Три версии - Леонид Сапожников

— Слушаю вас, Игорь Демьянович.

— Я к вам заеду минут через пятнадцать.

— Жду.

Стоило закончить разговор с Самсоновым, как по местному позвонил заместитель прокурора и срочно попросил зайти.

Кабинет Серсемыча через три двери. Я вошел и увидел, что он стоит у окна и вертит в руках какой-то конверт.

— Тут, Дмитрий Васильевич, — медленно заговорил Сергей Семенович, — ерунда, знаешь ли, получается…

— Что именно? — насторожился я.

— Вот! — Он протянул конверт. — Анонимка пришла на Гладышева-отца. Черт знает что! Анонимка она конечно и есть анонимка, но, сам понимаешь, как сигнал ее тоже не следует со счетов сбрасывать, коли такое происшествие с парнем вышло. Дыма без огня не бывает.

Я сунул конверт в карман и пошел к себе.

Итак, анонимка пожаловала. Симптом. Тропиночка к истине или же, наоборот, чье-то злонамеренное желание сбить следствие, направить его по ложному пути? По-разному случается, когда приходит такой “подарок”.

…В конверте лежал сложенный вдвое листок с машинописным — как водится! — текстом: “Никита Гладышев погиб из-за тирана-отца и глупой матери, простившей своему муженьку измену ей. А сын-то не простил! Охоч товарищ Гладышев до молоденьких женщин. Семьи он разбивает из-за своих сердечных увлечений. А еще называется руководитель! Однажды на моих глазах, на вокзале, он обнимал и целовал молоденькую женщину, а в руках у нее были свертки. Одарил, выходит!”

От этой анонимки пахло кухонными склоками. И тем не менее мимо этого сигнала нельзя было равнодушно проходить.

Постучав, в комнату вошел инспектор Самсонов и прямо с порога начал:

— Я узнал насчет очков, Дмитрий Васильевич. Были такие в наши аптеках, но давно. Мне посоветовали съездить в Черновин. Одна из сотрудниц аптекоуправления гостила там месяц назад и видела эти оправы, они немецкие, из ГДР. Я попытался связаться с Черновином по телефону, но не удалось. Где-то нарушена телефонная линия. Может, мне и в самом деле съездить туда? Окошечко появилось между другими делами.

— Что ж не возражаю, — кивнул я. — Вот взгляните. — И протянул Самсонову анонимку. — Сегодня пришла.

— Без почтового штемпеля конверт, — заметил инспектор.

— Да. Опущено в почтовым ящик на здании прокуратуры. Задание для вас, Игорь Демьянович, остается прежним, но с учетом того, что пожаловало письмецо, нужна попробовать установить прежде всего кто из жильцов дома работал ли работает вместе с Федором Борисовичем и Екатериной Ивановной Гладышевыми, узнать, какие между ними отношения. Выяснить, у кого в доме имеются пишущие машинки, ну и естественно, попытаться достать машинописные образцы с них. Практика показывает, что авторы анонимок чаще всего бывают из ближайшего окружения тех на кого потом и шлют свои послания. Безусловно, это вовсе не означает, что сейчас не может быть иначе. Нужно побывать в строительном тресте, установить контакты там.

— Интересно, какой микроклимат был в семье Гладышевых? — сказал Самсонов. — Побеседую с участковым инспектором. Может, даст информацию о Никите, не замечен ли был в какой-нибудь подозрительной компании.

— Верно, — согласился я.

Переговорив с Самсоновым, я позвонил директору Румянцеву и попросил передать Ромашиной, что хотел бы с ней встретиться сразу после уроков.

— Когда они сегодня кончаются у Елизаветы Павловны?

— Одну секундочку, Дмитрий Васильевич, взгляну в расписание… Ага у нее четыре урока. Значит, в двенадцать двадцать. Но обычно после уроков преподаватели обедают в школе. Приезжайте к двенадцати сорока пяти.

 — Договорились. Я буду ждать ее в вестибюле.

16 мая 1978 года, вторник, 12 часов 45 минут

— Директор сказал, что вы приглашаете меня на прогулку…

В голосе — насмешка, а взгляд между тем серьезный, цепкий.

Эффектная женщина Ромашина Елизавета Павловна. Высокая, стройная. В глазах и движения — властность.

— Надеюсь, вы не против? — простодушно спрашиваю я.

— Ну отчего же против? — Легкое пожатие плечами. — Уроки у меня кончились. Полагаю, часа нам с вами хватит?

— Вполне!

Мы вышли из школы и Елизавета Павловна сама предложила маршрут:

— Поедемте к морю!

Спустились к набережной. Над головой шумно кружили чайки. Ромашина на мгновение подняла голову, на лице промелькнула гримаса брезгливости.

— Не люблю этих птиц! — бросила она.

— Чаек? — удивился я, как-то прежде никогда не задумываясь над своим отношением к ним. Чайки для меня были все равно, что рыбачьи шаланды или гудки теплоходов. — Почему же вы не любите чаек?

— Не знаю, — легко ответила она. — А разве вы все можете объяснить?

