Жизнь, поиски и метания Андрея Георгиевича Старогородского - Юрий Огородников

Теперь Варя и Андрей уже встречались в доме Берсеневых. Мать Вари, женщина старого закала, образованная, но занимавшаяся домашним хозяйством, приглядывалась к Андрею. Она встречала молодого человека приветливо, ставила угощение, что было выражением не только традиционного русского гостеприимства, но и симпатии к Андрею. Она бы не возражала, если бы они решили породниться.

В доме объятия были всё теснее, продолжительнее и опаснее. Желание близости охватывало их обоих. Платьице или халатик Вари казались им растворяющимся в воздухе, её стремительно развивавшееся тело, уже полностью женственное и нежное, казалось, сливалось с телом Андрея. Оба понимали: пора узаконить их отношения, и тогда желанная близость станет возможной.

Так властно действовала в них природа, управляла их желаниями, мыслями и решениями, хотя сами они, как все мы, грешные, думали, несмотря на философию, что мыслят и решают они сами – по своей воле.

Но среди людей работает не только природа, её изначальные законы. В человечестве хватает любителей действовать вопреки естеству, деформировать его, отказываться от естественного добра. Опустевшее от добра место в душе человека и его отношениях с людьми становится злом. Зло порождает катастрофы.

Мы скоро убедимся в этой закономерности на судьбе Вари, сформированной не Богом, не природой, а самими людьми себе же на горе. Неразумное стадо человеческое. И на горе нашим героям.

Преодолевая, как Святогор, земную тягу, Андрей забивал её тем, что разворачивал перед Варей свои безумные идеи.

Я неоднократно общался с Андреем Георгиевичем. Представляю его мысли. И однажды, помолчав, он признался, что нечто подобное вещал одной очень хорошей девушке не столько для её просвещения – это так сомнительно! – сколько для того, чтобы понравиться. Простите, грешен.

…– Представляю себе, дай нам, людям, волю и мы уничтожим друг друга. Спаси нас, Господи, от нас самих. Так, неверующий, я стал молиться Неведомому.

В начале жизни всё было хорошо: изящные линии, тонкие мелодии, ласки родителей, вокруг добрые люди. Но моё совершеннолетие избавило меня от иллюзий. Началось с известных событий у Белого дома и телецентра.

Потом ещё страшное: нас, молодых работников, отправили необученными в Чечню. Нас быстро разгромили хорошо подготовленные боевики, мы спрятались в доме. Я видел, как чеченский мальчик держал за волосы отрубленную голову русского, приплясывал, крутился с нею, смеялся. Взрослые вложили в его руки такую страшную игрушку… Погибший человек. Чеченцы, хотя среди них есть благородные, умные люди, но делами единоплеменников они навек осрамили свою нацию. («Опозорились на весь мир – слова талантливого учёного, умного чеченца Р. И. Хасбулатова). Теперь уже потоки времени не смоют с неё кровавое пятно. Как навеки вымазали себя чёрным позором ельциноиды, гайдаровцы («тимуровская команда», язви её в душу) и прочие либеральчики. (Так, простите, он, уже поэт и прозаик, выражался). Но что страшнее всего – и я такой, хотя в другой форме.

Я был в отчаянии. Страшное лицо человека, дьявольская усмешка человечества пришибли мою душу. Еле-еле пришёл в себя. Я подумал: у меня нет другого человечества, у меня нет другой планеты, я сам грешен с ног до головы. Терпи и что-нибудь делай… Делаю, да, но…

Изящные линии, чистые мелодии, тонкий свет, добрые люди и все меня любят – таким я видел мир в ранней юности.

Мир снова перекувырнулся в моих глазах и до сих пор кувыркается.

Отчаяние перешло в мысль: другого мира у тебя нет, нет у тебя другой планеты и другого человечества. И другой Родины. Так что смирись, терпи и надейся.

Варюша и Андрей по дороге из университета к метро «Ботанический сад» сели на скамейку у маленького прудика с парой уток, прячущихся от жаждущих убить кого-нибудь охотников. На дне глаз Андрея отпечаталась белая церковка, но, обратившись в себя, он её как бы не видел. Повернул голову к Варе, полюбовался её посерьёзневшим, как у детей, лицом. И снова – о, привычка! она свыше нам дана, замена счастию она, снова – как с трибуны, грешный человек, обыденное дитя человечества вещал:

– Но! Прежде всего, я вскарабкался на край бытия, конец Вселенной над нами, оттуда взглянул на себя и на всех. Я увидел в гармоничных небесах нашу грешную планетку, и там, далеко внизу себя невидимого. Мир громаден – наше зло в нём пылинка. Унесут его мировые ветры в небытие. Когда? Бог весть. Кровь предков, текущая сквозь меня, сказала мне: потом будет иное. Что, когда? Не расслышал от шума крови в голове. Что-то такое: любовь, смирение, терпение. Но – слаб. Не могу. Живи великим, масштабами веков, пространствами Вселенной. Вот мера всего, не человек. Иначе погибнешь. Лукавый грек, сказавший, что человек – мера всех вещей, влил яд в душу человечества. Своё падение в ад Запад назвал «Возрождением». «Не смей меня будить. О, в этот век ужасный и постыдный, отрадней спать, отрадней камнем быть». (Для тех, кто не знает, страстотерпец Микеланджело). Но я тщусь проснуться, чтобы понять, куда привёл нас тот постыдный век сегодня. Посмотри вокруг – крушат и рушат.

