Есть ли жизнь на Марсе? - Александръ Дунаенко

…Дверь мне открыл Саша Карачун. Хороший человек. Когда-то мы вместе работали. Теперь уже две недели я пользовался его гостеприимством. Но на этот раз Саша выглядел озабоченным. Он пытался улыбаться, но глаза почему-то прятал. — Мы уезжаем в Израиль, — сказал Саша. Всё было как-то неопределённо. А сегодня всё решилось с документами. Приехали ещё родственники из посёлка. Две семьи. Ты не мог бы пока где-нибудь переночевать?.. Саша сильно переживал, что ему приходится говорить мне такие слова. Я не обиделся. И так уже — целых две недели… А положение у меня было не такое уже и критическое. У меня ещё была в родном городе площадь, которую, если уж очень припрёт, можно было бы назвать жилой. В Актюбинске, в районе Аптекоуправления, у меня ещё оставался гараж, который я когда-то, при поспешном бегстве из республики, не успел продать. А чем гараж не жилплощадь, если другой никакой нет? И у меня с собой были ключи. Несколько суток я ещё прослонялся по городу, возвращаясь ночевать в собственную свою квартиру. Там был небольшой подвальчик, электричество. И даже диван. Железные двери. Можно поставить холодильник. Смастерить для отопления «козла». И даже водить баб. Но перспектива, хоть и радужная, однако и она требовала определённой материальной подпитки. И я пробовал искать работу. Но меня поймёт всякий, кто пробовал искать работу в возрастной категории «после сорока пяти». Не говоря уже о существующем в городе негласном национальном цензе. И, кроме того, областной центр был буквально наводнён бывшими жителями окрестных аулов. В деревнях, которые по своему природному предназначению, должны были кормить город, в их житницах и закромах уже давно ничего не было. Пустыми стояли кошары и свинокомплексы, зарастали сорной травой поля. Старики ещё за что-то цеплялись, а молодёжь рвалась в город. Молодые парни и девушки хватались за любую работу. В этих условиях со своей морщинистой физиономией даже проситься грузчиком в магазин было как-то неловко. Но я просился. И не только грузчиком. Часто меня узнавали. — А! — а-а!.. — говорили, — диктор! Радостно пожимали руки. Весело смеялись моей шутке насчёт какой-нибудь работы. Потом, когда на конкретный вопрос приходилось всё-таки отвечать — разводили руками: извините… мы бы рады, но… В общем не получалось у меня никак с трудоустройством. Сейчас таким ситуациям есть модное объяснение: не формат. И куда же мне теперь со своим форматом? Вешаться, что ли? Сидел я как-то в своём подвале на ободранном диванчике, думал, думал… И подумал — А чёрт с ними, с яйцами! Что тут, в подвале, не человек, что там, в мерзликинских апартаментах, без яиц — вообще, неизвестно, кто… Может, правда — отрежут мне яйца и придёт ко мне великая мудрость, не отягощённая, не осложнённая никакой вредной посторонней тематикой. И напишу я, за компьютером и при хорошем питании великую книгу. А то и статую изваяю. Богиню с одной рукой. А то безрукие уже были, с руками и с веслом были. А я сделаю с одной рукой, чтобы она той уцелевшей рукой себе стыд прикрывала. Такую статую не западло будет и в Российской Государственной Думе выставить. И голая — ровно настолько, чтобы искусство обозначить, и, в то же время, на том месте, куда все смотрят — рука. Значит, есть у человека стыд. А, если к её голове ещё и косу присобачить — длинную такую, то куда там до нас Украине!.. А вдруг, когда у меня яиц не будет, ко мне творческие мысли перестанут приходить? Нет… Лучше об этом не думать… Где-то у меня был телефон этого лысого козла. Мог выкинуть от злости. Никак не мог подумать, что докачусь-таки до такого безумства… Вылез по лесенке из своего погреба. Прикрыл за собой тяжёлую гаражную дверь и пошёл искать телефонный автомат. У всех давно мобильники, только я, как будто заблудился из прошлого века. Когда судьба, то всё складывается, как по нотам. В раздолбанной будке висел новенький телефон-автомат Казтелекома. Он просил карточку. И у меня была карточка. А по ту сторону телефонной линии уже находился, как будто только этого и ждал, мой будущий компаньон Борька Мерзликин. Который даже нисколько не удивился моему звонку. Борька не скрывал радости по поводу радикального изменения моих настроений. И трудно было понять, что его больше веселит — то ли, что удастся ему, наконец, исполнить специфическое желание супруги. То ли — что мне отрежут яйца. Нет такого мужа, который бы спокойно мог переносить даже самые невинные увлечения лучшей своей половины. Уж лучше тяжкий груз греха, ответственности пусть ляжет до хруста в коленях на наши мужские плечи. Потому-то мы и живём меньше. Потому что много есть в нашей мужской жизни переживаний, про которые даже не расскажешь в церкви