Статьи и письма 1967-1970 - Андрей Амальрик

«Специалисты находят странным, — пишет далее г-н Брэдшер, — что и арест 1965 года и майский налет (т. е. обыск в 1969 году — А. А.) случилось в присутствии американцев…» — т. е. он хочет создать впечатление у своих читателей, что это были специально подстроенные КГБ представления. В действительности я был арестован 14 мая 1965 года без всяких свидетелей, даже мой тяжело больной отец и мои друзья смогли узнать о том, где я, только через две недели. Если бы г-на Брэдшера действительно интересовали обстоятельства моего ареста и освобожде-ния — ему следовало бы сначала прочитать мою книгу «Нежеланное путешествие в Сибирь», о которой он упоминает в своей статье и где я подробно пишу обо всем этом. Я думаю, он удержался бы тогда от своих некрасивых и бездоказательных утверждений.

Что же касается обыска 7 мая 1969 года, то он действительно произошел в присутствии американских корреспондентов, что, я думаю, не доставило КГБ никакой радости.

Третий аргумент — мое постоянное общение с иностранцами и дружеские отношения с некоторыми американскими корреспондентами в Москве. «Инакомыслящие, которые защищали Синявского и Даниэля, публично предупреждали о возрождении сталинизма и заклеймили вторжение в Чехословакию, — пишет г-н Брэдшер, — не могут делать ничего подобного. Их КГБ удерживает от подобных фамильярностей с западными людьми».

Даже следуя полицейской логике г-на Брэдшера, следует предположить, что раз эти «публичные протесты и предупреждения» все же стали известны на Западе и получили широкую огласку, то если не все, то кто-то из «подлинных инакомыслящих» должен был иметь дружеские и доверительные отношения с западными людьми в Москве, поскольку весь «самиздат» попадает на Запад не через ТАСС или АПН.

Но можно и не прибегать к этим умозаключениям, поскольку западным журналистам в Москве хорошо известно, что многие инакомыслящие встречались и встречаются с иностранца-ми, бывают у них в гостях или принимают у себя дома.

Я думаю, что несколько искаженная картина полной неконтактности между русскими и иностранцами получилась у г-на Брэдшера от того, что сам он за четыре года своей работы в Москве ни разу не говорил ни с одним русским, за исключением официальных лиц, да и вообще не знал ни одного русского слова.

КГБ, действительно, препятствует общению советских граждан с иностранцами, причем хорошую помощь в этом им оказывает «сверхосторожность» некоторых западных корреспон-дентов в Москве, которые боятся выйти за стены своего бюро и в каждом встречном русском видят «агента тайной полиции».

Г-н Брэдшер из-за своей мрачной подозрительности допускает и другие нелепости. Он пишет, например, как это моя жена и я смогли пройти 4 июля на прием к американскому послу, когда у ворот стояли агенты тайной полиции. Мы прошли, потому что имели приглашение, с которым нас никто не стал бы задерживать. Но мы прекрасно могли бы пройти вообще без всякого приглашения, потому что, как это должно быть известно г-ну Брэдшеру, к началу приема в ворота сразу проходит такое количество гостей, что ни у кого из них не спрашивают приглашение и агенты КГБ просто не в силах усмотреть за каждым.

Желая во что бы то ни стало опорочить меня, г-н Брэдшер пытается все во мне представить в дурном и искаженном свете, даже то, что я люблю и коллекционирую живопись, а моя жена, художница, продала несколько своих картин американцам. «Он был поставщиком подпольного искусства» — так квалифицирует это г-н Брэдшер. «Он пытается понравиться женам сменяющих один другого американских послов» — предупреждает он далее. По-моему, только очень мелкий человек может так писать.

Четвертый аргумент — моя книга «1984?» непатриотична; я рекламируюсь обманутыми мной западными журналистами как «смелый член… группы инакомыслящих»; западные радиостанции сообщат содержание моей книги русским слушателям — и те перенесут возмущение моим антипатриотизмом на «подлинных инакомыслящих». Этот хитроумный план разработан отделом «черной пропаганды» АПН, в котором я работал, а разгадан анонимным «перебежчиком из СССР», который выступает у г-на Брэдшера как эксперт по русскому патриотизму.

Я думаю, что этот план все же слишком сложен для тех простодушных людей, которые занимаются советской пропагандой и контрпропагандой, вдобавок он потребовал бы специально для пересказов моей книги прекратить глушение западных передач. Но дело не в этом.

