Эпиталама - Жак Шардон

— Я не хочу, — сказала госпожа Дегуи, чтобы выразить мужу свое неодобрение.

— Я уверен, что вам оно понравится, — сказал, обращаясь к зятю, господин Дегуи.

Тот быстро поднес дрожащей рукой стакан к губам и очень медленно, не отрываясь, выпил.

— Вино великолепное, — произнес Эдуар.

— Не правда ли? — сказал господин Дегуи. — А Тарно не захотел даже попробовать. Я вижу, вы начинаете разбираться. Ладно! У меня есть еще и кое-что получше — бургундское урожая шестьдесят шестого года. Четыре бутылки из той партии, которую мы с братом разделили пополам.

— Надеюсь, ты не собираешься идти в погреб? — сказала госпожа Дегуи. — Эдуар! Я вас умоляю! Не позволяйте вашему тестю идти за вином.

— Ну пусть сходит, если это доставляет ему удовольствие! — сказала Эмма, глядя на мать.

— Уверяю вас, дети, мне кажется, что это очень неосмотрительный поступок. Вы видели, как он разгорячился, он возбуждается, когда говорит.

— Погреб недалеко, — сказал Эдуар.

— Вы не знаете, какая там лестница! У вашего тестя походка уже не та, что в молодости. У него бывают головокружения. Я замечаю это по тому, как он иногда вдруг опирается на стул или стол. Мы даже не услышим, если он будет звать.

— Давид может пойти посмотреть, — сказала Эмма и повернулась к слуге, неподвижно, с сонным видом стоявшему в затененном абажуром углу комнаты.

Дождавшись возвращения господина Дегуи, Давид с невозмутимым видом сделал несколько вялых шагов в его сторону и принял у него свечу и бутылку. Привыкший к манерам своих хозяев, он никогда не удивлялся ничему, исходившему от них, и лишь только наблюдал за происходящим.

— Что с тобой? — спросила госпожа Дегуи, глядя на мужа.

— Просто слишком быстро поднялся по лестнице, — ответил он. — Это пустяки…

Он старался не говорить и не дышать, но, когда дотрагивался до своей груди, в его глазах появлялось какое-то задумчивое выражение. Дегуи почувствовал, что все взгляды прикованы к нему, и встал.

— Это пустяки, — повторил он, жестом останавливая жену и Эмму, с беспокойством смотревших на него. — Я сейчас вернусь.

— Какая-то неестественная у него одышка, — сказала Эмма.

— Он сейчас вернется, просто немного закружилась голова, — сказала госпожа Дегуи, которая всегда гнала прочь мысли, способные нарушить ее душевное равновесие, и старалась видеть во всем, даже в таящих угрозу вещах, только хорошее.

— Вы заметили, что в последние дни он выглядел более усталым, чем обычно? — спросил серьезным тоном Эдуар, осторожно поднося к губам стакан бургундского.

— Нет. Он чувствует себя совершенно нормально. Аппетит у него нормальный, на руку уже не жалуется.

— Кто-то позвонил! — вдруг сказала Берта. — Уверяю вас, кто-то позвонил.

— Я ничего не слышу, — сказала госпожа Дегуи. — Давид, вы слышали какой-нибудь звонок?

Все замолчали и прислушались. После длительной паузы Эдуар сказал госпоже Дегуи:

— Может быть, вам стоило бы подняться?

— Я схожу! — сказала Берта.

— Нет, дочка, — остановила Берту госпожа Дегуи, решившаяся наконец встать.

Внезапно в кабинете раздался протяжный электрический звонок.

— Останьтесь здесь! — сказала госпожа Дегуи детям, которые хотели пойти вместе с ней.

Поднимаясь по лестнице, она услышала что-то похожее на частый хрип, доносящийся из спальни. Войдя, она застала господина Дегуи сидящего на низком стуле. Голова его рывками приподнималась с каждым хриплым вздохом.

— Что с тобой? — спросила она, наклоняясь над мужем.

Уже поняв, что произошло что-то нехорошее, но растерявшись от испуга, она повторила:

— Что с тобой?

Почти угасшим, пробивающимся сквозь нарушенное дыхание голосом Дегуи прошептал, глядя на жену очень осмысленным и полным тоски взором:

— Я задыхаюсь…

— Это пищеварение, — сказала госпожа Дегуи ласковым голосом, — это пройдет… Тебе нужно лечь на кровать.

Он встал, остановился перед камином и посмотрел на себя в зеркало, потом послушно, как ребенок, опустился на кровать.

— Вот увидишь, это пищеварение, — то и дело повторяла госпожа Дегуи. Она старалась успокоить себя этими словами, отсчитывая сердечные капли. — Тебе сейчас сразу станет лучше, — сказала она, поддерживая ему голову.

