой незначительной, чтобы у них не было ни малейшего повода отказать тебе и заставить меня выйти за Сатоши.

Слова льются неудержимым потоком, а руки сами собой взмывают в воздух беспомощными крыльями.

— Понимаешь, ты — мое счастье. Я должна быть с тобой. Нам предначертано быть вместе, поэтому мы просто обязаны все сделать идеально, чтобы и другие тоже это увидели!

— Наоко!

Я настолько удивлена, услышав мое настоящее имя, что останавливаюсь.

— Посмотри туда. Ты это видишь? — он старается сдержать улыбку, показывая куда-то вперед. — Они не смогут нам отказать, потому что у нас уже есть дом.

Я поворачиваюсь навстречу солнцу, моргая, чтобы избавиться от бликов в глазах, и постепенно различаю далеко впереди, как к склону холма жмутся ряды крохотных домиков, образуя небольшую деревушку. Домишки все маленькие, ветхие, с тростниковой крышей. Одним движением я оборачиваюсь снова к нему. У нас уже есть дом? И тут мое сердце замирает и холодеет в груди. Здесь?

Он же снова разворачивает меня лицом к деревушке и кладет подбородок мне на плечо.

— Смотри, вон тот, на самой верхушке холма, — наш.

Я чувствую, как он улыбается возле моей щеки и ждет моей реакции.

Я же могу только прикусить губу.

— Я понимаю, что этого мало. Он старый и маленький, и ты, конечно, заслуживаешь гораздо большего, — он говорит быстро и восторженно. — И мне нечего предложить тебе, кроме обещания любить тебя и...