Мягкие зеркала - Сергей Павлов

– Змей Горыныч, – сказала Лилия.

На ее слова обратили внимание, нашлись комментаторы: «Смотрите, как интересно интерпретирует свои восприятия этот ребенок!» – и он почувствовал отцовскую гордость. Объявили посадку. Он взял дочь на руки я вместе со всеми заторопился к перрону, вдоль которого уже лоснились, как мыльные пузыри, кабины лифтов.

Стремительный спуск. Вагон тоннельного пневмотранса. Посадочный зал – очень высокий, многоярусный, яркий, с оранжевыми спиралями вокруг эскалаторных виадуков. Тамбур-потерна, в которой всегда стоят запахи перегретых металлопластиков, смазки. Залитый розовым светом люк лайнера, стерильно-белая внутренность салона, мягкие глыбы противоперегрузочных кресел, качающихся на осях и щелкающих при малейшем движении. Наконец, жужжание герметизаторов, холодок вентиляции, последние советы бортового радиоспикера и первые толчки на старте в пусковом канале катапультера. Все это едва уловимо проскальзывало мимо сознания – он приятно был озабочен одним: удобствами для малышки. Даже на взлете все еще не хотел расставаться с ощущением безмятежности, по характерный рывок при выходе из канала, гул водородного двигателя и легкие перегрузки решительно дали понять: сегодняшний замечательный день подходит к концу... Вспыхнула надпись: «Высота 105 хм, приготовиться к невесомости». Он распахнул противоперегрузочный кокон соседнего кресла – Лилия мигом перебралась к нему на руки. Как и всегда после старта, она выглядела несколько ошеломленной. Обхватив его шею ручонками, уткнулась в плечо.

– Не испугалась, малышка?

– Н-нет.

– Молодец. Смотри: включили обзорный экран. Видишь, какие яркие звезды...

Она посмотрела на звезды, как смотрят дети на снег в разгул метели. Отвернулась, притихла. Загорелое личико стало спокойно-сосредоточенным, веки слипались.

– Папа, ты завтра уедешь?

– Да. Завтра... Ты не скучай без меня, ладно? Я постараюсь почаще встречаться с тобой на экране видеотектора.

Вдруг она встрепенулась, возбужденная какой-то мыслью:

– Пап!..

– Ну?

– А можно, ты возьмешь с собой и меня?

– Видишь ли, маленькая... Мама приедет и тебя не застанет. Получится нехорошо, ведь правда?

Она кивнула. Плотнее прижалась к плечу – слева, где сердце.

Отработав маршевый участок пути, двигатель смолк. Мгновения невесомости – иглолет выбрался на вершину своей баллистической траектории и словно остановился. Повис в пространстве, усеянном глазами звезд. Девочка спит, над ее колыбелью склонилась Вселенная. Будь осторожна и ласкова, Звездная Мать, у тебя на плече молодая звезда – твой ребенок...

Андрей открыл глаза в полумрак спального грота. Вышел из состояния сна легко. Будто и не спал вовсе. Ерунда – спал. И спал, хвала сонотрону, приятно. Сонотроника – превосходная, оказывается, вещь. Жаль, не знал этого раньше... Механически усвоил на лекциях принцип работы сонотронных систем и после экзамена не помнил почти ничего, кроме основных приемов пользования. Помнится, аудиторию позабавил способ нейтрализации навязчивых снов: перед уходом в дремотное царство Морфея надо было, тронув кнопку у изголовья, думать о разных растениях. Лучше всего – о цветах. В итоге фантасмагорический коллаж тяжелых, с переживаниями сновидений, от которых иногда просыпаешься в холодном поту, обязательно подменялся реалиями спокойных воспоминаний. Воспоминаний во сне. Он никогда не пользовался услугами сонотронной техники, но вчера, минуту поколебавшись, решил попробовать Не потому, что побаивался ночного кошмара, а так... Не хотелось видеть во сне Валентину. Нажав кнопку у изголовья, стал добросовестно думать о разных растениях. Ирония обстоятельств: думая о растениях, он не мог не думать о Валентине... Сонотрон не подвел. Она не приснилась, и впервые в жизни он был этому рад. Вот до чего дошли дела.. Ну что ж, дела, значит, дошли теперь и до этого.

Едкая горечь обиды и гнева разлилась в груди. Сжав зубы, Андрей повернулся на бок, отшвырнул одеяло, приказал себе успокоиться. Без одеяла он чувствовал, как над постелью циркулирует холодный воздух. За пределами грота в лунном сиянии голубела лесная поляна. Таежная. Поляна была под снегом. Под снежными шапками были голые ветви двух старых берез, лапы темнеющих за ними пихт и черный завал бурелома. Рослые пихты стояли стеной, но даже эта стена не могла заслонить богатырских верхушек кедровника. К березам пробиралась рысь. Он долго смотрел на нее. Снег был мягкий, рысь пробиралась с трудом, оставляя в сугробах хорошо заметную борозду.

