Пятое путешествие Гулливера - Андрей Аникин

Гораздо позже я узнал, что именно в эти дни четырехкратно-сверхравный, ведавший подобными делами, впал в немилость, был обвинен в нарушении заветов Оана и потерял свой пост. Поэтому никто в столице не хотел брать на себя ответственнпсть за мое дело.

Мне показалось, что местный сверхравный и переводчик несколько растерянны, и я решил воспользоваться этим, чтобы узнать свою судьбу. Я спросил:

— Куда и зачем меня посылают?

— Ты будешь трудиться среди народа и для народа.

— Значит ли это, что я буду в тюрьме?

— Нет, нет. Ты будешь свободным и равным, как все дети Оана.

— И я смогу, если захочу, уйти оттуда?

— Конечно. Но при двух условиях. Во-первых, ты должен до конца овладеть учением великого Оана. Во-вторых, тебя должны отпустить люди, среди которых ты будешь жить и трудиться.

— Но я уже немолод! Я хотел бы вернуться на родину!

На это я не получил ответа. Утром следующего дня я пожелал бедняге, оставившему во власти стихии изображение Оана, легкого наказания и отправился очищать свое сознание.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГУЛЛИВЕР ОЧИЩАЕТ СОЗНАНИЕ, ЗАВЕТЫ ОАНА. СОБСТВЕННОСТЬ У ЭКВИГОМОВ

За мной утвердилось здесь имя Нэмис, но произносили его немного иначе, чем в Пекуньярии. По случайному созвучию это имя означает по-эквигомски приблизительно «большая голова». Под этим именем я был записан в тех бумагах, с которыми меня отправили в деревню.

Я вышел из города рано утром вместе с тремя крестьянами, которые приходили в город по делам хозяйства и теперь возвращались домой. При желании я бы мог без труда сбежать от них, но это было бы чистым безумием в моем положении, и я решил покориться своей судьбе и дождаться лучшего случая.

Мы шли весь день по пыльной дороге, которая проходила порой через деревни, состоявшие из бедных хижин, сложенных из необожженного кирпича. Людей мы видели мало, так как все были на полевых работах. Заночевав в одной из таких хижин на полу, покрытом соломой и тряпьем, мы утром снова двинулись в путь и к полудню достигли цели.

Меня привели в дом, где я должен был жить. Это было казарменное помещение с низким потолком шириной около 15 футов. Вдоль стен в два яруса были устроены скамьи, на Которых лежали тюфяки и одеяла. В этой казарме размещалось до шестидесяти холостых мужчин разного возраста, но большей частью молодых и совсем юношей. Возможно, я был среди них самым старшим по возрасту.

За перегородкой была особая комната, квадратная в плане, во всю ширину здания. Она называлась «дом Оана». Там были развешаны по стенам те же изречения императора, какие я видел в госпитале, и имелось несколько его портретов, в том числе на каждой стене висел совершенно одинаковый Оан.

Ежедневная молитва, подобная той, какую я описал выше, происходила здесь.

Я уже хорошо знал, что в Эквигомии нельзя жить, не зная и не повторяя ежечасно к месту и не к месту изречения Оака.

Основу составляли тринадцать фраз, которые назывались «заветами Оана». Они так часто повторялись, что я запомнил бы их, даже если бы не хотел этого. Вы можете разбудить меня в любой час ночи, и я, еще не проснувшись, повторю их в любом порядке.

1. Чем меньше ешь, тем лучше можешь работать.

2. Приглядевшись внимательно, увидишь: что кажется столь необходимым, на самом деле излишне.

3. Бык нужен изредка, вол нужен всегда. Поэтому вол полезнее быка.

4. Человек отличается от животного тем, что он подчиняется сознательно.

5. Все изменяется: вчера — друг, сегодня — враг; сегодня — враг, завтра — друг.

6. Если ты не разобьешь голову врагу, то он останется жив. Если он останется жив, он разобьет голову тебе.

7. В сущности, бедность есть самое большое богатство.

8. Хороший беспорядок лучше плохого порядка…

9. Сначала сломай старый дом, тогда лишь думай о постройке нового.

10. Коси луг чаще, новая трава будет лучше старой.

11. Когда человек один, ему приходят в голову дурные мысли, но люди помогут ему разоблачить и исправить себя.

12. Первый равен второму, второй равен третьему. Но первый может быть сверхравен третьему, если так хотят люди[1].

13. Не думай, что ты умнее других равных. Но не думай также, что другие равные умнее тебя.

Это было только начальное образование. Надо было дословно знать, что сказал Оан о множестве разных вещей, часто самых неожиданных: северном ветре и тиграх, книжной премудрости и женщинах. Дальше шли стихи императора Оана, его послания к ученикам, мысли о материальных и духовных эманациях человеческого тела. Кошмар заключался в том, что время от времени из столицы присылались новые тексты, которые не просто отличались от старых, но иногда толковали вопрос в противоположном смысле. Например, было такое изречение Оана: «Не бойтесь ядовитых змей, они не так опасны, как кажутся». Но однажды было объявлено, что враги исказили это изречение и что в истинном виде оно звучит так: «Опасайтесь ядовитых змей, они опаснее, чем кажутся».

Стояло лето, был разгар сельскохозяйственных работ.

В это время года нас поднимали вместе с солнцем, после молитвы давали завтрак, обычно состоявший из тушеных овощей с маисовой лепешкой, и отправляли в поле. В полдень был отдых и вторая молитва. В пять часов, если не было особых обстоятельств, работа заканчивалась и давали обед.

По возвращении в казарму мы еще часа полтора или два занимались учением Оана, Под конец у многих от усталости слипались глаза. Если сверхравный замечал спящего, он не больно, но вполне ощутимо хлопал такого человека по щекам особой деревянной лопаточкой на длинной ручке.

Раз в неделю проводился «час клятв Оану». Время от времени каждый давал какую-нибудь клятву, для которой была особая формула. Вставал, скажем, свинопас и говорил: «Руководствуясь третьим заветом Оана, а также притчей о благодарной свинье, я даю клятву, что все свиньи, доверенные мне, уменьшат время ношения плода до двух месяцев. Слава Оану». Все громко повторяли «славу», причем сверхравный внимательно смотрел на рты. Давались самые несусветные клятвы, весьма странным образом связанные с текстами Оана. Руководствуясь шестым, заветом (о вратах и разбитых головах), кто-нибудь давал клятву истребить за неделю не меньше сотни постельных клопов, которые действительно доставляли нам много мучений. Еще одна удивительная процедура называлась «час caмoразоблачений». Надо было возможно искуснее наговаривать на себя, выдумывая грехи и проступки. В ходу было такое простое саморазоблачение: «Я вчера за весь день ни разу не вспомнил о великом Оане». Можно было раскаяться в обжорстве или сладострастных снах, в забвении равенства или плохом отношении к скотy.