Печать Длани Господней - Питер Краузер

Подняв мертвую руку, я повертел ее, оглядывая со всех сторон и изучая. То же самое проделал я с ногами. Казалось, найти ключ к разгадке, понять причину подобного злодейского преступления попросту невозможно.

Положив конечности на место, я занялся головой.

Женщине было на вид лет двадцать пять. Когда я осторожно взял в руки ее голову, что-то сокровенное во мне, всколыхнувшись, смутно пожелало, чтобы мертвые глаза эти открылись и, поглядев на меня с презрением, отвели взгляд. Затылок у женщины, как и у фермера, оказался разбитым, раздробленная костная ткань в этом месте убеждала в том, что смерть жертвы была мгновенной.

Положив голову рядом с конечностями, я стал осматривать туловище.

Конечности от него отделили, по-видимому, топором, а не пилой, а на одном плече, как и на правой ключице, остались следы двух-трех промашек. Слава богу, бедная женщина была уже мертва, когда этот полоумный направлял на нее свой топор.

Повернувшись к Холмсу, я сказал:

— Ничего тут для нас нет.

— Ничего, если не считать отсутствия одной руки, — заметил Холмс. — Это факт знаменательный, в особенности потому, что сердце жертвы — на месте.

— И что же он означает? — спросил инспектор.

— Это же элементарно, дорогой мой Макинсон, — сказал Холмс, по-видимому, крайне довольный тем, что его просят объяснить вывод, сделанный с помощью столь любимого им метода дедукции. — Я подозреваю, что убийца попросту забыл о сердце, занятый отрубанием конечностей и разбрасыванием того, что ему было не нужно. Если ваши люди, инспектор, хорошо, как вы утверждаете, прочесали местность, а у меня нет оснований усомниться в том, что так оно и есть, значит, убийца совершенно точно руку эту взял и унес с собой.

— Вы хотите сказать, что он поступил так намеренно: отрубил конечности, чтобы забрать одну руку?

Холмс кивнул:

— Иначе почему бы не оставить все как есть? А отрубив, зачем оставлять все остальное?

— Действительно, зачем? — поддакнул я.

— Перейдем теперь к последнему из тел, — сказал Холмс.

Лица у Уильяма Фицью Кросби больше не было. Там, где раньше, несомненно, находились нормальные, обтянутые кожей черты, нос, два глаза, губы, теперь мы видели месиво, бурую массу, похожую на растоптанный детский куличик из песка, в котором шалун проделал еще и дырки.

Ужасное это видение, казалось, явилось к нам из преисподней или же сошло с полотен Босха, хотя вряд ли изощренная и больная фантазия кого-либо из прославленных живописцев достигала той степени безумия, которую продемонстрировал нам помешанный преступник.

— Осмотрите его затылок, — сказал Холмс.

Повернув голову у трупа, я и на этот раз обнаружил проломленный череп, что и констатировал.

— Инспектор, — обратился к Макинсону Холмс, — были ли вы знакомы с мистером Кросби лично? Иными словами, встретив его живого на улице, узнали бы вы его?

— Не уверен, мистер Холмс, — хмурясь, отвечал Макинсон. — Наверное, когда-нибудь мы сталкивались друг с другом, однако…

Холмс деловито направился к двери:

— Ну, здесь, по-моему, мы все закончили. Пойдемте, Ватсон. Нам еще предстоят допросы.

— Допросы? — удивился я, вновь прикрывая простыней то, что осталось от лица Кросби.

— Нам надо переговорить с родными жертв. — Холмс вышел, на ходу нащупывая в кармане свою пенковую трубку. — Я определенно чувствую здесь некую идущую полным ходом игру, хотя, если не ошибаюсь, смысл этой игры пока тоже представляет собой загадку.

К манере Холмса бросать вскользь загадочные фразы я успел если не притерпеться, то привыкнуть и понять всю тщетность каких бы то ни было попыток расспрашивать его, торопя события. В положенный срок всему предстояло разъясниться.

К вечеру мы вновь сидели в полицейском участке, усталые после многотрудного дня и несколько обескураженные его результатами.

Ноябрь в Хэрроугейте был холодным, или же, как именовал это, используя местное выражение, Макинсон, «свеженьким». Нас же, Шерлока Холмса и меня, привыкших к относительно мягкому климату южных областей, «свежесть» эта настолько пробирала до костей, что, даже стоя возле пылающего камина в кабинете инспектора, я еле сдерживал дрожь.

Холмс же, расположившийся в кресле и не отрывавший взгляда от огня, казался вовсе нечувствительным к холоду.

