Куклолов - Дарина Александровна Стрельченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мама не понимала. Мама злилась. Мама упрашивала его прекратить просаживать деньги, игнорировать сына. Распалившись, начала кричать, угрожала, что выкинет всех его кукол. Отец испугался; когда он выпивал не много, но и не чуть-чуть, – всегда становился боязлив. А в тот вечер, видать, перепало ему на междусобойчике от перуанских коллег.
– Олежек.
Батя позвал так явственно, что я обернулся, чуть не уронив хлебницу. Конечно, в кухне никого не было. В квартире, во дворе – тоже. Во всём мире не было никого, кроме вновь рухнувшего с небес снега. Он падал, как крупинки пенопласта, как будто искусственный. Отец в декабре резал такой из фантиков – собирал их весь год, а потом пускал на спектакли: под Новый год наступал сезон «Серой мельницы», а там как раз требовалось много снега. В хорошем настроении батя звал резать снег и меня. В особо хорошем позволял протирать перед спектаклем наших домашних кукол – но только угрюмую русалку Арабеллу, длинноносую светленькую Изольду, белобрысого Мельника и задумчивого Звездочёта. Остальных троих – толстяка Кабалета и рыжебородых близнецов Онджея и Орешету с третьим глазом во лбу – трогать не разрешалось ни за что.
Я спрашивал, почему, но отец отмахивался. А любопытство разбирало – особенно зимой, когда он почти каждый день увозил кукол в театр, тщательно укладывая в серый ребристый чемодан, устланный бархатом. Любопытство распирало, и однажды, дождавшись, пока бати не будет дома, я полез к запретным куклам.
Меня застукала мама.
– Отец ведь просил тебя не трогать? – ровно спросила она.
От неожиданности я покачнулся на табурете и едва не упал. Мама подхватила меня, помогла слезть. Повторила:
– Ведь просил?
Я хмуро кивнул.
– Так зачем ты полез?
– Хотел посмотреть. Просто посмотреть!
Я вскинул глаза на маму, отчаянно, в третий раз пробормотав:
– Посмотреть! И всё!
– Папа тебе не объяснял, почему туда лезть не надо?
Её голос начал подрагивать, но тон всё ещё оставался спокойным, даже прохладным. И смотрела она строго, почти рассерженно. Меня эта сердитость изумила: мама редко бывала заодно с отцом, обычно их требования раздёргивали меня на части, приходилось юлить, лавировать – с мамой вести себя так, с отцом эдак, с обоими вместе – и вовсе проявлять чудеса изворотливости. А в этот раз, смотри-ка, мама согласна с тем, что велел отец. Я на такое вероломство не рассчитывал. Если бы знал, подгадал бы, пока дома не будет вообще никого.
В общем, на кукол мне поглядеть не удалось. Правда, отругав, мама всё же сжалилась, объяснила, что куклы эти – коллекционные, большая, очень большая ценность. А кроме того, такие безобразные, что вызывают дурные сны.
– Это особые куклы, – с нажимом повторила мама. – Герои страшной сказки. Мы с папой не хотим, чтобы ты с ними играл.
Мы с папой. Это «мы с папой» так меня поразило, что я кивнул, даже не обдумав толком, что за такая плохая сказка. «Мы с папой»! Я с детства знал, видел, что отношения у них так себе, шаляй-валяй, не чета киношным семьям. Но после всяких «Денискиных рассказов» так хотелось нормального, весёлого, чтобы просыпаешься, идёшь в кухню – а там мама с папой смеются…
Застило мне мозги это «мы с папой». Я всю ночь промечтал, как мы вместе будем ходить по зоопаркам, по бассейнам, аттракционам… Засыпал такой счастливый. Тем более что, когда отец пришёл, мама его встретила не упрёками, а тихим говором, и батя в ответ не ворчал, а тоже тихонько что-то говорил. Мама засмеялась, и отец ей вторил. Я это слышал сквозь дрёму; решил уж было, что мои чаяния сбылись.
Правда, на следующий день всё пошло по-старому, и завтрак начался с воплей отца: он заметил, что кто-то трогал кукольный чемодан.
Глава 3. Куклы
Как и планировал, утром Олег позвонил отцу. Механический голос отрезал: абонент говорит по другой линии. Повинуясь нахлынувшему раздражению, Олег швырнул телефон по столу, но всё же успел поймать: не лучшие времена, чтобы покупать новый.
Голод мучил ещё с пяти утра; Олег не помнил, спал ли ночью: мерещились то мать, то отец, то воспоминания наплывали, заслоняя реальность. Он проворочался сбоку на бок, прислушиваясь к тишине. Обычно в родительской комнате то и дело скрипела кровать, кряхтел отец, раздавались шаги по линолеуму. Иногда мама вставала, бралась за непроверенные рефераты – свет планшета пробивался сквозь щель под дверью, и засыпалось при нём куда легче. А сегодня было тихо. Только бубнёж соседского телевизора наверху, гул холодильника, капанье воды. Пустые, неживые звуки.
– Не трогай, пожалуйста, – вслух произнёс Олег, не зная, зачем, кому адресует эти слова, что хочет сказать.
Может быть, не стоило так орать на отца.
Снова выплыли, навалились воспоминания. Приходили в голову хорроры, от которых днём хочется смеяться, а ночью – покрепче завернуться в одеяло. Олег порадовался, что не начал принимать психотропы, как советовали в больнице. С них, говорят, ловят галлюцинации – только этого сейчас не хватало. Правда, после таких мыслей сразу начало мерещиться что попало. Олег встал, зажёг свет по всей квартире, сел в самом обитаемом месте – в кухне. Глядя в серую столешницу под мрамор, принялся ждать утра.
Голод подтачивал; он доел сосиски, нашёл под комодом деньги, хотел пойти в магазин, но вспомнил, что супермаркет только до одиннадцати ночи. Куда в шестом часу утра пойдёшь за продуктами? Олег знал, что в районе есть ларьки, но сомневался, что они работают ночью.
Настенные часы показывали начало девятого, когда он взял телефон и второй раз набрал отца. Уже почти нажал на вызов, когда рука дрогнула.
За окном клубился туман. Солнце если и поднималось, то где-то за домами, в толще снежных туч.
Олег посмотрел на мобильник. Затем на улицу. Подошёл к подоконнику, выглянул, прижавшись лбом к стеклу, и несколько секунд рассматривал пустую, запорошенную площадку перед подъездом.
Отца нет дома. Никого нет дома, кроме него. Никто не мешает ему забраться в тот чемодан.
Он рванул в комнату (теперь вставать на табуретку, чтоб дотянуться до антресолей, не требовалось) и зашарил по верхней полке. Ладонь загребала пыль, бумажки, старые чеки…
Олег, чертыхаясь, смёл мусор на пол, залез рукой глубже. Обшарил даже углы, хоть и знал, что уж туда-то громоздкий чемодан точно бы не вместился. В тупом упрямстве пододвинул стул, взобрался – жалобно, противно
