Стеклодув - Алексей Биргер

Я продолжал в меру своих детских сил наводить порядок в сарайчике. Отец вернулся уже к вечеру, никакой, и мама побыстрее уложила его спать.

С утра отец опять взялся за устройство моей мастерской обозначил место для фундамента под стеклоплавильную печь, замесил раствор. Лицо у него было помятым и небритым, и работал он молча, лишь изредка обращаясь ко мне. Хватило его опять-таки до полудня. На этот раз он направился не к пивной бочке, а в рюмочную.

Как я теперь понимаю, это были суббота и воскресенье, раз отец не должен был ходить на работу. Значит история с инспекторшей приключилась в пятницу. Кстати, как-то мне попалась таблица, называвшаяся "Столетний календарь". Из любопытства сверившись с ней, я обнаружил, что в тот год одна из майских пятниц приходилась на тринадцатое число. Была ли это та самая? Или следующая пятница, двадцатого числа? Мне кажется, что тринадцатого - в тот год, я уже упоминал, весна была необычно ранней и теплой. К двадцатому числу сирени, готовой зацвести, никто бы не удивлялся, а вот тринадцатого это и впрямь было необычно. К тому же все майские праздники уже прошли, это я точно помню, поэтому на пятницу шестого мая тот день никак не мог приходиться.

В общем, как я сейчас прикидываю, сопоставляя смутные детские воспоминания о тех днях и событиях с теперешним их осмыслением, все завертелось, набирая ход, в пятницу тринадцатого, не иначе. А видеть в этом тайный знак или нет, решайте сами.

В понедельник (будем считать, что это был понедельник) отец с матерью отправились на работу, на сей раз меня с собой не взяв. Мне велели, как водилось в таких случаях, играть только дома и на участке, не шалить, за забор не выходить, съесть котлеты, выпить кисель и прочее. Ну в этом плане я уже был достаточно самостоятельным.

Хотите знать, чем я занялся? Я устроился на прогретом солнцем крылечке и стал пускать мыльные пузыри, взбив густую мыльную пену в алюминиевой мисочке. Я воображал, будто выдуваю настоящие новогодние шары, а не пузыри, живущие одно мгновение. Пузыри уплывали в воздух один за другим, они были радужные и радостные, я любовался ими, и для меня это было даже не игрой, а скорее тренировкой, постановкой правильного дыхания.

Может быть, я радовался и тому, что есть стекло, нечто эфемерное, обретающее долговечность особым и волшебным образом, хотя в момент, когда стеклянный шар только образуется, его жизнь кажется такой же хрупкой, как и жизнь мыльного пузыря. В улетающих пузырях отражались и листья, и небо, их радужные переливы подкрашивались самыми неожиданными оттенками... А потом мне показалось, будто в одном из них отразилось чье-то лицо. И я повернул голову.

С улицы, облокотясь на калитку, меня разглядывал мужчина, очень странный для наших краев. Одет он был в умопомрачительный костюм - даже я сразу понял, что костюм у него очень хороший и дорогой. Выбрит этот человек был так гладко, будто ему вообще не приходится бриться, настолько розовой и ухоженной была кожа. В воздухе вокруг него почти неуловимо витал тончайший аромат. Он улыбался, но глаза при этом казались холодными. На мгновение в лучах солнца ярко блеснули большие золотые часы на его руке - так ярко, что даже чуть-чуть ослепили меня.

– Сразу видно, что ты из семьи стекольщиков, - проговорил незнакомец. Только сын стеклодува станет с таким тщанием и серьезностью следить, как получаются у него мыльные пузыри - игрушечное подобие стекла.

Я молчал, растерявшись и не зная, что отвечать. Возможно, меня смутила манера его речи. Она была безупречно правильной, так правильно не говорят даже дикторы телевидения - только герои плохих книг. И от этой правильности возникало странное ощущение, будто каждое его слово - маска, надетая на совсем другое слово, непроизнесенное, будто этому человеку было легче разговаривать на каком-нибудь грубом жаргоне, и оттого он так тщательно контролирует себя. Больше того, как я теперь понимаю, что за правильностью его речи проступала удивительная безликость. Ведь как бы правильно человек ни говорил, где-то в его речи всегда промелькнет след его происхождения: северное "оканье", южное "аканье" или другие приметы. А за этим, на первый взгляд, безупречным господином не чувствовалось ничего - ни места, откуда он родом, ни сословия, к которому он мог принадлежать.

– Интересно, а чем, по-твоему, мыльные пузыри отличаются от стеклянных шаров? - продолжал он.

– Ну... мыльные пузыри - это понарошку, - ответил я.

Он рассмеялся.

– Мыльные пузыри - это стекло понарошку, так? И чем же это "понарошку" отличается от всамделишного стекла? Можешь сказать?

– Стекло - оно прочное и навсегда, - стал объяснять я ему, как маленькому: мол, взрослый дядя, а таких простых вещей не понимает! - А пузыри, они сразу лопаются, их на елку не повесишь, и ничего с ними нельзя сделать.

– Справедливо, - согласился незнакомец, продолжая улыбаться. - Вот только... зря ты говоришь "навсегда". Любой стеклянный шар когда-нибудь тоже разобьется. Лопнет, понимаешь? Бах - и нет его. И что тогда останется?

– Осколки, - хмуро сказал я. Этот дядька начинал мне надоедать и вызывать раздражение.

– Нет, - сказал он. - Не осколки. Подумай хорошенько. Подумай, почему я здесь.

– А почему вы здесь? - спросил я.

– Может, чтобы на тебя поглядеть и убедиться, что с тобой все в порядке. Слух о тебе далеко разошелся.

– Вы меня знаете?

– Еще бы мне тебя не знать! - Он усмехнулся. - Я, можно сказать, присутствовал при твоем рождении. Скажи, чего тебе сейчас хочется больше всего?

– Я хочу стать лучшим стеклодувом в мире!

– И станешь. Знаешь, когда станешь? Когда найдешь ответ на мой вопрос: что остается от лопнувшего шара? Может быть, - он заговорил очень серьезно, не боясь делиться со мной вполне взрослыми мыслями, которых я мог и не понять, - ты скажешь, что остается жизнь мастера, который этот шар некогда сделал? Я тебе возражу: жизнь мастера так же мимолетна, как и мыльный пузырь или стеклянные вещицы, которые, с точки зрения вечности, существуют не дольше мыльного пузыря. Память о прекрасных вещах? Но любая память когда-нибудь да сотрется. Когда-нибудь и земля сгорит в огне. И все равно то, о чем я спрашиваю, останется... - Он опять рассмеялся. - Тебе не нравятся мои слова?

Мне и впрямь они не нравились. Я чувствовал себя очень неуютно, и по коже пробежал холодок.

– Иногда надо привыкать к неприятным истинам, - продолжал незнакомец. - Даже в твоем возрасте... Так о чем мы с тобой говорим? Да, о твоих желаниях. Лучшим мастером в мире ты непременно станешь. Я так сказал, потому что ответ на вопрос, без которого ты не станешь лучшим, ты отыщешь, я в тебя верю. Он совсем прост, этот ответ, но, чтобы его постичь, нужно понимание материала. Надо живо представить себе красивый стеклянный шар, разглядеть, как он себя ведет. Увидеть его в воображении так же ярко, как в реальности. Запомни это. А теперь скажи, какие у тебя есть еще желания? Насущные, так сказать? Из тех, которым лучше сбыться немедленно?