– Но великое искусство, наука – люди создали, Андрюша.

– Не знаю, люди ли, или они подсказка небес: мол, надейтесь, люди. Человеку самое важное неизвестно. Потом он прочтёт у А. Ф. Лосева: «Живопись Возрождения – падение, декаданс, буржуазный материализм в искусстве».

– Мучительно думаю, слышишь, как мои мозги трещат от усилий, – Андрей хлопнул себя кулаком по лбу. – Результат – ноль.

– Может, бросить трещать мозгами? Не от дьявола ли это? Помнишь древо познания и евино яблоко?

– Андрюшенька! Ты не можешь быть от дьявола!

– Спасибо, чистая душа, но ещё как могу. Кто пытается мыслить – от дьявола…

– Обыди нас истина, стань нашим бытом. Но кто зажжёт факел? Какой безумец? П. Беранже: «Ибо этот безумец был Богом». Может быть, мир ещё не пришёл к этой черте. Всё ещё надеюсь: сами добудем истину, как мы добываем руду во мраке и в крови. Но тайна. Важное – тайна. Касаешься её не умом, душой, едва-едва. Но и это благо. Люди в большинстве далеки от тайны – начала истины.

– Андрюша! – воскликнула Варвара, слишком страстно для такой интеллектемы. Почему? Душа вспыхнула от Андрея? Вот её фламбо. – Ещё найдёшь!

– Свежо предание, но верится с трудом.

– Я верю в тебя! – Варваре ещё не попадались такие молодые экземпляры, которые мыслят вот так…летят душой в громадное. Её душа затрепетала, а вслед и тело. Её первый мужчина.

– Твои мысли, Андрюша, для меня откровение.

– Я говорю банальное. Сказанное кем-то.

– Но говоришь ты. Кого знаю, говорят незначительное. Отец да, но…вечно занят.

– Ходить по вершинам гор пока могут немногие. К концу веков будут многие. И это сказано. Другие сказали, я повторил. Своего слова ещё не знаю.

– Но и сейчас ты среди немногих.

– Не велика честь увидеть великое. Полюби малое, заметь неприметное. В нём вся суть и развитие. Я не могу.

– Не понимаю, что говоришь.

– Понимает тот, кто думает о том же. И ты будешь. Но ты уже там (Поднял руку вверх). Твоя душа – птица небесная. Моя отяжелена грехами. Клонюсь перед тобой.

И он поклонился передней в пояс. Она быстренько схватила его за плечи, разогнула.

– Недостойна, потому что глупа.

– Умных много, чистых – раз-два и обчёлся. Ты и в грехе будешь чиста. Запомни: ты и в грехе будешь чиста. Потому что вся от души, открыта людям и добру.

Замахала руками: нет, нет, нет. Не будем обо мне. Неинтересный предмет.

– Ещё как интересен и богат от рода. А я скверный раб Божий и самый лукавый из рабов. Ибо ведаю, что творю. Ведаю, но ежедневно множу грехи, безостановочно. Значит, глуп. Глупее всех, что творят не ведая. Умный ставит ногу осторожно, чтобы не наступить на аспида и василиска и не попереши ногой льва и дракона.

Вот так, Варя, одна надежда: придёт Врач и вылечит, ибо Врач приходит к больным, когда его позовут. Я не зову: наслаждаюсь грехами, не могу от них отвлечься.

– Но какие твои грехи, не понимаю, хоть убей.

– Не призываю Врача, раз, вещаю студентам свысока, гордо и – глупости, будто трубный ангел, с высоты своей гордыни; лгу коллегам, не говорю им правду об их суждениях, множу гордыню всей таблицей умножения; вожделею вожделением греховным. И несть моим грехам числа, Варя.

– Но это всё естественно. И я так.

– Тебе можно, мне нет. Я грешу греша.

Много лгал, мало любил, сердца не уберёг,

Лёгкое счастье пленило меня и лёгкая пыль дорог, – предельно честный Вл. Луговской, как и честный его стиль.

– Говори о небе. Я заслушиваюсь. Никто так.

– Я всё сказал, что мог. И вот трагедия.

Впрочем, нет, трагедия – это радость. Лишь ужас жизни. Человек – трагедия. А я ещё не дорос до звания человека.

– Как может трагедия быть радостью?

– Варенька, западные рационалисты-мошенники типа Вольтера и Дидро лгали, что человек – венец природы, что ему доступно всё и он познает все сути без помощи Бога. Теперь мы знаем обратное. И это благо. Трагедия, Варя, симптом силы – трагический герой восстаёт против того, что сильнее его и непобедимо. Но – восстаёт, и кругом гибнущего люди обретают силу, вложенную в них когда-то Всевышним в небесех.