Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого - Константин Радов

— Ты когда помрешь?

— Не знаю. Скоро, наверно. Вам зачем знать?

— Погоди хоть до Рождества… Не то нас опять учиться загонят!

Ну да, конечно! Школа так и квартирует в моем доме; я в нем за шесть лет недели не прожил. Теперь, похоже, застрял на весь остаток жизни.

— Что, не любишь учиться?

— Учиться-то ладно… Левонтий больно драться горазд: как треснет по башке линейкой! А то за волосы схватит, и мордой по столу возит… Ежели еще браги напьется — тогда совсем… Это учитель наш, Левонтий-то.

— Знаю, сам его ставил. Только не думал, что он драчун и пьяница.

— А правда, ты с самим царем задрался?

— Ты что, дурной? С царем драться нельзя, он помазанник Божий. Так, поругался малость.

— Как поругался, по-матерну?

— Да нет, обычными словами.

— Тогда ничего! Мы тоже с мамкой ругаемся, а потом миримся: она у нас добрая. А царь — добрый?

— Как сказать… Видишь ли, ему сильно добрым быть нельзя. Слушаться не станут. Каждый начнет свое делать, вразнобой — и пропадет государство!

— Знамо, нельзя без набольшего. А с турками ты дрался?

Назавтра испуганный и трезвый учитель стоял во фрунт у моей постели, послезавтра — возобновил занятия. Зачем полумертвому изгнаннику дом в восемь комнат? Половины с лихвой хватит. Опасения крестьян, что соседство беспокойных детей помешает выздоровлению любимого помещика — полный вздор. После учебы целая толпа ребятишек набивалась в горницу, чтобы послушать о былых сражениях. Голоса надолго не хватало: кашель душил. Но я ни за что бы не отказался от этих разговоров. Огоньки азарта в мальчишеских глазах, протянувшаяся между нами тонкая ниточка понимания — вот, пожалуй, и все, что держало меня по сю сторону земной поверхности. Воля к жизни пробудилась. Снова, как в детстве, умелый рассказчик вел за собой слушателей, по произволу заставляя смеяться или плакать, и если телесно они оставались сыновьями своих отцов (кто-то, возможно, и чужих — неважно), духовно это были уже МОИ дети. Придет время — и если позову, они пойдут за мною, бросив безутешных родителей.

К Рождеству я не только не помер, но весьма окреп. Достаточно, чтобы скрасить Настасье вдовью долю. Дед Василий, полагаю, обо всем догадывался — но не подавал виду. А внутренно, думаю, торжествовал, глядя, как больной выздоравливает. Его интригу вычислить было легко: он сделал на меня ставку. Или на милость государя, если угодно. Если опальный генерал получит назад свои чины и богатства — семья, служившая господину опорой в бедствиях, сможет рассчитывать на очень большую награду. По крестьянским меркам, просто сказочную. Внук старого хитреца так далеко в будущее не заглядывал, а просто был верен без расчета. Посланный в Петербург под претекстом лесоторговых дел, Илья постарался разведать обстановку в верхах и передать, кому следует, мои приветы. Большинство тех, кого я считал друзьями или вывел в хорошие чины, притворялись, что впервые слышат мое имя — но нашлись исключения. Тоненькая пачка тайных писем была как живительный глоток воздуха погибающему от удушья. Оказывается, Михаил Голицын, в коллегии вотировавший казнь, ибо "Артикул воинский" не оставлял иного исхода, приватным образом ходатайствовал перед государем о помиловании. То же самое — Брюс, немедленно по возвращении из Ништадта. Генерал Миних, второй человек в польской армии, коего посол Долгоруков совсем было сманил в русскую службу, после известия о моем осуждении делал вид, что не помнит прежние беседы с князем. Европейские газеты судьбу генерала Читтано ставили в предостережение всем безумцам, желающим служить царю. Репутация Петра как нанимателя падала, многолетние усилия Матвеева шли прахом. Без моих торговых партнеров явно не обошлось: столь дружное выступление памфлетистов стоит немалых денег. В общем, не так грустно, как прежде казалось.

Вторым планом шли новости политические — и для всех, кроме меня, уже не слишком новые. Условия мирного трактата с Швецией, описание торжеств и принятых государем титулов. Как хорошо, что я в этом не участвовал! Если б уже не сидел в крепости — наверно, не преминул бы туда отправиться прямо из-за праздничного стола, не вынеся дурновкусия вздорных претензий в сочетании со столь же отвратительным пойлом. "Император Всероссийский"… Какая гнусность!!!