святому отцу. А ничего так пагубно не сказывается на здоровье, на долголетии, как запёкшаяся на сердце, невысказанная драма. Случается, что репертуар тайных историй может превысить рамки обычного театрального сезона. И каждая такая пьеса, за редким исключением, обходится какими-нибудь жалкими одним — тремя актами. Чего уж после этого жаловаться на неожиданный инфаркт? Или на лопнувший в мозгах сосудик? Смахните, женщины, горькую слезу, когда провожаете в последний путь своих преждевременно ушедших из жизни мужчин. Они заслужили свою короткую жизнь. А вы — жизнь после их смерти. И вот Этот День наступил. Борька прислал за мной машину. Постучал его шофёр в железную гаражную дверь, ещё ни свет, ни заря. И куда только все так торопятся? Выходить не хотелось. Всё казалось — сон это. Проснусь — а вокруг моё тихое безоблачное прошлое. Когда были у меня дом, работа, семья. Ладно. Буду собираться. Семьи теперь уже точно, не будет. Работу мне в моём возрасте уже нигде не найти, а вот угол какой-никакой для проживания оставшегося жизненного ресурса, может быть, себе выстрадаю. Для операции определили меня в лучшую капиталистическую клинику Актюбинска. Одноместная палата, телевизор на стенке с экраном в полтора метра, климат-контроль. Как в насмешку — медсёстры все, как на подбор — молоденькие красавицы. В просвечивающих белых халатиках на голое, с красивым бельём, тело. Готовили к операции недолго. Или мне уже так показалось? Ну, в общем, на скорую руку эти гестаповцы взяли у меня анализы, зачем-то промыли кишечник. Вечерком, на сон грядущий, прислали медсестричку для последнего эротического развлечения. Она должна была мне побрить яйца и все прилегающие к ним окрестности. С грустью я смотрел на вздыбившийся от прикосновения нежных девичьих рук пенис. — Всё, — думал — никогда ему уже стоя на женщину не посмотреть. А лёжа — лучше уж и не высовываться. Вообще трусы нужны мужчине для того, чтобы скрывать свой провисший, как ватерпас, мужской признак. Жалок и убог он в своём отрешённом, философском состоянии. Когда же пенис восстал и приготовился к победам и праздникам, то всякие драпировки только мешают представить его, а с ним и его владельца, в самом лучшем свете. Вот вам не приходило в голову, почему у всех мраморных Аполлонов их самый стыд и срам обязательно прикрыт каким-нибудь листиком? Да, именно потому, что выглядят они в тот момент не лучшим образом. Потому что, действительно, есть чего этим Аполлонам стыдиться. А почему нет никакого распространения в мире мужских изваяний, чтобы у них присутствовала ярко выраженная эрекция? Ведь не вопрос, что широкой публике был бы гораздо любезнее Аполлон Восставший, нежели тот же самый бог, но пребывающий в раздумьях и нерешительности. Да всё потому, что истинный художник не жаждет сиюминутного успеха. И ему не нужен восторг этой самой «широкой» публики. Отвались у статуи приделанный ей солидный инструмент, и с ним отхлынет, отвалится и значительная часть поклонников таланта осмелевшего автора. Останется элита, избранные. И потом — художник создаёт свои произведения для вечности. Переживёт ли статуя со своим, беззащитно выступающим скандальным предметом, землетрясение, или хотя бы один день Помпеи? Во времена природных и исторических катаклизмов не только члены — головы на каждом шагу отваливались. Поэтому со всех сторон удобнее — листик. Он и для элиты и для вечности. Думал я так, а сам в это время с медсестричкой шутил, говорил ей комплименты. В той больнице у них, даже у медсестёр, очень хорошая зарплата, так что у них, видимо, входит в обязанность хихикать на шутки пациентов. Может, я стал чересчур придирчив, и у меня правда в тот вечер получалось острить? Но День настал. Я всё-таки думал, что произойдёт всё-таки что-нибудь, что счастливым образом изменит наметившуюся ужасную линию моей судьбы. Но ничего не наступило. Утречком раненько подогнали к моей кровати каталку, попросили улечься на неё в рубахе до пят и уже без трусов и — повезли. А операционная у них почему-то на другом конце больницы. И меня провезли через все этажи, через коридоры поликлиники, где толпился в очередях народ, пришедший прямо с улицы. Возили ли вас когда-нибудь по улице голым, хоть и в рубахе? Ощущение, я вам скажу, престранное. Так ещё ведьм доставляли к месту казни. Везут её через толпу в клетке, а народ глазеет. Ещё бы — впереди-то ещё — самое интересное. Да, у меня самое интересное ещё впереди… Вот и операционная. Сижу голой задницей на холодном столе. Идут последние приготовления. Звякают инструменты. Снуют туда-сюда медсестрички. У меня обнаружился на несколько минут досуг. Я опять шучу, читаю свои стихи. Девушки любили мои стихи. И вот я их читаю тут, в операционной: