Армия США. Как все устроено - Александр Сладков

Сержант Берд наливает себе кофе, подносит стаканчик к носу, закатывает глаза и довольно крякает. Потом внезапно мрачнеет, глядит на меня.

– Но не все так просто. У нас есть проблема.

Наконец-то. Есть же у них проблемы, есть. Я беру след.

– Проблема? При такой-то системе? Какая?

– Доброволец может отказаться от своего решения идти в армию в любой момент. И это большая проблема. Мы платим серьезные деньги вот этим рекрутерам, которые привлекают людей в армию. Это же лучшие сержанты армии, их специально приглашают на эту службу. Мы платим деньги врачам, которые проверяют годность к армии кандидатов. Мы платим деньги за перевозку людей в учебные центры. Но! Пока человека не доставили в часть – он может успеть крепко засомневаться. И даже отказаться от службы. Это право установлено сенатом и конгрессом США. Наша задача – не дать юноше или девушке поменять решение. Мы должны убедить их в том, что они не ошиблись. Проследить, чтоб они сдержали свое обещание пойти в армию. Пока они не надели форму, силой заставить их служить невозможно.

– Ну а какие у них могут возникнуть сомнения?

– Каждого добровольца, как правило, интересуют две вещи. Первое: он все время думает, высчитывает, что принесет его служба семье, какой доход или пользу. И если он вдруг попросится домой, мы напоминаем – его, может, друзья осудят и члены семьи. Но только не закон. Это уникальная система. Они все – добровольцы. Они вправе решать свою судьбу сами. Но вот если уж попал в учебный центр – все, ты больше не гражданский. Ты живешь по военным законам. Да, еще многих интересует, не попадут ли они на войну.

– Ну и что, попадут, может с ними такое случиться?

– Не сразу. Во всяком случае, мы им внушаем, что воевать они не пойдут.

– А если новобранец возьмет и стартанет из армии, убежит, что ему будет?

– До суда дело доходит. Отвечать придется.

Мы пьем кто чай, а кто кофе. И я потихоньку начинаю въезжать в систему набора людей в армию США. Возьмем Нью-Йорк. Офис, в котором мы оказались, – рекрутский пост. Он входит в рекрутскую роту. В городе семь этих самых рот, или станций: так их называют. Они объединены в рекрутский батальон. Он вместе с батальонами других городов входит в рекрутскую бригаду. И так далее. В Америке есть свое большое рекрутское командование – Форт Нокс. Оно отвечает за комплектование и армии, и флота, и авиации.

К одной из стен этого поста прикреплен небольшой стеллаж. Рекламные брошюры. На латинском языке.

– Что это такое? Армия-то вроде американская.

– А это для мексиканцев. И для других приезжих конкретно из Латинской Америки. Они у нас тоже служат. Любой иностранец может прийти. И заработать себе статус гражданина США.

– Русские есть?

– Мало. Но у нас в бригаде есть лингвист, говорящий на русском. На всякий случай, вдруг поток пойдет из России.

Узнают сейчас, что у вас и как, и поедут. Будет вам и дедовщина, и «сочинцы»… Что такое СОЧ? Аббревиатура. Самовольное оставление части означает. Шучу. Не поедут наши. Потому что служить в России идут не за деньгами. Социальный статус? Да, желателен. Но какой уж у нас в России статус? Минимальный. Служить идут, чтоб ощущать себя мужчиной. Дома, российским мужчиной, а не американским. Ладно, долго объяснять.

А здесь, в Америке, значит, дефицитик в солдатах все же есть, если своих граждан не хватает. Голосовать в Штатах разрешено с восемнадцати лет, а на службу берут с семнадцати. Контракт можно подписывать до тридцати пяти лет. Исключения делают для людей дефицитных профессий: врачей, адвокатов и так далее. Кстати, и для священников, раввинов и мулл.

Берд кивает еще на один стенд.

– Вон, желтая звезда нарисована. Видите? Наш бренд. Торговая марка армии США. Официальная. Мы и рекламные кампании проводим. У каждой кампании свой лозунг. Сегодня он звучит так: «И один в поле воин!» Мы делаем упор на индивидуализм человека. Мол, ты можешь всего добиться сам, победить любые трудности своими силами. Мы и для радио ролики делаем, и для телевидения.

– А дамы? Мистер Берд, женщины служат у вас?

– Да у нас в армии их тридцать процентов! Они всюду служат. Ну, за исключением боевых подразделений.

– Не везде, значит…

– Но у нас есть женщины-пилоты, даже на вертолете «Апач». Есть специалисты парашютно-десантной службы. У нас полно женщин.

