Малюта Скуратов - Дмитрий Володихин

Так или иначе, Р. Г. Скрынников не отрицает крайне низкого положения Г. Л. Скуратова-Бельского на лестнице местнических счетов[8]. По традициям, сложившимся в военной среде Московского государства, Григорий Лукьянович не мог и мечтать с таким-то «отечеством» о воеводском или «думном» чине. Обрести его он мог только чудом… или в случае серьезной ломки социальных устоев, что и произошло в опричнину.

Вопрос о том, куда уходят корни Малютиного рода, вызвал немало споров.

Бессмысленно перебирать сетевые и книжные публикации научно-популярного и публицистического характера, где несколько ложных версий о происхождении Малюты без конца перекатываются, как цветные стекляшки в калейдоскопе, вступая во всё новые экзотические сочетания. Из них ваяют сногсшибательные гипотезы, их представляют в качестве «свежего взгляда», их даже используют как аргументы в дискуссиях по политической истории России XVI века…

Но под ними — пустота. Вакуум умственных спекуляций и несколько случайных фактов на дне.

Довольно долго историки верили родословной легенде, согласно которой семейство Скуратовых-Бельских — это потомки польско-литовского шляхтича Станислава Бельского. От него протягивали нить к некому Григорию Филипповичу, получившему прозвище «Станище» или «Истонище» (шалаш, шатер) — дескать, так исковеркали на Руси имя «Станислав». Тогда получалось, что основателем ветви Скуратовых в семействе Бельских мог быть потомок Г. Ф. Станища, некий Прокофий Зиновьевич прозвищем Скурат — представитель московских «служилых людей по отечеству» как минимум в пятом поколении, четвертый сын в семье, видная фигура конца XV века. Имя его и род встречаются в родословцах среди третьестепенных, по понятиям XVI века, но все же «честных» семейств. Близкой родней ему приходились дворяне Кучецкие[9], а также, по другим сведениям, род Лазаревых-Станищевых, довольно заметный в XVI–VII веках.

В связи с этим гипотетическим построением возникало немало путаницы и противоречий.

Во-первых, родословцы выводили Григория Филипповича Станище от некоего Филиппа, «мужа честна», выехавшего на службу к Ивану Калите (сведения явно легендарного характера)… но из «Цесарской земли», а не из Польши и не из Литвы.

Во-вторых, мифическому «Станиславу Бельскому» приписывали выход на Русь при Василии I, который правил через полстолетия (!) после Ивана Калиты.

В-третьих, человек с прозвищем «Скурат», действительно присутствующий в древних родословцах, оказывался в генеалогических построениях то отцом, то дедом, то дядей Малюты. Явная нестыковка выходила прежде всего из-за того, что христианское имя и отчество Малюты хорошо известны — Григорий Лукьянович. (Лукьянович, а не Прокофьевич!) Но если он не сын Прокофия-Скурата, то почему носит родовое прозвище Скуратов?

Иными словами, версия, связывающая Малюту с Григорием Станище, трещит по швам.

Прозвище «Скурат» было, видимо, довольно распространенным. Так, в знатном роду Хлоповых был некий Иван Скурат, не имеющий никакого отношения к Скуратовым-Бельским[10]. «Скурат» означает «лоскут кожи», «грубая кожа», «вытертая замша». Так могли назвать человека с кожным заболеванием или же просто с сильно обветренным лицом. Ничего необычного.

Сейчас большинство историков склоняются к иной версии. Ее обосновал С. Б. Веселовский: «Первым известным нам лицом этой фамилии был Афанасий Евстафьевич, который упоминается в 1473 г. как послух у духовной грамоты С. Лазарева в Звенигороде. Его сын Лукьян Афанасьевич, по прозвищу Скурат, в начале XVI в. владел вотчиной в Звенигороде на границе Сурожского стана Московского уезда»[11]. Это владение Л. А. Скурата не было значительным по размеру, центром его служила деревня Горка.

Вот и всё. Очень скромный объем фактов, зато они твердо определены.

А как же Григорий Станище и Прокофий Скурат?

Возможно, какая-то связь между родами Скуратовых-Бельских, Лазаревых, Кучецких и прочих потомков Григория Филипповича Станища имеется. Но ни доказать ее, ни опровергнуть, ни проследить с должной подробностью при современном состоянии источников невозможно.

При Малюте Скуратовы-Бельские владели поместьем в районе Белой — небольшого города на Смоленщине, в прошлом являвшегося центром удельного княжения. Московскому царству эти земли перешли от Литвы в начале XVI столетия. Но имел ли род Скуратовых-Бельских литовские корни, нет ли — опять-таки непонятно. Поместье они могли получить и после закрепления Белой за Россией.

