Год Алены - Галина Щербакова

– Приезжает Алена, – сказала Нина. – Она разозлилась и хочет попробовать начать все сначала в Москве.

– Не вздумай ее прописать, – ответила Дашка. – С тебя станется. Недуром прет периферия…

– Что? – не поняла Нина. – Что за нелепая фраза?

– Еще какая лепая! – засмеялась Дашка. – Ты посмотри вокруг. Дышать от лимиты нечем!

– Между прочим, – сказала Нина, – ты тоже не королевских кровей.

– Папа – коренной москвич.

– А мама?

– С тобой мне не повезло, – хмыкнула Дашка. – В твою защиту могу сказать: ты вполне ассимилировалась и цивилизовалась.

– От чего ты ведешь счет? – возмутилась Нина. – От папы?

– От себя, – ответила Дашка. – Все считают от себя. Только не признаются в этом. Это нормальный здоровый счет…

– Значит, всегда я – первый?

– Ну не второй же?

– А как считаетесь с Митей?

– На первый-второй… – засмеялась Дашка. – Мы единое-неделимое. Ты клево выглядишь, – сменила тему Дашка. – Вполне.

– Слушай, как ты говоришь?

– Замечательно. Что тебе не нравится? И все же не вздумай прописать эту корову, – повторила еще раз дочь. – А то рассержусь.

– Почему корову? – тоскливо спросила Нина. – Ну что ты за человек?

Дашка навалилась на мать всем телом, затискала, запричитала:

– Да ладно тебе! Это экспрессия… Очень помогает. Знаешь, как хорошо ругаться матом? Лучше аутотренинга. Выразишься – и легкий!

– Ох, дочь! Просто не знаю, что тебе сказать… У тебя на все ответы… А я, дура старая, еще даже не все вопросы задала… Ты живешь с ответами, а я вся в вопросах.

– Прекрасно, – засмеялась Дашка, – прекрасно, можем обмениваться. Мам! Выходи замуж. Отбей какого-нибудь плохо привязанного… Знаешь их сколько!

– Тьфу на тебя, – замахала руками Нина. И засобиралась уходить. Дашку можно принимать маленькими дозами. Она мастер разрывать неспешное течение Нининых мыслей. После Дашки их потом приходится связывать. Узлов получается!..

«Сейчас я войду в галантерею, – подумала Нина. – Уставлюсь на одеколоны, пуговицы, мыло, буду гипнотизировать себя видом обнаженной помады… Хорошо бы меня потолкали, хорошо бы мне нахамили… А еще лучше, чтоб давали что-нибудь дефицитное, и я бы встала в очередь и сразу отупела… И все… Очереди – прекрасное средство не думать. Именно когда перестаешь думать, является какая-нибудь мысль… Это проверено…»

Какой-то немолодой мужчина стал приставать к Нине с вопросом, какие духи лучше.

– Это индивидуально, – сухо ответила она.

– Но вы, лично вы? Какие предпочитаете? – И норовит поймать глаза, и ни на шаг не отстает, и улыбается заискивающе. «Господи, – подумала Нина, – неужели плохо привязанный? Но мне этого не надо, не надо, не надо».

Пулей выскочила из магазина.

Вздохнула, засмеялась и повторила: этого не надо.

Соседка оставила в кухне бюллетень по обмену жилой площади. «Совсем спятила», – подумала тетка Куня. У соседки, как и у нее, была восьмиметровка. Только Кунина комната смотрела во двор, на церковь, а соседкина – на реку. Всю жизнь преимущество было у Куни – теплее. Не так дует. Теперь, оказывается, в цене – пейзаж за окном. Так сказала соседка.

И старая дура (Кунино определение) стала играть в обмен. Куня знала – никуда она не поедет, но уже какие-то дядьки всех возрастов дергали в туалете цепочку и мерили шагами их общий коридор. Соседка же с самодовольным видом стояла возле окна на Москву-реку, и вид у нее был такой, будто это она ее пустила по городу, она перекинула через нее мост и теперь она же вправе взять за это цену подороже.

Куня листала объявления и осмыслить их не могла. Квартира в сто двадцать метров! Это какая же? А хочет человек еще больше. Справедливая Куня себя одергивала: а если у него семья большая? Но тут же качала головой: где они теперь, большие?

Зря она взяла этот бюллетень в руки, зря… Заболело то, что давно не болело. Заболела память… Как тогда Нина, племянница, просила ее, как просила!

Она помнит, как Нина рыдала, а потом – вспомнить страшно! – встала перед ней на колени.

Но Куня сказала: что хочешь проси, но не это – я никому кланяться не пойду.

Куня качала сейчас головой. Пошла бы – и дали. Все были для этого основания. Самая неудобная комната в их квартире долго стояла пустая, потому что примыкала к туалету, целый день слышно, как работает бачок, а из окна – серая стена с ржавыми потеками.

Но Куня сказала – нет. «Писать жалобные просьбы? Нет уж! Даже ради тебя, Нина, я не перешагну через гордость». И не перешагнула.