Дневные труды наши все же даром не пропали. Так как Уильям Кросби, примерно восемь лет назад переселившийся в Йоркшир из Бристоля, родных в городе не имел, нам пришлось отправиться на Парламент-стрит, где на возвышенности, спускавшейся к Рипону, находилось местное отделение Дейлсайдского банка, чтобы побеседовать с тамошними сотрудниками, выясняя, не было ли у кого-нибудь причины затаить обиду на их управляющего и пожелать свести с ним счеты. Строгого вида господин, представившийся мистером Кардью и достигший весьма зрелых лет, что вызывало у него не столько радость, сколько стоическое уныние, продемонстрировал нам совершенное бесстрастие и редкую нелюбовь к каким бы то ни было телодвижениям, что я полагаю отличительной чертой финансистов и людей их круга. Многолетние наблюдения убеждают меня в том, что радоваться эти люди попросту не умеют.

Однако после настойчивых просьб сначала Холмса, а затем и инспектора Макинсона Кардью все же вынужден был открыть сейф в глубине помещения и проверить, целы ли деньги, помещенные туда накануне, а также отчетность на всю сумму. Во время этой операции я наблюдал за Холмсом, лицо которого, несмотря на маску безразличия, казалось, выражало желание о чем-то спросить Кардью.

Сформулировал бы он этот вопрос достаточно четко, чтобы донести его смысл до мистера Кардью, я так и не узнал, ибо тут на глаза нам обоим попался фотографический портрет Уильяма Фицью Кросби, висевший возле его кабинета.

Фотографу, видимо, пришлось постараться, делая изображение приемлемым настолько, чтобы не расстраивать заказчика, то есть мистера Кросби, — он не только использовал тени, но и повернул лицо в профиль, дабы уродливый изъян его был не столь заметен. Однако, увы, все усилия фотографа оказались тщетны. В глазах мистера Кросби на фотографии ясно читалось его отношение к этому изъяну — темному пятну, которое, как впоследствии поведал нам мистер Кардью, покрывало левую щеку Кросби от виска и до подбородка. В глазах Кросби мы прочли жестокое смущение, сгущавшееся где-то в уголках в выражение откровенной ненависти.

Кардью пояснил, что пятно это на лице мистера Кросби было темно-красным. Пытаясь хоть частично скрыть уродство, управляющий отрастил бакенбарды, но из-за пятна левый бакенбард его рос плохо и получился жидким и клочковатым.

Уверившись в том, что загадка, которую мы пытались разрешить, как-то связана с этим пятном и желанием убийцы его уничтожить, мы из банка отправились в школу, в которой еще недавно учительствовала Гертруда Ридж, так как посчитали, что появление наше в ее доме вовсе не обязательно, а убитых горем родителей может только лишний раз расстроить.

Подробности, выясненные нами в школе, совершенно совпадали с тем, что мы узнали в банке: у мисс Ридж имелась большая родинка, простиравшаяся от запястья вверх, насколько далеко — коллеги сказать не могли, ибо видели мисс Ридж исключительно в платьях с длинными рукавами или блузках, украшенных еще и пышными манжетами.

Даяна Уэзеролл и Джин Вудворд, вдовы, соответственно, покойного домовладельца и хэмпстуэйтского фермера, сообщили о наличии у их мужей аналогичных родинок: Теренс Уэзеролл был отмечен пятном на левой стороне груди — круглым, величиной с блюдце. У Вудворда же пятно было на затылке, начинаясь от шеи, оно сползало вниз и оканчивалось между лопаток.

Когда мы вернулись в участок, именно я высказал то, что не давало покоя Холмсу.

— Мы, кажется, знаем теперь причину всех этих убийств, — сказал я, — но каким образом убийце могло быть известно о родинках Уэзеролла и Вудворда? Ведь, будучи вне дома, они родинки эти прикрывали.

Макинсон нахмурился, обдумывая этот довод.

Холмс же произнес:

— Вы сказали, Ватсон, что мы знаем причину, заставлявшую убийцу действовать. Но знаем ли мы ее на самом деле?

— Разумеется, знаем, — смело предположил я. — Преступника возмущал вид этих, как ему казалось, уродств, и он посчитал необходимым уничтожить их, скрыть от глаз. Сердца же он удалял, попросту запутывая следы, что в случае с молодой женщиной он даже и забыл сделать.

Холмс кивнул:

— Думаю, друг мой, вы почти правы, однако вы забываете о предварительном ударе, каким убийца оглушал жертву, чтобы лишь потом приступить к уничтожению того, что создала природа. Я считаю, — продолжал он, — что удары убийца наносил так, чтобы не повредить родинок.

— Зачем, мистер Холмс? — удивился Макинсон.

Холмс взглянул на инспектора и улыбнулся — хитро, но невесело.