Дегуи с жадностью схватил стакан, но ему никак не удавалось удержать его у рта. Он весь сотрясался от тяжелого, свистящего, булькающего дыхания и жадно ловил ртом воздух:

— Выше… приподнять…

Обезумевшая от этих звуков удушья, единственных доходящих до ее сознания, от этих следящих за ее жестами глаз, госпожа Дегуи положила ему под голову подушку и открыла маленькую аптечку. Не найдя ничего подходящего среди маленьких пустых пузырьков, она ужаснулась при мысли, что, возможно, лекарство, которое следовало бы дать немедленно, находится у нее под рукой, а она так беспомощна. Ее охватило чувство собственной никчемности, чувство бесконечной тоски перед лицом чего-то непонятного и пугающего, во что погружался этот мужчина, моляще и требовательно глядящий на нее.

После смерти мужа госпожа Дегуи перестала выходить из своей комнаты. Берта пыталась вытащить ее в сад, но она тут же возвращалась к себе на второй этаж писать письма, даже не пытаясь задержаться внизу, где еще совсем недавно так бодро сновала туда-сюда. Сидя у комода с тяжелыми выдвижными ящиками, Берта задавала матери вопросы, чтобы отвлечь ее от грустных мыслей. Госпожа Дегуи теперь часто вспоминала о тех временах, когда была еще совсем юной девушкой и когда господин Дегуи наносил по воскресеньям визиты матери Кристины. Берте было трудно представить себе, как это госпожа Дегуи могла когда-то жить в Париже, — настолько неразрывно казалась она связанной с Нуазиком. Она с удивлением слышала незнакомые ей имена и пыталась мысленно представить себе тот мир прежних друзей, увеселений и воспоминаний, о котором мать рассказывала ей с явным удовольствием. После того как Берта ложилась спать, госпожа Дегуи еще долго сидела в кресле и не находила в себе сил удалиться в свою спальню. Так она и засыпала, оперевшись головой о спинку, потом вдруг вздрагивала, пробуждалась, видела зажженный свет и не могла сразу сообразить, как она оказалась одна в комнате.

К ним в дом приходили гости: вечно спокойная и умиротворенная госпожа де Бригей, всегда находившая такие трогательные и такие точные слова утешения; несчастная, постоянно носившая траур по мужу и по двум дочерям госпожа Боро, при виде которой в дверях своей гостиной госпожа Дегуи испытывала легкий испуг; госпожа Шоран, без умолку болтавшая о разных не представляющих интереса вещах, она появлялась после обеда с рукоделием и оставалась до самого вечера, поскольку считалась близкой подругой.

— Мне кажется, моя бедная подруга, что у вас будут трудности с наследством, — не прерывая вязания, однажды сказала госпожа Шоран. — Вам следовало бы поговорить об этом с моим мужем. Луи покупал прекрасные книги, но почти не занимался своим торговым делом. Говорят, что после распродажи товаров и ликвидации долгов практически ничего не останется.

Каждый визит госпожи Шоран оставлял тревожный след в душе ее подруги. На следующий же день госпожа Дегуи решила встретиться с нотариусом, которого она без всяких предисловий сразу стала расспрашивать о деле. Она с гордостью сознавала, что является хозяйкой оставшихся денег и дома, и намеревалась заняться делами самостоятельно. Однако, прокопавшись целый день в счетах, она начала в них путаться.

— Я получила хорошее письмо от Кристины, — сказала она однажды вечером, извлекая из столика для рукоделия конверт.

Госпожа Дегуи поднесла конверт к лампе, раскрыла его и перечитала письмо вслух. Когда она дочитывала последние строки, губы ее дрожали.

— И я тоже… мне бы тоже хотелось ее поцеловать.

— После того как ты вышла замуж, тетя Кристина осталась в Париже? — спросила Берта.

— Она вышла замуж за одного парижского адвоката, за господина Катрфажа. Мы с ней были почти как сестры, а потом так сложилось, что за последние двадцать лет я виделась с ней всего два раза. Я говорила твоему отцу: «Напрасно ты занялся коммерцией, это не соответствует твоей натуре, — продолжала госпожа Дегуи, которая, стоило ей получить слово, постоянно перескакивала с одной темы на другую. — Из армии он ушел просто сгоряча, захотелось вернуться в родные места».

В начале брака госпожа Дегуи с большим трудом привыкала к Нуазику; и вот теперь, как бы снова став чужой в этом слишком большом доме, она чувствовала, что жить в нем не сможет.

Поначалу она никому не говорила о письме госпожи Катрфаж, где та советовала ей обосноваться в Париже. Эмма старалась отговорить мать от столь неразумного плана, и госпожа Дегуи вроде бы отказывалась от него при первом же возражении, но в глубине души продолжала лелеять этот замысел, так как крепко держалась за свою недавно обретенную самостоятельность и старалась защитить ее даже от посягательств собственных детей.