Любому невежде известно, что императорский титул — наследие древних и предполагает, в дополнение к военному могуществу, обладание одной из мировых столиц: Римом или Константинополем. Соответственно, императоров может быть два: западный и восточный. Один титул присвоила венская монархия, имея на то сомнительные исторические резоны и не имея Рима. Другой — вакантный. Что должен был сделать Петр, чтоб заслужить его?

Господи, ну неужели столь очевидные истины нужно объяснять?! Не может быть православного императора, пока Константинополем владеют турки! Это против всех правил и традиций. Вы полагаете, традиции можно ломать? Да на здоровье! Объявите себя богдыханом деревни Козявкино или архиепископом цыганского табора! Государю можно, а вы чем хуже?

У африканских дикарей высшим почетом пользуются воины, кои носят ожерелье из клыков собственноручно убитого льва. Представьте, что какой-то хитрозадый арапчонок, испытав силы в поединке с царем зверей, решил: а ну его, здоровый слишком… Вон у дороги дохлая свинья валяется; вырву у нее зубы, подточу на камне, чтобы походили на львиные, и будет издали не отличить…

Новый царский титул во всем подобен был этому ожерелью.

Пока один из нас исходил бессильной внутренней злобой на свежеиспеченного императора, другой мялся у порога.

— Что еще, Илюша?

— Всё… Всё, что осталось от вашего имущества, господин генерал. — Он протянул какой-то кирпичик, завернутый в плотную бумагу. — Из компанейской конторы в Тайную канцелярию всё выгребли. А там… Платье по себе разобрали, бумаги — служителям, на растопку. Даже бухгалтерские книги увезли! Одна эта маленькая уцелела, в щель завалилась.

Я осторожно развернул листы.

Чудом спасшийся из бесстыжих грабительских лап, в моих руках лежал кодекс Леонардо.

Подняться из глубин

— А енто что за нетопырь?

— Не тычь пальцем. Сия книжка дороже целого дома стоит. Ну, ежели знающий человек будет оценивать.

— Как же ее городские не украли? Они что, совсем дураки?

— Близко к тому.

— А ты нас колдовать по ней научишь?

— Перестань глупости молоть! Колдовство…

Я не договорил, зашедшись кашлем. Вот уж зараза, так зараза! Цинготные пятна давно исчезли, и плоть на костях стала нарастать — однако при малейшем усилии или при попытке повысить голос перхал мучительно и тяжко, с одышкой и хрипом. И все же не стану хулить рецепты деда Василия: казенная медицина меня совсем приговорила, а старый знахарь не дал помереть. Вдобавок, пациент вошел во вкус. Резкий запах от растопленного волчьего сала начал, по непонятному капризу больного обоняния, нравиться. Теперь тетка Алена каждый день, отрубив от висящей в кладовке мерзлой звериной туши два-три фунта мяса, готовила по моим указаниям бифштекс. На английский манер, с кровью. Правильнее, наверно, "вольфштекс" — ибо говядина тут не при чем. Деревенские охотники с готовностью угождали прихотям графа, что было нетрудно по изобилию хищников в окрестных лесах и не стоило им ни копейки. Волчатину даже собаки не едят, боятся. Одна беда: клеймо колдуна при таком рационе вам точно обеспечено.

Маленькая старинная книга увенчала сию репутацию. Крестьяне рассуждают прямолинейно. Переплет черного цвета? Значит, чернокнижество! А уж после того, как по деревне расшептали о человеке с крыльями летучей мыши, на страницах изображенном… Кем может быть это существо, если не дьяволом, рисованным прямо с натуры?

Среди народов более религиозных — не миновать бы мне беды. Но русского мужика даже скрести не надо, чтобы под тонким слоем православия обнаружился замерзелый язычник. На нечистую силу он смотрит с практической стороны: какую бы от нее получить пользу? Казачьи байки о поездках верхом на чёрте вполне выражают сие отношение.

А уж ребятишки… Материнские запреты, пусть подкрепленные прутом по заднице, не в силах одолеть детское любопытство. Отцы, может, и сумели бы найти более весомые аргументы — но они далеко. Это в других имениях мужики отсыпаются зимою за летнюю страду, подобно медведям. Бекташевские все на промыслах, начиная с подростков тринадцати-четырнадцати лет. Кто не попал на корабли и заводы — те в лесу. От Осташкова до Твери, а по другую сторону водораздела — на Ловати, Мсте и Луге больше двадцати пильных мельниц в аренде у здешних жителей. Снабдить их материалом — работа на всю зиму.

Ну, а школярам моя горница словно медом намазана. Учителя они сроду так не слушали. Ум и память нараспашку, как корабельный трюм — грузи, что хочешь. Грех такой момент упускать.