Король Зеннов - Ана Мария Матуте

Однажды она спросила, откуда он взялся — у него был какой-то странный акцент, которого она никогда не слышала. Но он никогда не отвечал ни на какие вопросы, кроме одного: “Хочешь выпить?” На это оп всегда отвечал: “Да, хочу”. И он потреблял спиртные напитки, но не напивался пьяным. По правде говоря, он, верно, так и появился. Афиши “Распутина” объявляли его так: “Фербе, Король Современной Песни”.

Женщина заинтересовалась мальчиком, потому что другие приключения были для нее уже почти недоступны. Она дарила ему кольца, браслеты для щиколоток и для запястий, жилеты из голубого бархата и более интимные предметы. Едва прикоснувшись к его коже, камни — фальшивые или полудрагоценные — казались рубинами, золото становилось ярко-желтым, как пламя, а ткани приобретали цвет пылающего подсолнечника. Женщина, которая кое-что читала на своем веку, особливо книги любовного содержания, вспоминала стих Сафо: “Ты опаляешь меня”. Но мальчик по-прежнему с головой погружался в сочинение песенок, и когда она думала, что он начинает доверять ей, он говорил: “…меня никто не знает; никто не знает, зачем я пришел и отправился на Восток; а быть может, я пойду в другую сторону: ведь меня никто никогда не видел, меня никогда ничему не учили…” (тут она начинала кое-что понимать), “…я никогда никого не знал, никогда я не защищал того, что действительно принадлежало мне, никто не сможет преодолеть собственную тупость; никто ничем со мной не делился, даже не разговаривал: никто не приходил в мой дом, а если бы у меня был дом, он был бы как яйцо — без окон и без дверей. Никто не знает ни моей улицы, ни моего лица, ни моего имени. Ведь никто меня не знает, и я никого не узнаю…” и т.д. и т.п.

Однажды ночью она наконец не выдержала и сказала ему:

— Уходи и не возвращайся, дитя мое, ты невыносим.

Мальчик, казалось, ждал этих слов, как приказа. Он улыбнулся и исчез.

Вскоре ее охватила великая скорбь: “Ничего хорошего я не заслуживаю, я грубое животное, я тщеславна и жестока; сердце мое — толстая ракушка, прилепившаяся к кораблю. Я снова позову его, бедного мальчика”.

Но в “Распутине” она уже не встретила Фербе, Короля Современной Песни. Его заменило трио.

Женщина грустила всю ночь; она слишком много выпила и разулась в компании забулдыг. Она бродила по притонам старого города и в “Золотом Крабе” бросила свои серьги в тарелочку с остатками соуса. Хозяину “Золотого Краба”, который знал ее, стало ее жалко:

— Не делайте этого, ваши серьги стоят целое состояние; возьмите их и вытрите салфеткой.

Это было не совсем так, но женщина поняла, что этот человек по-своему прав; она с тоской опустила глаза и сквозь пары виски, смешанные с парами красного вина и касальи с изюмом, с каким-то жестоким любопытством посмотрела на свои ноги, уже столько времени грязные, с нелепыми и оскорбляющими взгляд подагрическими шишками. “Я стара, — подумала она. — Я стара и сентиментальна, я дряхлая корова, глупая, как человеческий род”, — и, ни с кем не простившись, ушла на берег; сердце ее жалобно кричало, но она шла выпрямившись, с гордо поднятой головой, как настоящий солдат.

Она прошла под утесами, где в пещерах шили цыганята, с темными животами, женщины, поневоле ставшие жестокими, мужчины, которых время от времени посещала грусть, стояли горшки с геранью, серебряные птицы… “Я не буду сочинять песен, нет, этого еще мни не хватало”.

Нить ее блуждающих мыслей прервалась, и она очутилась па песке, грязная, как этот кусок берега.

Тогда она увидела Фербе, Короля Современной Песни, он стоял лицом к морю, как будто вел с ним разговор. Она побежала к нему с внезапно возникнувшей радостью, отчасти подогретой алкоголем: такая радость приходила к ней в прежние годы. Но Фербе из слышал, как она звала его, не видел, как она опустилась рядом с ним на колени, не чувствовал, как она принялась ласкать его и просить, чтобы он вернулся, — ведь ничего же не произошло, пусть он вернется. И постепенно радость стала отходить от нее, подобно морскому отливу; и на равнодушном песке остались только подкатывающая тошнота и полная опустошенность.

— Если ты не вернешься, я покончу с собой, — сказала она.

Но Фербе даже не смотрел на нее. Быть может, он сочинял. Да, да, он снова сочинял свои страшные и смешные песенки.

— Идем, ведь я убью себя, если ты не вернешься, — повторяла она, и в голосе ее звучали жалобные старушечьи всхлипывания. Она набила его карманы всеми деньгами, которые были при ней, а также и валютой, она дала ему браслет, серьги, еще жирные от соуса, — все, что, по ее мнению, могло представлять гобой для него какую-то ценность. Она рычала, как старый лев:

— Ту, что совершится, не будет самоубийством, им будет преступлением, преступлением…

Красное вино, смешанное с виски, подступало к горлу. “Мерзкая смесь”, — подумала она. Она взошла на утес и бросилась в бездну. Она еще успела вспомнить о той толстой жабе, которую она (ей было тогда семь лет) раздавила камнем.

Через полтора дня уполномоченные ворвались в пансион, где жил Фербе, Король Песни. Они обыскали его комнату, надели на него наручники и увели его, конфисковав предварительно деньги, валюту, браслеты, выпачканные в соусе серьги и еще кое-какие вещички красивой, зрелой, разбившейся женщины.

Через некоторое время его приговорили к смерти. Хозяин “Золотого Краба” сказал:

— Ведь говорил я этой несчастной женщине, ведь говорил: не делайте этого, все это плохо кончится, все это пахнет преступлением, молодежь совершенно разложилась. Но люди есть люди, что тут поделаешь? Вы об этом и представления не имеете, да и я тоже ничего тут не смыслю.

В день казни палачу показалось странным, что преступник, таинственный Король Современной Песни, видимо, умер гораздо раньше. Через час после совершения казни внезапно начался пожар, и все крыло здания было объято кроваво-красным, почти красивым пламенем.

В это время несколько мальчишек разговаривали в Kim’s-таверне (прежнем “Киме”). Один из этих мальчиков, у которого было худощавое и нервное лицо, божился и клялся, что на дне Бухты Маргариты нашли огромное скопление губок, и притом отличного качества. Другие, напротив, утверждали, что там губок никогда и не было, что все это ложь. К тому же один из них добавил:

— Не стоит труда и ловить эти губки, что в них хорошего? То ли дело искусственные!

Но первый юноша сказал, что именно поэтому настоящие губки гораздо ценнее.

Голубой, мальвовый, зеленый мир, обрызганный редкими звездами, покачивался над головой юного водолаза, и какой-то непонятный грохот, казалось, пронизывал его слух; он даже подумал, что сходит с ума. Губки образовывали странный, живой, покачивающийся мир, и юноша вспомнил, что, когда он был еще маленьким, дед рассказывал ему истории про злых сирен, которые обольщали сердца юных моряков, и они расставались с жизнью. Но его здравый смысл победил. Он не верил в выдумки стариков.