Здесь г-н Брэдшер, как и в случае с моим письмом Кузнецову, снова прибегает к прямой фальсификации. Я пишу, что единственная надежда для всего мира на лучшее будущее, это не расовая война, а межрасовое сотрудничество, лучшим примером чего было бы сотрудничество между США и Китаем; г-н Брэдшер с целью доказать мой «антипатриотизм» излагает это место, как «предложение о сотрудничестве США с Китаем, которое должно опрокинуть советскую систему». Я пишу, что в случае затяжной войны с Китаем на окраинах Советского Союза все сильнее будут проявляться тенденции к национальному обособлению, г-н Брэдшер называет это «защитой регионального национализма в Советском Союзе».

Г-н Брэдшер так же всячески пытается обыграть мою работу для Агентства печати Новости, занимающегося главным образом пропагандой за рубеж. В действительности я работал для них, как и тысячи других внештатных журналистов, которые не проходят никакой проверки, брал интервью у московских режиссеров и писал статьи о театре и живописи, но как только КГБ вновь заинтересовалось мной, я был немедленно отстранен от работы в АПН и мне даже отказались выдать справку, что я два года для них работал. После этого, чтобы не быть вновь высланным из Москвы, я стал разносить газеты на почте. Нужно обладать большой долей воображения или неосведомленности, чтобы делать отсюда выводы г-на Брэдшера.

Что же касается моего «антипатриотизма», то и не прибегая к фальсификации, можно найти в моей книге много резких суждений о моей стране и моем народе. Может быть, рядовой русский человек, если бы он получил возможность прочесть или услышать мою книгу — а, вопреки мнению г-на Брэдшера, он этой возможности не получит — нашел бы некоторые места моей книги непатриотичными. Но я считаю лучшим патриотом не того, кто льет патоку на раны своей страны, а того, кто обнажает эти раны, с тем чтобы можно было лечить их. Может быть, непатриотично критиковать свою страну и предупреждать ее о грозящих опасностях, издавая для этого книгу за границей. Но у меня нет иной возможности. И кроме того, я считаю, что моей стране пора изживать комплекс национальной и социальной неполноценности, при котором страшна любая критика — как изнутри, так и снаружи.

Я люблю мою страну, в которой я родился и вырос и о необычайной судьбе которой я не могу думать без слез. Разлука с ней была бы для меня большим горем, но я с горечью сознаю, что я не восхищаюсь своей страной. Если бы я смог сделать выбор до своего рождения, я предпочел бы родиться в маленькой стране, которая с оружием в руках борется за свою свободу, как Биафра или Израиль.

Пятый аргумент — несмотря на публикацию моих книг за границей, я все еще не арестован. Мой арест — своего рода лакмусовая бумажка, которая должна определить, агент ли я КГБ или нет. Как я мог понять, так думает не один г-н Брэдшер. Мне такая постановка вопроса кажется крайне безнравственной. Моя страна не римская арена, я не гладиатор, а западный мир, от чьего имени г-н Брэдшер с пафосом начинает говорить к концу своей статьи, не римский плебей, который с азартом или хладнокровием наблюдает, погибнет ли по-настоящему гладиатор или же это только цирковой трюк.

Когда я писал и собирался дать для публикации свои книги, я понимал, что мне грозит тюрьма, и был готов к этому и готов к этому сейчас. Но я благодарю Бога за каждый день свободы, дарованный мне, который я провожу у себя дома, со своей женой. Мне кажется, что добропорядочный и верящий в Бога человек не должен говорить: «он еще не арестован — это очень подозрительно», но: «слава Богу, он еще не арестован, значит одним свободным человеком на земле больше».

Я думаю, что анонимные «специалисты» г-на Брэдшера все же не занимали ответственных постов в тайной полиции тоталитарного государства и потому едва ли компетентны судить, кого следует арестовать сразу, а кого потом. Я думаю, что в КГБ работают достаточно здравомысля-щие, с полицейской точки зрения, люди, и что меня арестуют, когда за границей уляжется шум и упадет интерес ко мне и моим книгам, и будут судить меня не за книги, а подыщут какой-нибудь второстепенный предлог. И прежде чем арестовать, меня попытаются нравственно измазать, как это пытались делать со всеми остальными. Я думаю поэтому, что статья г-на Брэдшера очень обрадовала КГБ. Что касается сроков моего ареста, то бюрократический режим не торопится по самой своей природе и потому, что хорошо знает, что никто от него не уйдет. Марченко был арестован через шесть месяцев после того, как он начал распространять свою книгу о советских лагерях, Григоренко — через семь месяцев после своей знаменитой речи на похоронах Костерина, Богораз, Даниэль и Литвинов — через восемь месяцев после своего обращения «К мировой общественности», Яхимович через четырнадцать месяцев после своего письма Суслову с осуждением процессов над инакомыслящими, Горбаневская — через пятнадцать месяцев после того, как приняла участие в демонстрации на Красной площади и так далее. Не думаю, чтобы для одного меня стали делать исключение.