Мне показалось, что Ромашина хочет прощупать меня и сознательно пытается заострить разговор. Что ж, я готов помочь ей в этом. Мне тоже интересно увидеть ее разной. Скажем, разговор в прокуратуре, в моем кабинете или в школе — у директора Румянцева — заранее был обречен на определенную “служебную стилистику”. Здесь же совеем иное дело. Медленно прогуливаясь по набережной, слушая, как вода бьется о гранит, мы оба можем позволить себе разговор почти непринужденный. И мы как бы проверяли себя, а способны ли на подобный тон разговора.

— Впрочем, — неожиданно улыбнулась Ромашина, — я могу сказать, почему не люблю чаек. Их считают чуть ли не символом свободы. А они истерично и жадно кричат и до крови, до смерти забивают друг друга. В этих птицах есть какое-то поразительное противоречие между формой и содержанием. Мне же не по душе раздвоение. Наверное, в чем-то я идеалистка.

Насколько она идеалистка, я не смог бы сказать, но то, что эта броская женщина весьма категорична о своих суждениях, в этом я почему-то уже не сомневался.

Мы незаметно дошли до порта, точнее сказать, до прежних его границ. Показался бывших третий причал.

— Скажите, где его нашли? — внезапно спросила Ромашина.

Она говорила о Никите Гладышеве.

— Вон там, справа, — показал я рукой.

— Какой ужас! — чуть слышно обронила Елизавета Павловна. — Если бы это случилось с моим сыном, не знаю, что бы я…

— Елизавета Павловна, — перебил я, — расскажите мне о Никите Гладышеве. Я хочу понять, что за человек был этот юноша.

— Вы полагаете, что учителя так уж хорошо знают своих учеников? — не без горечи откликнулась Ромашина.

И замолчала. Она долго смотрела на воду, лениво плескавшуюся около причала. A еще два дня назад здесь безумствовал шторм.

— Собственно, что вы хотите доказать своим расследованием? — Елизавета Павловна резко повернулась ко мне.

— Я хочу установить истину: как и почему погиб Никита Гладышев. Пока меня не убеждает, не удовлетворяет ни одна из трех версий, над которыми мы работаем. Могло произойти убийство, самоубийство и несчастный случай.

— Но так ведь не может быть! — возразила она. Что-то одно из трех?

— Совершенно верно, — ответил я. — Я сконцентрировал внимание на версии, по которой…

— Гладышева убили, да? — напряженно перебила Ромашина.

— Нет, — покачал я головой, — по которой с ним произошел несчастный случай.

— Вам что же, так удобнее? Почему?

— Почему? — повторил я. — Я вам отвечу. Если не возражаете, вопросом на вопрос. Выходит, вы допускаете, что Никиту Гладышева могли убить, столкнуть в воду?

— А вы опасный собеседник, Дмитрий Васильевич, — заметила Ромашина. — С вами ухо востро нужно держать!

— Ну, вам-то зачем его со мной так держать? — пожал я плечами.

— Не скажите, не скажите! — живо возразила Ромашина. — Вы следователь. А погиб учащийся из моего класса…

Ее намек был более чем прозрачен. Ромашиной, как и директору Румянцеву, тоже хотелось, чтобы я искал причину гибели Никиты Гладышева где-то в ином месте

Я сделал вид, что не понял смысла ее слов. И продолжал:

— Например, мог кто-нибудь отомстить Гладышеву? Мог Никита быть для кого-нибудь врагом?

— А почему бы и не? — вдруг жестко произнесла Ромашина. — У него был трудный характер.

— Ну, а покончить с собой Никита Гладышев мог? Такое вы допускаете? — Я посмотрен на нее в упор.

— Когда речь идет о Гладышеве, — помолчав, ответила Ромашина, — я допускаю все что угодно.

— Вот видите! — усмехнулся я. — Вы тоже допускаете все что угодно. Однако у вас есть передо мной одно несомненное преимущество. Вы классный руководитель девятого “Б”. Сколько лет вы знаете Никиту Гладышева?

— Пять.

— А я его совсем не знал. Поэтому давайте вернемся к характеру Гладышева. Вы назвали его трудным. Но почему?

— Потому что он был талантлив! — ответила Ромашина. — А у талантливых людей характер всегда нелегкий. Да, Никита был талантливым мальчиком. Это несомненно. Легко учился, прекрасно рисовал, обладая сильной волей. Все это делало его личностью. И естественно, притягивало к нему остальных ребят. Постепенно вокруг него возник ореол исключительности. А рядом с исключительностью всегда эгоизм!.. На мои взгляд, Никита принадлежал к той части нынешнего поколения мальчиков и девочек, которые не знают слова “нельзя”. Суть их — тихое непослушание. Они не хулиганят, не шумят на уроках, вежливы, не выражают бурно своих обид, но всякий раз сделают по-своему. Они активны в своем отрицании, хотя эта активность внешне никак не проявляется. Допустим, шалопай Коля Терехов из моего же класса может позволить себе пустить бумажного голубя по классу, однако этим он не сорвет урок, потому что на остальных ребят его голубь не произведет особенного эффекта. А Никита Гладышев мог сорвать урок, например, спросив: “У Пушкина были внебрачные дети? А Наталья Николаевна Гончарова все-таки изменяла когда-нибудь Пушкину?..” Вот вы, дорогой следователь, окажись на моем месте, стали бы отвечать на такие вопросы?