Ближайшую родню Григория Лукьяновича можно представить в виде кружевной подставки под хрустальную вазу. У этого кружева — тонкий и сложный рисунок. Когда-то оно было разорвано на множество частей. Некоторые из них навсегда потеряны. Другие сохранились, но хищная стихия времени изгрызла их по краям. Вот и получается нечто вроде «кружевного пазла»: приходится выкладывать на столе множество фрагментиков, они путаются, то подходят один к другому, то не подходят, а то вдруг становится ясно, что в каком-то месте — дыра и ничем ее не закрыть…

Рядом с братьями Скуратовыми-Бельскими под Белой жил некий «Васюк Шемякин сын Бельского «— как видно, их родич[12]. Сын его, «Фуник Васильев сын Шемякина-Бельского», служил с поместья, расположенного неподалеку от Вязьмы[13].

В «Тысячной книге» присутствует также некий Скурат (или Скугря, Скутра) Григорьев сын Скуратов — новгородский помещик[14], и не очень понятно, был ли он как-то связан со Скуратовыми-Бельскими. По социальному положению он оказался выше их, поскольку попал в «избранную тысячу», а они — нет. Но, может быть, он просто оказался старше их всех и, когда набирали «тысячников», уже достиг требуемого возраста, а они еще ходили в отроках. Опрометчиво было бы видеть в нем сына Малюты, по одним лишь «подходящим» прозвищу и отчеству. Сын, попавший в «тысячники», когда отец туда не попал, — почти фантастическая комбинация. Напротив, Скурат Григорьев сын Скуратов, скорее всего, превосходит Малюту возрастом. Но он тем более и не отец Малюты — тот, как уже говорилось, был Афанасьевич. Историк П. А. Садиков построил по этому поводу гипотезу: «Среди “тысячников” 1550 г. известен некий Скурат Григорьев сын Скуратов, из новгородских детей боярских; вполне допустимо, что новый слуга царя Ивана, также Скуратов Малюта, принял добавочное прозвание “Бельский” — “Белевский”, чтобы отделить себя от своих однофамильцев новгородцев»[15]. Гипотеза эта, несмотря на кажущуюся логичность, совершенно безосновательна. Прозвище «Бельский» носили и другие члены семейства Скуратовых, не являвшиеся сыновьями Малюты. Например, знаменитый Богдан Бельский. Что же они, на семейном совете решили разом переименоваться? Выглядит абсурдно. Да и в источнике братья Скуратовы названы Бельскими по отцу, а не как-нибудь еще: «Третьяк, да Неждан, да Малюта Скуратовы дети Бельского».

Малюта в «Дворовой тетради» записан после двух своих братьев. Значит, он — младший. Но не третий, а, скорее всего, пятый: первым назван «Третьяк» — третий сын в семье. Видимо, двух старших сыновей и отца к тому времени не было в живых или они получили поместья в других местах.

Малюта — персональное прозвище, довольно редкое. Его могли дать за малый рост и хилое телосложение взрослому человеку, а могли — младенцу. В последнем случае Малюта в зрелые годы вполне мог оказаться человеком среднего роста или даже богатырем. Более того, один из иностранных источников сообщает, что прозвище свое Григорий Лукьянович получил… в качестве дружеской насмешки над его весьма крупными габаритами.

Приходится признать: прозвище ничего не говорит нам о внешности Малюты.

Третьяк и Неждан — такие же персональные прозвища, как и Малюта. Только в документах XVI века они попадаются гораздо чаще. Христианские имена братьев Малюты, полученные при крещении, были иными.

Историк В. Б. Кобрин много лет назад высказал идею, согласно которой прозвище Третьяк не обязательно давали третьему сыну. «В Дворовой тетради мы находим, — пишет В. Б. Кобрин, — 6 носителей имен Второй (Другой), 27 Третьяков, 11 Пятых, 6 Шестаков, по одному Семого и Осъмого и двоих Девятых Итак, Третьяков было в четыре с лишним раза больше, чем Вторых и Других, хотя, естественно, вторых детей было больше, чем третьих. Вряд ли и шестых детей было столько же, сколько вторых. Даже если носители порядковых имен действительно занимали соответствующие порядковые места в семье… ясно, что имена-числительные давались преимущественно третьим, пятым и шестым детям, либо имена Третьяк Пятой и Шестак оторвались от своей этимологии. И то, и другое характерно скорее для имен, чем для прозвищ»[16].