Тонко заныл сигнал будильника. Андрей по привычке пружинно сжался перед тем, как вскочить, но вспомнил: торопиться некуда. Вдобавок надо пройти медосмотр. Проходить его лежа в постели менее хлопотно.

Он провел ладонью по голой груди. Горькая муть еще не осела.

– Доброе утро, – донеслось со стороны изголовья. – Если позволите – дистанционный вариант медосмотра. – Голос тихий и скользкий, как шелест шелковой ткани. – Вы готовы?

Из медицинского бокса выполз пенал и, повернувшись, вывалил на постель содержимое. Андрей нашарил мягкий шлем, усеянный бородавками датчиков, молча надел. Ощущая холод металла, натянул довольно тугие носки и перчатки.

– Музыку? Новости? – заботливо прошелестел автомат.

Андрей не ответил.

Что-то надо с этим делать, Валентина. Но что? Мне одному все равно ничего не решить. А решать вдвоем ты почему-то не захотела. Чем объяснить твое нежелание встретиться? И это нелепое бегство... Разлюбила?.. Приди и скажи об этом открыто и внятно. За пять лет ты хорошо изучила меня и могла бы не опасаться, что я устрою тебе неприятную сцену – обезумею от ярости или стану валяться в ногах, просить, умолять. Знала, что ничего этого не было бы, ж знала отлично. Не моей, значит, слабости опасалась – своей? Еще не уверилась в правоте своего состояния чувств?.. Похоже. Иначе ты поступила бы по-другому, я ведь тоже знаю тебя... Ладно, подумай и разберись. Время есть. До моего возвращения. Будем обдумывать и разбираться порознь, уж раз ты так захотела. Правда, мне разбираться особенно не в чем. Люблю тебя и безумно боюсь потерять. Понимаешь? Безумно!..

Сдержав стон, Андрей шевельнул головой – эластичный шлем съехал набок Нет, это было не отчаяние. Гораздо проще и хуже. С отчаянием он как-то сразу и довольно решительно справился – без особых раздумий и сантиментов грубо подмял под себя, чтобы можно было нормально... если не жить, то хотя бы работать. Слишком много зависело от качества его работы – жизнь сотен людей. Но бывали моменты (вот как сейчас), когда казалось, будто игра идет только в одни ворота: слабость одолевает силу. Мозг жгло обидой. На нее, на себя... Где-то рядом блуждает одинокий, тоненький и до леденящего ужаса беззащитный голосов дочери: «Огуречик, огуречик, не ходи на тот конечик. Там мышка живет, тебе хвостик отгрызет...» Андрей почувствовал, как немеет лицо.

Со стороны изголовья:

– Извините, Тобольский... вас что-нибудь беспокоит?

– Нет, – резко ответил Андрей. До него не сразу дошло, что это голос не автомата. – А в чем дело?

– Сущие пустяки, Андрей Васильевич, сущие... – проворковало изголовье голосом медиколога Грижаса. – Меня позабавила аритмия вашего пульса. Впрочем... Вот теперь почти норма. Никаких претензий к вам не имею. Вы, кажется, что-то хотели сказать?

– Да. Вы не однажды нас уверяли, что сонотрон – это не столько безвредно, сколько полезно и даже приятно. Вчера мне в голову пришла фантазия проверить ваши рекомендации.

– Так. Ну и что же?

– А то, что сегодня, Альбертас Казевич, я ощутил интерес вашего сектора к моей вполне заурядной в медицинском плане особе. Ощутил с понятным недоумением.

– Рассеивать недоумения – доя святая я приятная обязанность Сонотрон ни при чем, виноват ваш предстоящий отъезд. Когда вернетесь обратно, вам снова придется, увы, потерять на меня до получаса личного времени. Удовлетворены ответом?

– Пожалуй... да.

– Могу быть чем-то полезен еще?

– Пожалуй, нет.

– Всего вам доброго. Будьте здоровы!

Андрей сорвал с себя медицинскую амуницию. Накинул на плечи свой старый боксерский халат.

В холле было светлее, чем в спальне: снежно-лунный ландшафт за пределами грота был здесь раза в два шире. Андрей отодвинул на край стола документы, открыл коробку портативного фотоблинкстера – над зеркалом отражателя пошли, сменяя друг друга, стоп-кадры стереоизображений Лилии. Вот она в белой шубке – обнимает пушистую лайку. Вот на санках: головой в сугроб!.. На празднике проводов русской зимы: счастливая, розовощекая, еле держит обеими руками расписной деревянный ковш в виде жар-птицы – приз за смелость (вместе с мальчишками старшего возраста брала приступом снежную крепость под ужасающий грохот шутих). Валентина боялась, и ему пришлось ее успокаивать, а она не спускала с дочери напряженного взгляда и была такая красивая, что он заново в нее влюбился – четкий профиль, румянец, поджатые от волнения губы, узел темных волос на затылке..