Любовь на всю жизнь - Джейн Фэйзер

Оливия глубоко вдохнула морской воздух. Шестая зима гражданской войны казалась бесконечной. А ведь год назад была надежда, что все вот-вот закончится. Король Карл уступил парламенту и скрывался в Лондоне, во дворце Хэмптон-Корт, в то время как велись мирные переговоры, но спустя какое-то время он нарушил все предварительные соглашения и оставил Хэмптон-Корт.

Скрывшись на острове Уайт, оплоте роялистов, король отдал себя под защиту наместника острова, полковника Хаммонда. Полковник же, выполняя свой долг, посадил короля под домашний арест в Карисбрукском замке. В результате затянувшиеся переговоры с парламентом волей-неволей переместились на остров.

Отец Оливии, маркиз Гренвилл, был одним из лидеров парламента и опытным дипломатом, а потому к концу прошлого года ему пришлось перевезти старшую дочь, девятимесячного сына и беременную четвертую жену на остров. Две его младшие дочери попросили оставить их в тихом оксфордширском доме, где они прожили три последних года под присмотром обожаемой воспитательницы.

На острове лорд Гренвилл приобрел низкий, крытый соломой дом в деревушке Чейл, всего в нескольких милях от мощных каменных стен королевской тюрьмы в Карисбрукском замке. Дом был тесным, и зимой в нем гуляли сквозняки, но он по крайней мере находился за пределами замка. Для Оливии и жены Гренвилла Фиби — ее лучшей подруги — такие условия были гораздо предпочтительнее жизни в военном лагере. В большом зале дворца, в попытке скрыть свое положение узника, король периодически устраивал приемы, однако никакие меры не могли замаскировать военного положения.

Первые шестнадцать лет своей жизни Оливия провела в большой отцовской крепости на границе Йоркшира и за годы гражданской войны привыкла к жизни в осаде, но когда боевые действия переместились на юг, лорд Гренвилл последовал туда.

«Теперь я становлюсь мягче», — с улыбкой подумала Оливия, потягиваясь на солнце. Ее северная суровость исчезала под воздействием мягкого климата и чудесных пейзажей. Она привыкла к глубокому снегу и суровой стуже и потому почти не замечала влажной измороси южной зимы. Промозглый холод, правда, пробирал до самых костей, но вот дующий с моря норд-ост скорее навевал скуку, чем по-настоящему беспокоил.

Сейчас на дворе лето. Зимы словно вовсе не было. Восхитительно: сверкающие небеса и морской простор! Она видела заросли вереска и горные цепи в своем родном Йоркшире, а в долине Темзы, которая была ее домом последние три года, — извилистые реки, но ничто не могло сравниться с этим бескрайним морем, на горизонте сливающимся с небом.

Оливия бросила огрызок яблока в сторону мыса и увидела паруса — чудесные белые паруса на юрких суденышках. Над ними в потоках теплого воздуха кружились чайки, и Оливия позавидовала их безграничной свободе и поразительной способности отдаваться течению воздушных струй без всякой цели и необходимости, а просто так, ради удовольствия.

Девушка громко засмеялась и шагнула к обрыву. Наступив на траву, она провалилась в пустоту.

Ее не отпускала боль, всепоглощающая трясина боли, с которой не могли сравниться никакие страдания. Впрочем, она различала голоса, особенно один негромкий голос, который сопровождал действия прохладных рук — они поднимали, переворачивали и чем-то смазывали ее тело. И тогда взгляд серых глаз проникал сквозь пелену забытья, страх и хаос. Зато напиток из этих рук приносил с собой беспорядочную череду пугающих видений и кошмаров, которые вились вокруг нее, подобно змеям горгоны Медузы.

Она отвергала горькое питье, отталкивая руки, подносившие чашку к ее губам.

— Еще немного, Оливия, — прозвучал все тот же тихий голос. Кто-то усмирил руки и локтем поддержал голову девушки.

Она со стоном подчинилась чьей-то несгибаемой воле, и противная жидкость просочилась ей в рот. Пришлось глотнуть, несмотря на отвращение.

На этот раз она погрузилась в темные глубины пруда, над ее головой сомкнулись зеленые воды. Боль отступила, кошмаров больше не было, был лишь глубокий, восстанавливающий силы сон.

Оливия открыла глаза и тотчас смежила веки. Через минуту она открыла их снова и прислушалась к собственному дыханию.

Ее тело было наполнено приятной истомой, и никакого желания двигаться у нее не появилось. Тем более что в бедре все-таки возникла ноющая боль, кое-где саднило. Оливия нехотя ощупала себя и убедилась, что все на месте.

Правда, она почему-то обнажена.

Итак, ранним утром она, стоя на каменистой тропинке, бросила огрызок яблока в сторону мыса. А затем были сны, кошмары, голоса, руки…

Когда Оливия вновь очнулась, то ощутила вокруг непонятную суету — торопливый шепот мужских голосов, скрип стула, стук двери. В окружавшей ее атмосфере опасности она крепко зажмурилась, инстинктивно стараясь не привлекать внимания, пока окончательно не придет в себя.

Наконец все смолкло, и Оливия открыла глаза. Она лежала на кровати, совсем не похожей на кровать. Вернее, в такой ей не приходилось спать раньше. Осторожно пошевелив ногами, девушка нащупала невысокие деревянные бортики. Не кровать, а ящик какой-то! Взглянула на обшитый дубовыми досками потолок, откуда свисал не зажженный фонарь. Зажигать его не было необходимости, потому что в комнату сквозь решетчатые окна, располагавшиеся в нескольких футах от кровати, лились мощные потоки солнечного света.

Стена напротив была обшита каким-то блестящим деревом, а в скругленных углах ее располагались окна, откуда веяло запахами моря.

Оливия чуть повернула голову на подушке и окинула взглядом все помещение — обшитую деревом комнату с решетчатыми окнами и роскошными турецкими коврами на дубовом полу. Здесь же находились овальный стол, буфет и несколько резных стульев. Совершенно незнакомая обстановка, незнакомая комната. И кроме того, она явно качалась. Раскачивалась, как колыбель.

Глаза Оливии снова закрылись.

Когда она проснулась в следующий раз, по-прежнему сияло солнце, а комната слегка покачивалась. Девушка вновь огляделась. На сей раз она была не одна.

У овального стола, склонившись над бумагами и зажав в руке какой-то инструмент, стоял незнакомец. Казалось, его окружает сияющий ореол — так причудливо падал на его золотистые волосы поток льющегося из окна солнечного света.

Он был полностью поглощен своим занятием и застыл совершенно неподвижно; двигались только его руки. Оливия сама обладала подобным качеством и прекрасно знала, что это такое — полностью уйти в свои мысли.

Раздумывая, не заговорить ли с незнакомцем, она наблюдала за ним сквозь приоткрытые веки, нежась в приятном тепле своей необычной кровати. Ее тело все еще болело, затылок саднило, в голове стоял легкий туман. А вообще-то ей было хорошо и спокойно, ужасы и ночные кошмары исчезли. Кроме того, она ощущала некую странную связь с этим человеком за столом и почему-то тихо радовалась.