Нас прерывает сержант Миранда. Он вообще среди всех сержантов самый активный. То затихает в своем углу, то входит в раж. Сейчас опять расхаживает по комнате и уговаривает кого-то по телефону:

– Не хотели бы вы послужить в армии? У нас двадцать сфер, вы можете выбрать себе подходящую. Да. Да. Да. А к чему вы стремитесь? Хорошо, хорошо… Я понял. Я понимаю, что вы девушка. Но девушкам необязательно воевать. Работа может быть административной: в снабжении, в госпитале. Но в пехоте, в артиллерии… Вам не придется идти туда, где воюют. Женщинам не разрешается. У вас будет больше возможностей, в том числе путешествовать. Понимаю, понимаю. Но если вдруг вы передумаете… Да. Миранда. Просто сержант Миранда. Всего хорошего.

Пятисекундная пауза.

– Але! Это сержант Миранда! Что? А! Это вы! Помню, конечно! Мы на прошлой неделе с вами беседовали. Подумали? Записывайте адрес: улица Чемберс. Да. Два блока от остановки метро. Ждем прямо сейчас!

Да он настоящий маньяк, этот сержант. Сам весь план сделает по наему новобранцев.

– Але! Это Миранда! Я звонил вам. Вы готовы? Я записываю! У вас есть дети? По здоровью что-нибудь было? Анемия? Как долго она продолжалась? Кроме этого ничего? Хорошо, хорошо… Телефон какой? Там у нас очень серьезные требования к весу. Понял, понял. Понял. Возраст очень подходящий. Какую школу вы заканчивали? Вы университет закончили? Хорошо, хорошо… Наука? А какая? Чем вы сейчас занимаетесь?

Я замечаю, как в рекрутском пункте появляется парень. Кожа чуть смуглая, а волосы короткие, жесткие и курчавые, как у настоящего африканца. Он сидит, скрестив на груди руки, нога на ногу, и поглядывает вызывающе. Наш сержант заводит с ним разговор. Сначала тихо, степенно, потом вдруг вскакивает и тычет в свой значок-парашютик пальцем, выкатывает глаза и кричит. Дальше – хуже, он срывает с пальца массивный перстень и швыряет его на стол. Перстень скачет, крутится и застывает аккурат напротив гостя.

Я трогаю Петра за плечо.

– Что за скандал?

– Да вот пришел молодой человек. Говорит, хочет служить. Берд ему начал про льготы что-то рассказывать: мол, будешь десантником, и дадут тебе такую же штуку, ну значок, как у меня, а тот – не верю, и все. И вот сержант, видишь, пообещал проглотить свой перстень, если этого парня обманывают. Ругаются, короче.

Пять минут – и Берд возвращается к нам, а юноша, часто кивая, что-то пишет под диктовку Миранды. Ну что за прохиндей, этот наш сержант первого класса. Моментом развел клиента, теперь сидит и улыбается.

– Вот и еще один солдат.

Ну да. Уговорили очередного. «Послужите в армии, ну пожалуйстаааааа!»

Интересно, а если нам вот так… Уговаривать. Нет, это фигня. Нам не подходит. Половину призывников не уговорим, это точно. А еще четверть выпрыгнут по пути из автобуса или сбегут прямо со сборного пункта, разок хлебнув армейской баланды.

Перед тем как нам выйти на воздух, сержант Берд корпусом преграждает мне путь. Хватает пальцами мою пуговицу, крутит ее и внушает мне что-то, глядя прямо в глаза. Я поворачиваюсь к Черемушкину:

– Петь, ну что он там?

– Я, говорит, изучал российскую историю в университете, поэтому знаю о вас больше, чем средний американец. Национальная гордость и у нас, и у вас очень похожи – он так и сказал. Конечно, говорит, у вас другая история. У нас никогда не было таких больших потерь, как у вас во Второй мировой. И то, что сделали ваши люди, никто никогда не забудет.

Сказал и вышел. Ай да Берд. Меня, что ли, решил вербануть? Так я старый. И советский. Не пройду тестирование.

«Помоги вам Бог!»

Целый час мы толкаемся в бруклинских пробках. Что поделать, это самый густонаселенный и самый «черный» район Нью-Йорка. По сути, Бруклин – отдельный город. Было время – здесь жили одни индейцы. Костры, охота, вигвамы. Потом немного убийств, войны – и появились белые. Небоскребы, трамваи, рок-н-ролл. Белых оттеснили черные. Рэп, джаз, марихуана. Опасная территория. Берд проводит небольшую экскурсию.

– Здесь у нас все свое. И суд есть, и тюрьма.

Сержант резко давит на тормоза. Мы дружно клюем носом. Перед нами с громким воем проносится микроавтобус без окон, за ним стая полицейских машин.

Берд вздымает вверх руки.

– Ну вот, как раз кого-то в тюрьму повезли.

Издалека мы видим Манхэттен, и выглядит он потрясающе. Я почему-то вспоминаю фильм «Золото Маккены» и высочайшие скалы Кордельеров. Таков Нью-Йорк. Только здесь вместо скал – небоскребы, торчащие из асфальта на том берегу залива. И нет индейцев. По воде снуют желтые катера – водные такси. Медленно парят в воздухе вертолетики-стрекозы. Они приземляются там, на Манхэттене, и снова взлетают – деловые пассажиры, туристы.