До горького конца - Мэри Брэддон

Джон Ворт, управляющий, жил в своем собственном, не красивом, но удобном кирпичном домике, на лугу деревни Кингсбери, на расстоянии мили с половиной от Брайервуда. Он был дружен с Редмайнами и любил заходить на ферму, чтобы выкурить вечернюю трубку, сытно поужинать или напиться чаю под развесистым кедром, куда Грации приходила иногда фантазия поставить чайный стол в благовонные летние вечера или в знойное время жатвы. Тут все любили его, хотя людям незнакомым он едва ли показался бы привлекательной личностью. Это был человек лет шестидесяти и более, высокий, с честным, суровым лицом, загрубевшим и покрасневшим от пребывания на воздухе во всякую погоду, с седыми волосами, жесткими и короткими как щетка, и с густыми седыми бакенбардами. Он не имел ни жены, ни детей и очень любил Грацию, которая обращалась с ним опасно обворожительным образом, полудерзко и полуласково.

Новое средство увеличить свой доход тетушка Ганна нашла при содействии мистера Ворта. Он зашел к ним однажды вечером, в июне, когда они сидели за чайным столом, Грация с романом на коленях, ее два кузена поглощая холодную ветчину и бобы с таким аппетитом, что можно было подумать, что они не ели с неделю. Грация не могла смотреть на них без отвращения. Ей хотелось, чтобы чайный стол имел более изящный вид, чтобы на нем стояло блюдо с земляникой, ваза с цветами и китайская тарелка с бутербродами, подобными тем воздушным бутербродам, какие подавались в гостиной мисс Тульмин, но ничего более существенного. Мисс Тульмин была содержательница пансиона, в котором Грация почерпнула все свои понятия о приличии. Там она получила тот взгляд на жизнь и на людей, который так легко сообщается в подобных заведениях, и считала теперь несчастьем быть дочерью фермера и еще большим несчастьем быть племянницей тетушки Ганны, которая была так неприятно трудолюбива и имела склонность засучивать рукава при всяком удобном случае, которая принимала деятельное участие в ежемесячной стирке и не только не стыдилась этого факта, но даже хвасталась им. Грация не ладила с окружавшими ее, в особенности с тех пор, как единственный человек, которого ома любила, покинул тесный семейный круг. Бедствовать в Австралии, казалось ей, было бы гораздо легче, чем выносить неприятности ее будничной жизни, слушать целый день ворчливый голос тетки, носить по вечерам ситцевые платья и подвергаться наставлениям за то, что она не любит хозяйство. В пансионе мисс Тульмин были дочери адвокатов и докторов, девушки, для которых жизнь была веселым праздником, которые возвращались с вакаций с веселыми рассказами о собраниях и пикниках, о крокете и танцах. Бедная Грация ни разу не была на балу и не могла играть одна в крокет, хотя обширная лужайка в саду была для этого как нельзя более удобным местом. Правда, тут были ее кузены, которые охотно отдали бы ей свободное время своей трудолюбивой жизни, но руки и сапоги кузенов были из самых грубых и не согласовались с понятием Грации о приличии. Ей казалось, что бит крокета никогда не должен попадать в руки менее изящной особы, чем кингсберийский священник, худой и бледный молодой человек, с слабым голосом, пользовавшийся большим почетом у окрестных помещиков и делавший ежегодно два церемонных визита в Брайервуд.

Грация отложила в сторону роман и налила большую чашку чая для управляющего. Она была всегда; рада видеть его. Мистер Ворт приносил им новости из внешнего мира и об интересном изгнаннике, сэре Френсисе Клеведоне, о котором она всегда готова была слушать. Она воображала его себе похожим на Эдгара Равенсвуда, величественным, мрачным и неучтивым.

— Нет ли письма из Австралии? — спросил мистера Ворт, — Третьего дня пришла, кажется, почта.

Грация покачала грустно головой; в этот раз письма не было.

— Последнее было длинное, и отец сказал нам, чтобы мы не ждали от него писем с каждою почтой. Если с ним случится что-нибудь, говорит он, мы это наверное узнаем от друга его Моргана.

— Конечно. Это большое утешение для вас, что он там не один.

Управляющий задумался, прихлебывая свой чай, а Грация смотрела на него, ожидая, чтобы он сказал им что-нибудь новое об интересном изгнаннике.

— У нас будет редкий сенокос в этом году, Джемс, — сказал мистер Ворт, а Джемс Редмайн в ответ слабо улыбнулся и сказал: — Да, если только в продолжение следующих двух суток выпадет дождь.

На дождь надежды мало. Мой барометр не опускался ниже тридцати две последние недели. У нас. лет десять уже не было таких трав, как в этом году.

— И это поправит дела сэра Френсиса? — спросила Грация с жаром.

— Конечно, моя милая, — отвечал мистер Ворт весело. — Одно сено даст по меньшей мере семьсот фунтов для уплаты долга. Для сэра Френсиса приятно работать. Он не брал более двухсот пятидесяти фунтов в год из доходов с тех пор, как умер его отец. Позвольте еще чашку чая, только не так сладко.

— Есть надежда, что сэру Френсису можно будет скоро вернуться сюда? — спросила Грация, наливая чай.

— Едва ли, если только не умрет внезапно его тетка, мистрис Кальвер, и не оставит ему своих денег. Но она, кажется, решилась не расставаться с ними как можно дольше.

— А она очень богата? — спросила Грация не столько для того, чтобы получить ответ, как для того, чтобы поддержать разговор. Она уже давно знала все, что мог сообщить ей мистер Ворт о мистрис Кальвер, но ей никогда не надоедало слушать все, что касалось семейства Клеведон. Они были единственные аристократы, о которых она что-нибудь знала, и служили для нее представителями благородства и величия.

— Богата ли она? Еще бы: она получает тысяч шесть или семь в год. На эти деньги можно было бы жить спокойно в Клеведоие. Сэр Лука проживал сорок тысяч в год, но теперь не прежние времена, и сельский джентльмен может жить скромно. Мистрис Кальвер, сестра отца сэра Френсиса, как вы знаете, и в свое время была известная красавица. Она охотилась с гончими, интриговала для брата на выборах и заставляла всю страну говорить о себе, так или иначе. За нее, говорят, сватались первейшие женихи, но она все ломалась и вышла замуж тридцати пяти лет за желтого старика, нажившего себе состояние в Индии. У них никогда не было детей, и все ее состояние должно перейти к ее племяннику. Она на десять лет старше брата, следовательно, теперь ей с лишком восемьдесят лет.

— Надеюсь, она проживет недолго, — воскликнула Грация. — Нет, я не то хотела сказать, Я хотела сказать, что мне было бы очень приятно, если бы сэр Френсис и сестра его приехали в свое имение. Жаль смотреть, как портится старый дом.

— Земля-то во всяком случае не портится, — сказал управляющий.