Смерть Ильи Ильича - Михаил Угаров

ШТОЛЬЦ. Так лучше на диване лежать? Дело нужно делать! Гешефт!

ОБЛОМОВ. Не хочу.

ШТОЛЬЦ. Отчего же?

ОБЛОМОВ. А оттого, что мало тут человека-то нужно – дело делать!

ШТОЛЬЦ. Мало? Деятельный человек, полезный член общества – разве этого мало?

ОБЛОМОВ. Да не весь же человек нужен, чтоб сукном торговать или чиновником быть. Только часть его нужна. Куда ж остальное девать? Остаток – куда? Некуда! Где тут человек? На что раздробляется и рассыпается? Где его цельность? Половинки, осьмушки, четвертинки… А ведь снуют каждый день, взад и вперед, взад и вперед! Всё что-то делают, строят, продают, приказы пишут, покупают, перевозят. И ни у одного ясного, покойного взгляда…

Снова вошел человек в синей форме с синим листком в руках. Но на этот раз другой – брюнет с приглаженными маслом волосами.

ВТОРОЙ ПОСЫЛЬНЫЙ. Двести семьдесят аршин. По два рубля.

ШТОЛЬЦ. Триста двадцать аршин. Полтора рубля. Сами вывозят.

Посыльный уходит.

ОБЛОМОВ. Чего они бегают взад-вперед, взад и вперед?

ШТОЛЬЦ. Дело не ждет, Илья. Телеграммы сейчас уйдут в Берлин и Харьков.

ОБЛОМОВ. Этот твой посыльный, как он засыпает, покойно ли? Жарко ли топит перед сном или спит в холоде? И скоро ли умеет прогнать худой сон? Хочется ли ему плакать, когда он вспоминает сестрицу? И есть ли она у него?

ШТОЛЬЦ (смеясь). Зачем мне это знать? Он посыльный мне, а не двоюродный братец.

ОБЛОМОВ. Сколько ж тебе в нём нужно?

ШТОЛЬЦ. Ровно столько, что б не останавливалось дело.

ОБЛОМОВ. Значит, вот столько? (Показывает мизинец.)

ШТОЛЬЦ. Да пойми же, Илья, он – специальный человек. В специальности – успех прогресса. Посыльный не должен быть красноречивым, тогда он будет первым посыльным в мире. Инженер, не должен знать политики и читать статей по этой части. Он покажется тебе скучным, четвертинкой? Но на завод ты выпишешь к себе только его! Знать только свое дело, будь ты парикмахер, чиновник или извозчик, и вертеться каждый день, взад и вперед, – это секрет всеобщего блага.

ОБЛОМОВ. Вот ведь, Андрей, важная мысль! Зачем вся эта ваша беготня? Страсти, войны, торговля и политика? Разве это не выделка будущего покоя? Чтоб каждый сидел на своем месте. Чтоб дни текли ровно и покойно. Чтоб всякий за обедом имел свое блюдо – кто суп с потрохами, кто лапшу, кто белую подливку. Чтоб телята утучнялись и птица воспитывалась. Чтоб гусей подвешивали в мешке неподвижно перед Рождеством, чтоб они заплывали жиром. Чтоб завтра было похоже на вчера. Чтоб правильно совершался годовой круг. Чтобы было вечное лето, сладкая еда и покойный сон. Чтобы всякий знал самого себя. Разве не это оправдывает все теперешние муки? Вот моя мысль!

ШТОЛЬЦ. Что с тобой, Илья? Откуда эти сонные речи? Ведь я помню тебя тоненьким, живым мальчиком…

ОБЛОМОВ. Да, растолстел… Но не терял я ничего! Совесть чиста, как стекло. А так… Бог знает отчего всё пропадает… Да я ли один таков? Смотри – Михайлов, Семёнов, Алексеев, Степанов… не пересчитаешь!

Снова вошел человек в синей форме с синим листком.

На этот раз блондин, – тот, что был первым.

ПЕРВЫЙ ПОСЫЛЬНЫЙ. Двадцать один бйрковец. По двенадцати с полтиною.

ШТОЛЬЦ. Двенадцать. По пятнадцати рублей. Зато подводы мои.

Посыльный стремительно идет к двери.

ОБЛОМОВ (к посыльному). Послушай, братец! Разорял ли ты мальчиком галочьи гнезда? И кем был – верхним, что лазает, или нижним, что внизу стоит? А почём вы меняли галочьи яйца на вороньи? Мы по два к одному. А вы?

Посыльный замер.

ШТОЛЬЦ. Эй, Илья! Ты мне человека не держи! У него часовая плата. (Посыльному.) Иди, иди!

ПЕРВЫЙ ПОСЫЛЬНЫЙ (уходя). Вороньи яйца мы вообще к обмену не брали!

Посыльный уходит.

ОБЛОМОВ (вдогонку) . Вороньи они не брали! Видать, много ворон у вас было! (Штольцу.) Вот скажи, Андрей, какой из этих двух посыльных лучше? Блондин или брюнет?

ШТОЛЬЦ. Брюнет.

ОБЛОМОВ. Отчего же?