Куня снова возвращается в то время, видит все до мелочей. Пришла с работы, а на кровати лежит ее парадный шевиотовый костюм, жабо иголочкой приколото к подушке, на столе документы о гибели Петра и старая справка о том, что у Куни когда-то было ТБЦ. Нина смотрит на нее и говорит складно, убедительно: «Пропиши нас с Женей, я же беременная, попроси ту комнату. Ты же вдова погибшего, тебе не откажут…»

Что ее тогда задело, Куню? То, что без нее Нина в ящик полезла и все достала? Так это был общий ящик, не запирался ни от кого. То, что ее Петиной вдовой для выгоды посчитали, а она после замуж выходила, пусть и неофициально? То, что Нина указала ей путь не спросясь?

Куня сказала – нет. «Никого ни о чем я просить не буду».

И тогда та повалилась на колени.

Нина на коленях была противна Куне. Сколько лет прошло, а все равно она помнит то свое ощущение, ощущение отвращения и гордости за себя, что никогда, ни в каких случаях на колени ни перед кем не становилась. Да у нее просто ноги не согнулись бы!

Теперь Куня чувствует: что-то было не так. Отвращение отвращением, а помочь Нине надо было. Это все не фанаберия, при которой ноги не гнутся. Куня вспомнила, как привезла она Нину в Москву с вокзала. В пятьдесят первом или втором? В то время еще билеты на перроне проверяли. У Нины было платье комбинированное, лицо растерянное, оглушенное. Куня думала: провалится она в университет, куда ей тягаться с московскими школьниками. Поступала дочь ее сослуживицы и завалилась. А такая бойкая девица. Но Нина после всех экзаменов приносила пятерки, и Кунины глаза становились все круглее и удивленнее.

– Не может быть, – говорила она, разглядывая экзаменационный лист чуть ли не на свет.

Нина была такой счастливой, что не могло ее коснуться Кунино недоверие и сомнение. Тем более что тетка в конце концов устроила банкет с вином, пирожными, а вечером они пошли с ней в Большой театр на «Лебединое озеро».

Куня встречала Нину вечерами, когда та задерживалась в университетской библиотеке. Стояла в длинном плаще под темной аркой. С палкой. Нашла палку на набережной, длинную, кривую, суковатую. На нее в таком виде подозрительно оглядывались. Однажды одна девчоночка, увидев ее, вскрикнула и побежала прочь.

Куня кинулась ее догонять. Бежала и кричала:

– Не бойся! Не трону! Я не бандит!

Потом Нина и Куня умирали со смеху, разыгрывая без конца эту сцену. Насмеявшись, обе ложились спать. Куня на кровати. Нина на диване. Нину охраняли двенадцать флегматичных слонов с навсегда повисшими носами. Оттого что перед сном много смеялись, разыгрывался аппетит.

Куня доставала спрятанную между рамами колбасу – холодильник был тогда еще редкостью – и делала бутерброды.

Почему так громко поедаются ночью бутерброды?

Это тоже повод для смеха. Надо же, какое свинячье чавканье!

Они засыпали, когда в кухню отправлялся сосед по квартире. Значит, уже больше двенадцати. Сосед – никому не известный писатель Мыльников. «Пока», – загадочно говорила его жена. Писал он ночами, когда утихала коммуналка.

Только хихиканье, чавканье и тихие шаги по коридору, сопровождающие неспешное течение писательской мысли, нарушали покой ночной.

Куда все делось?

Куда, во-первых, делся писатель?

У него был мелкий, чтоб не сказать мелочный, почерк. Куня хорошо это помнит, потому что некоторые страницы попадали в уборную. Куня читала их. Это были ошметки какого-то исторического романа из жизни древнерусских князей.

А потом Нина бухнулась на колени.

«Все у меня встало дыбом, – подумала сейчас Куня. – Надо чаю попить».

Но пришла соседка с накрашенными мимо рта губами, сроду так красит, что смотреть стыдно.

– Ко мне сейчас придут, – сказала томно. – Супруги… Художники… Я их так понимаю. Не из каждого ведь окна…

«Надо куда-то уйти», – решила Куня. Художники и к ней могут ворваться. Был уже случай… Пришли пялиться на колоколенку. «А вы не меняетесь?» – «Да вы что?» – ответила Куня. И сама потом удивилась этому своему «вы что», этой враз взорвавшейся мысли, что она может отсюда уехать.

Но куда ей сегодня деться? На детский сеанс в кино или к Нине, если у той нет уроков? Если пойдет к Нине, скажет: «Знаешь, я тогда была не права… Надо мне было пойти…»

Нина обрадовалась, что приедет тетка. Отношения у них холодноватые, наверное, и не будут другими, и все-таки тетка. Родная душа, хоть и человек другой породы. Даже удивительно, что давным-давно были подружками. Но тогда обе они еще не знали, что они разной породы, разного замеса. Вот это точнее – замеса. Порода-то у них вроде бы одна.