ШТОЛЬЦ. У блондина плата часовая, а у брюнета – недельная, он дешевле. Стало быть, лучше. (Вздыхая.) В чем же жизнь, Илья? Лежать на диване, браниться с Захаром, бояться выйти на улицу? Без труда, без страстей… А разные чулки? А сор вокруг и грязь на окнах? Где ж тут смысл жизни?

ОБЛОМОВ. Послушай, Андрей… Ведь это только литераторы делают себе вопрос: зачем дана жизнь? И отвечают на него. А добрые люди… Добрые люди живут, зная себя, в покое и бездействии. Сносят неприятные случайности – болезни, убытки, ссоры и труд.

ШТОЛЬЦ. Да как же без труда, без преобразований?

ОБЛОМОВ. Труд – наказание, наложенное еще на праотцев наших. Добрые люди любить его не могут, и всегда от него избавляются, где есть случай. Добрые люди не встают с зарей, и не ходят по фабрике у намазанных салом колёс, у пружин. Оттого всегда цветут здоровьем и весельем, оттого живут долго. Мужчины в сорок лет походят на юношей. Старики, дожив до невозможности, умирают легко. Как будто украдкой.

ШТОЛЬЦ. Да кто же так живет? Так никто не живет. Какие такие «добрые люди»?

Обломов молчит.

ОБЛОМОВ (потерянно). Никто. Потому что сама история только в тоску повергает. Вот-де настала година бедствий, вот человек работает, гомозится, терпит и трудится, всё готовит ясные дни. Вот настали они – тут бы хоть сама история отдохнула! Так нет, опять появились тучи, опять здание рухнуло, опять работать, гомозиться… Никак не остановятся ясные дни. Всё ломка да ломка.

Обломов натянул на себя одеяло.

(Кричит). Захар!

Появляется Захар.

Обломов молчит.

Захар тихо идет к дверям.

Куда же ты, Захар?

ЗАХАР. Что ж тут стоять-то даром?

ОБЛОМОВ. У тебя разве ноги отсохли, что не можешь постоять? (Помолчав.) Впрочем, иди!

Молчание.

Помнишь, как в детстве… Пора домой, там светятся огни. На кухне стучат в пятеро ножей. Жаркая плита – котлеты, пироги… Мешают клюквенный морс… Колют орехи… В гостиной светло. В окна заглядывают из сугробов зайцы. В гостиной музыка… Casta diva…

Напевает себе под нос.

Замолкает, потому что глаза его становятся мокрыми.

Casta diva… Не могу равнодушно вспомнить Casta diva… Как её пела матушка! Отчего, ведь у ней всё было хорошо, – я, папенька, Матрёша, Игнашка… Какая грусть!.. И никто не знает вокруг – отчего… Она одна… Что за тайна?

ШТОЛЬЦ. Ты любишь эту арию? Я очень рад, – её прекрасно поет Ольга Ильинская.

ОБЛОМОВ. Ольга? Ильинская? Кто она? Неужели ты, Андрей…

ШТОЛЬЦ (смеясь). Пока нет! Я познакомлю тебя с ней. Вот голос, вот пение!

Сцена четвертая.

Вечер у Ильинских.

Ольга играет на рояле.

Рядом на двух стульях сидят Обломов и Штольц.

У Штольца спина прямая, он весь в музыке, на лице блаженство.

Обломов же, напротив, вертится на стуле, скучает.

То одно ухо зажмёт, то другое. А то оба разом. А потом отведёт руки, послушает музыку, и снова уши зажмёт.

ШТОЛЬЦ (толкнув локтем). Ты Ольге Сергеевне помешаешь.

Обломов складывает руки на манер подзорной трубы, внимательно разглядывает Ольгу.

Ольга, слегка повернув голову, замечает “подзорную трубу” Обломова, направленную на нее.

Пьеса кончена.

ОБЛОМОВ. Видел? Ты её видел?

ШТОЛЬЦ. Ольгу Сергеевну? Что, хороша?

ОБЛОМОВ (радостно). Слава Богу, не красавица. Ни белизны в ней, ни ярких щек, ни кораллов на губах, ни жемчугу во рту. Особенно хорошо, что не горят у ней лучами глаза.

ШТОЛЬЦ (неприятно уязвлён). Тише, Илья! Замолчи!

ОБЛОМОВ (свистящим шепотом). Ни миньятюрных рук. Ни пальчиков в виде винограда!

Внезапно Обломов осекается на полуслове.

Он видит, что Ольга повторяет его маневр – сложенные руки трубочкой, – разглядывает (в отместку) Обломова.

ОБЛОМОВ (в панике). Зачем она смотрит на меня? Наверное, у меня выпачкан нос. Или развязан галстук? Или волосы всклокочены. На другого ни на кого не смотрит так.

Штольц знакомит Ольгу с Обломовым.

ШТОЛЬЦ. Илья Ильич Обломов! Ольга Сергеевна Ильинская!

ОБЛОМОВ. Я знаю, зачем вы так смотрели на меня. Верно, Андрей вам рассказал, что на мне вчера были надеты чулки разные?

Ольга смеется.

Да что это такое? На смех, что ли, я вам дался? Вот мученье! Ни над кем другим не смеетесь так. Я посмирнее, так вот вы… Зачем вы так смотрите на меня?